Маша отличилась, по копеечке собирала. Десять лет никому дышать не давала. Десять лет они не были в отпуске, машину не меняли, детей не баловали. Экономили. И купили все-таки. Четырехкомнатную на восьмом этаже, – красота!
…И вдруг пришла война. И оказалось, что ракеты легко долетают и до Ашдода, а раньше все больше на границе падали.
Моя Нина тут же позвонила Машке и сказала: «Машка, дура, срочно приезжайте!»
Маша выла в трубку, сказала, что не оставит квартиру. А Беня с детьми пускай уезжают.
Тогда мы и решили к ним поехать.
Поддержать, побыть с ними денек, а там, глядишь, и забрать к себе.
Приехали. Ребята счастливы.
Не видели мы их, страшно сказать, лет восемь.
Беня остался таким же носатым, но поседел, Машка выглядела такой же курносой, но со смешными морщинками.
Старший их, Яша, давно упорхнул из дома, а двое поздних двойняшек стреляли на компьютере у себя в комнате, даже не вышли встретить.
– Потерянное поколение, – сказала о них Машка и провела экскурсию по дому.
– Тут будет стеллаж до потолка, – говорит, – вот тут – стол я присмотрела, из темного дерева, здесь мы паркет настелем, здесь я люстру повешу с фонариками. Эти стулья мы выкинем, а на балконе качалку поставим, будем пиво пить и качаться…
Потом вдруг рассказала, что Беня сделал ей подарок – очки за сумасшедшие деньги. Она их даже надевать боится. Вот он, подарок! Сбегала, принесла. В футляре лежали очки от Диора.
(Моя вздохнула, я отвел глаза).
Купил их ей Беня за самоотверженный труд по покупке дома. Действительно, выложилась мать!
Сели. Селедка под шубой была – полный атас, холодец – без равных (теперь я на Нинку покосился). И славно катился разговор…
И представьте себе, не бомбили все это время, дали посидеть-вспомнить.
Уже вечерело, внизу галдели дети.
Тут Машка и говорит: «Вот только одно горе – соседи, – пальцем показывает вниз. – Вы знаете, что такое эфиопские соседи?!»
Говорю: «Я знаю, они у меня лучшие студенты, очень талантливые ребята!»
– Ах, оставь! – машет рукой. – Ты еще не знаешь, что такое рядом жить! Когда галдят на своем птичьем языке, – через стену слышно. Когда что-то свое варят, – дышать невозможно! Что они там варят, хотела бы я посмотреть?! Не нашей они ментальности, – говорит, – они нас не понимают. И мы их не понимаем. И не поймем! Соседка, например, старуха, таскает на себе пятилетнюю дылду… Она не слезает с ее рук, такая, килограмм под двадцать… А говорят, они старых почитают… Ах, бросьте вы! Короче, залетели мы с соседями. Еще есть «тайманцы» , – тоже семейка не ахти. И молодожены израильские. Откуда у них деньги?! В общем, залетели мы с соседями, залетели…
Я внутренне завелся, уж больно мне не нравился этот разговор.
Но сдерживался. Я знал: Машка – она внутри добрая, просто есть у нее ощущение, что покушаются на ее квартиру, вот она и бубнит.
В общем, мы не спорили, не возражали, мы выпивали.
И, конечно же, Беня, он знал, как это дело прекратить, взял гитару, провел по струнам…
И тут начали бомбить.
Сирена оказалась поблизости. Прямо здесь, за окном.
Машка схватила двойняшек за шкирки, по ходу – свои очки от Диора.
Беня вышел последний – герой!
Так мы оказались на лестничной площадке (указание было – до отбоя оставаться на лестничных площадках).
Там уже ютились дети разных народов – «разноцветные» соседи Маши.
Эфиопская семья – бабушка с двадцатикилограммовой внучкой на руках, мама, папа и еще трое глазастых от 3 до 7 лет.
Тайманская семья вывезла дедушку на кресле-каталке, папа, мама и еще четверо к ним жались.
И девушка, израильтянка, без мужа вышла. Оказалось, он в армии вот уже неделю.
Первое мгновение старались не смешиваться.
Каждый о своих беспокоился, ну, это понятно.
Пока не услышали – бум-м-м!..
Что-то упало, где-то уж очень близко.
