И с лица Аделины Марковны, наблюдавшей за этим роением, не сходила многовековая скорбь еврейского народа, унаследованная от прадеда по отцовской линии и не сглаженная позднейшими наслоениями прочих кровей. Будущая теща спинным мозгом чувствовала: выберут не лучшее.
Старшая дочка, отметя перспективные варианты (чиновник из администрации президента, владелец шустрой торговой фирмы, сын известного папы и т. д.), привела домой рыжего и конопатого голландского вулканолога Барта. Само словосочетание – голландский вулканолог – настораживало. Ну как эскимосский селекционер тропических фруктов. Или бедуин-гляциолог. Живший от гранта до гранта, Барт пел гимны дикой природе, как прекрасно жить в палатке посреди этой самой природы, ожидая очередного извержения, и какое счастье, что невеста полностью разделяет его взгляды.
Дочка, существо сугубо городское, уверенное, что булки растут на деревьях, а дикая природа отличается от не дикой только хуже заасфальтированными дорожками, радостно кивала. Через месяц молодожены уехали изучать потухшие вулканы в Чили.
Оставались надежды на младшую дочь. Но все закрутилось по испытанному сценарию: вместо солидного и положительного человека, способного обеспечить не только достойную жизнь жене, но и не менее достойную старость маме жены, был выбран разгильдяй и оболтус Сашка. Брошенный на третьем курсе институт. Армия. Непонятно что.
Нужно было что-то предпринимать.
Нет-нет, Аделина Марковна не сживала зятьев со свету, не плевалась дымным ядовитым огнем, как проснувшийся вулкан, и вовсе не стремилась развести дочерей с мужьями. Дочки любили мужей, мужья любили дочек.
Аделина Марковна ничего не говорила. Она вздыхала.
Она вздыхала так, что у толерантного европейца Барта начинало дергаться нижнее веко. И в конце концов он перешел от просто любования вулканами к написанию диссертации о них. Он вдобавок и книгу написал. Кстати, Аделина Марковна взяла на себя ее редактуру, превратив сухие научные выкладки в увлекательное чтение. Книгу издали, после чего Барту предложили кафедру геологии в небольшом, но уважаемом европейском университете.
Она вздыхала и молчала, и Сашка, дабы поменьше встречаться с любимой тещей, восстановился в институте на вечернем, устроился на работу, а поскольку он был из тех ленивых самородков, которые могут выйти в Интернет даже с калькулятора, то, непрестанно подстегиваемый вздохами, вдруг пошел в гору.
И когда у отца Барта случился инфаркт, мама сломала ногу, а Барт с женой ждал извержения какого-то подводного вулкана у берегов Африки, то Аделина Марковна уволилась с работы и на полгода уехала в Голландию выхаживать приобретенных родственников. И выходила.
И когда Сашка, открывший свою фирму, влетел на солидную сумму по собственной доверчивости, то Аделина Марковна продала свои серьги и кольца, доставшиеся от бабушки, и никогда и никому об этом не напоминала.
У Аделины Марковны летом был юбилей. И подвыпившие зятья разными словами сказали ей одно и то же:
– Аделина Марковна! Я боялся вас больше, чем Виллема с соседней улицы и профессора Торенвлида, больше, чем сержанта Игнатюка и налогового инспектора Рыжецкую. Я и сейчас вас побаиваюсь. Но я вас люблю! Какое счастье, что ваши дочки становятся похожими на вас. Можно быть спокойными за наших детей.
Дети – три внука – облепили Аделину Марковну со всех сторон. У среднего, восьмилетнего Фомы-Томаса, обнаружились недюжинные способности к математике, но мальчик ленился, и уже пора было потихоньку вздыхать.
Наталья Волнистая
Картина Gelena Pavlenko