– О-ой! – сказал тайманский дедушка. Прозвучало совсем по-русски.
Завыло снова. И мы, как по команде, сблизились.
Мы, мужчины, громко дышали. Героически замыкали круг.
Тайманские и эфиопские дети тихо выли.
Бум-м-м! – упало теперь уже где-то совсем рядом.
И все начали смешиваться.
Я подхватил тайманскую чернушку. Она схватилась за мою бороду.
Тайманский папа поднял на руки одного эфиопского малыша и свою дочку.
Они стукнулись лбами у него на руках.
Нина моя подхватила второго эфиопского малыша и за руку взяла одну из Машкиных двойняшек.
Машка оказалась лицом к лицу, ну просто нос к носу, с эфиопской «двадцатикилограммовой» малышкой. Та визжала на руках у бабушки.
Я, грешным делом, подумал, что в чем-то Машка права.
Машка ей сначала поцокала. Ерунда все это! Потом руками перед ней поводила. Эффекта никакого не дало.
При этом видно было, что у эфиопской бабушки уже руки отваливаются держать ее.
К папе она не шла, к маме на шла… Ухватилась за бабушку и все тут.
– Бабушка, да опустите вы ее на пол! – сказала Машка.
Бабушка только перебросила ее с руки на руку.
– Ну, почему, я не понимаю?! – Машка раздражалась, и это, видно, почувствовал не только я.
Эфиопская мама придвинулась к Маше и сказала: «Извините, она не пойдет ни к кому. И на пол не пойдет».
Машка сказала: «Но она большая девочка, посмотрите, уже руки отваливаются у вашей бабушки! Пускай походит немного, попрыгает…»
– Не походит она, не попрыгает, – сказала мама.
– Я не понимаю, – сказала Машка. – Все ходят, посмотрите, а она не походит, видите ли?!
– Она ходить не может, – сказала мама. – Вы что, не знаете?
– Как это так?!
– Она не ходит у меня, – сказала мама.
Мы с Ниной смотрели на ноги малышки.
– Она пятимесячной родилась, Ошрит, и у нее ноги отнялись еще при рождении, – сказала мама. – Она у меня никогда не ходила… Так получилось…
– Мы знаем, – сказала тайманская мама. – Это все на этаже знают.
– И я знаю, – сказала молодая израильтянка.
– И мы, – сказали двойняшки Машкины.
– А я почему нет? – спросила Машка. – Беня, ты знал?
– Знал, мама. Мы почему-то с тобой об этом не говорили, – ответил Беня.
– Она только у бабушки на руках сидит, – добавила еще эфиопская мама. – Иногда в коляске, но очень редко. К другим она не идет, потому что бабушка ее больше всех любит. Как-то так получилось. Потому что она ее больше всех жалеет. Она ее и кормит, они с ней и спят в одной комнате.
И тут Машка замолчала.
Она покраснела, Машка.
Она испугалась.
Я такой Машки никогда не видел.
Вдруг вся ее уверенность куда-то улетучилась…
Мы старались на нее не смотреть, чтобы дать ей очухаться.
– Все, можно расходиться, – сказал тайманский папа.
И сразу же завыла сирена.
Все вздрогнули.
А Машка вдруг протянула руки к малышке Ошрит и сказала ей: «Ну, иди ко мне, маленькая, иди!»
Клянусь вам, только сейчас я заметил, как они похожи.
Обе оказались курносые, обе глазастые, только цвет кожи разный.
Малышка обхватила бабушку и уже под сирену начала было плакать…
Как вдруг Машка вытащила диоровские очки свои…
– Смотри, какая у меня игрушка есть!
Выла сирена.
Разноцветная оправа была такая же, как косички у малышки.
Ошрит потянулась к очкам, перебралась к Машке на руки.
Начала вертеть их в руках. Надела их Машке на нос.
Потом себе на нос.
Ну, просто одно лицо с Машкой! – снова подумал я.
И тут тряхнуло так, как будто в здание попало.
Или Машка вздрогнула.
Или малышка.
Но очки полетели на пол.
И эфиопская бабушка успешно встала на них…
Хрясь! – это «хряснула» оправа.
Хрясь! – теперь уже стекла.
А Машка, словно и не слышала этого, стояла, прижав малышку к себе.
Выла сирена.
Там, в ногах, валялась дорогущая оправа, разбитая, раздавленная.
А Машке было неважно.
Ошрит прижималась к ней.
Вот, что было важно.
Я – не показатель, я человек сентиментальный, но и вся эфиопская семья смотрела на Машку, и соседи смотрели на Машку… И Нина моя, и Беня…
Мы все вокруг Машки склеились.
Прижались, как пингвины друг к другу.
Только слышу я, как Машка ей по-русски шепчет: «А мы не боимся!.. Мы с подругой моей, Ошрит!.. Можно я тебя буду Ошкой называть?..»
Та отвечает: «Да».
– Мы с моей подругой, Ошкой, ничего не боимся. Да?
И та кивает: «Да!».
«Что? Она понимает по-русски?! – думаю. – Как это она отвечает “да”?».
И тут же другая мысль: «Вот так бы и жить. Почему мы так не живем?!»
Ответ был мне известен. Но я все-таки подумал с тоской и надеждой: «Вот так бы и жить! Вот так, без различий, языков…
Всем вместе».
Представьте себе, вокруг война, а мы стоим на лестничной площадке, словно склеенные, все обнявшись, и нам хорошо.
Парадокс!.. Постоянно воет сирена, где-то что-то грохает, а нам хорошо.
И больше того, каждый чувствует себя в безопасности.
Когда дали отбой, расходиться не хотели.
Еще топтались какое-то время, переглядывались.
А когда все-таки двинулись по квартирам, кивали друг другу, улыбались…
Бабушка стосковалась, потянула руки к внучке.
Я увидел, Машка не хочет ее отдавать. И Ошка не торопится к бабушке.
Но отдала. Поправила ей платьице, напоследок, и зашагала, ни на кого не глядя, к себе.
Вошла в квартиру и закрылась у себя в комнате.
Беня шепнул нам: «Лучше всем молчать».
Двойняшки вдруг не сели за компьютер, а начали что-то вырезать.
Прошло, ну, может, минут тридцать, мы уже собирались ехать.
Стук в дверь.
Беня открывает.
Стоит вся эфиопская семья в дверях. И Ошка на руках у бабушки.
Машка выглядывает из комнаты и вдруг всхлипывает…
И тут только мы замечаем, что в руках у Ошки очки.
И она протягивает их Машке.
И мы видим – разноцветная оправа и стекла склеены прозрачным скотчем.
Машка подходит. Ошка надевает на нее очки.
– Это ее идея, – вдруг слышится голос эфиопской мамы. – Извините! Мы вам купим такие же очки…
Машка явно ничего не видит. За туманным скотчем не видно глаз Машки, но мы знаем, она плачет, а это такая же редкость, как эта бомбежка.
Плачет Машка, плачет.
И тогда подходят двойняшки – «потерянное поколение» – и «добивают» ее, свою маму.
Они передают Ошке то, что они там сооружали.
Оказывается, это город, красивый, вырезанный и склеенный из разноцветной бумаги. Как это они успели так быстро?! Они готовили подарок Ошке, эти «отмороженные» Машкины дети.
В этот вечер до поздней ночи мы пировали.
Мы праздновали общее новоселье. В Машкиной квартире. Кстати, она настояла! Мы и все соседи.
И никому не верьте: эфиопская кухня – это что-то редкое.
Я объелся «тыбс воттом» – говядиной, жаренной с перцем.
Я чуть не задохнулся от соуса «чоу бербери».
Острее ничего не ел в жизни. И кофе их – самый лучший.
А тайманский суп?! Тайманский дедушка потребовал, чтобы все его попробовали. И оказалось, что это он сам его варганит дома, на примусе.
С тех пор, я не пропускаю ни одного тайманского ресторанчика.
Ну и Машка, конечно, не оплошала мать!
Выдала все, на что способна.
Так сидели до двух ночи.
Сидели вокруг стола, на равных, и говорили.
И было нам всем о чем поговорить, и было нам всем понятно, что вот так за столом сидит семья… Семья!.. Разноцветная, разноголосая, поднявшаяся над всеми различиями, – поэтому и семья!
Тогда только и приходит оно – самое счастливое состояние покоя.
P. S. Кстати, Ошка заснула на руках у Машки.
15
