Станислав Кучер был одним из лиц ТВ-6 в 1990-е: несмотря на то, что телеканал считался «молодежным», ведущему удалось сделать популярную аналитическую программу «Обозреватель». Молодая аудитория помнит Кучера ведущим канала «Совершенно секретно» и радиостанции «Коммерсантъ-FM». Журналистке Наталии Ростовой Станислав Кучер рассказал, как складывались его отношения с одним из владельцев ТВ-6, олигархом Борисом Березовским, а также о том, как бывший первый замглавы кремлевской администрации Владислав Сурков не позволил стать оппозиционеру Алексею Навальному телевизионной звездой.
Все интервью из проекта «Телезвезды» читайте тут.
— Вы начали работать журналистом уже в очень романтические для журналистики времена, правда?
— Когда я поступил в МГИМО, времена стали серьезно меняться — это был 1989 год, эпоха расцвета журналистики, триумфа «Взгляда», «До и после полуночи», «600 секунд», «Двенадцатого этажа», «Пятого колеса». Журналистика на глазах превращалась из ремесла в миссионерскую профессию, способную изменить мир, разбудить соотечественников, помочь превратить СССР в новое государство.
На первом курсе я понял, что буду заниматься не только международной журналистикой, как планировал. Я смотрел на своих старших коллег из программы «Взгляд», большинство которых составляли международники — на Сашу Любимова, Диму Захарова, Артема Боровика, на того же Познера, который проводил телемосты, и думал, что международники возвращаются в страну, и именно здесь происходит все самое главное. Был романтизм, я бы сказал, осознанный романтизм — журналисты понимали, что делают большое дело, и я хотел к этому присоединиться.
Однажды вместе с Сережей Брилевым, моим другом и однокурсником, мы вместе написали заметку о конференции ООН, которая проходила в МГИМО, и стали ходить с ней по разным газетам. Пришли в «Комсомольскую правду», поднялись на шестой этаж. Там заметку прочли и сказали, дословно: «Ребята, ваша заметка не для нашей газеты, но в вас что-то есть». И предложили остаться.
Первая заметка вышла у Сержа. Она была короткая — кажется, об открытии какой-то больницы, — но мы обмывали ее так, будто слетали в космос. Мой первый репортаж — и сразу на первой полосе — вышел через несколько дней, 1 мая 1990-го, и назывался «С красным флагом на черный рынок» — о том, как спекулянты распродавали советскую символику. Вскоре мы с Сергеем стали стипендиатами «Комсомолки», так называли репортеров, которые учились в вузах и одновременно печатались в газете.
— Как бы вы объяснили читателям, которые не застали или не помнят ту «Комсомольскую правду», чем она была? Почему ее читали 22 миллиона человек?
— В конце 1980-х — начале 1990-х это была газета с очень качественным журналистским коллективом. Это было время, которое разбудило все лучшее в журналистике; к началу 1991-го контроль коммунистической партии ослаб окончательно, и КП, оставаясь органом ЦК ВЛКСМ, вовсю критиковала и партию, и комсомол. При этом не пришли еще олигархи, которые приватизировали газеты и развязали информационные войны. Старым хозяевам было уже не до СМИ, новые еще не появились, а потому в это благословенное время газетами руководили сами журналисты.
— Вы уже работали на ТВ-6, когда проходила выборная кампания 1996 года. Как вы сейчас ее вспоминаете?
— В апреле 1995 года я начал вести еженедельную информационно-развлекательную программу о будущем, которую придумал продюсер Дмитрий Ворновицкий — «Прогнозы недели». Появлялся я на канале редко, в основном на летучках. Программа довольно успешно прошла, и ее расцвет как раз пришелся на начало и середину 1996-го, когда в России шла избирательная кампания. Изначально «Прогнозы» были программой, которая бралась за любые темы от науки до моды. Но к началу президентской гонки мы, сами того не заметив, стали посвящать почти все сюжеты политике.
Конечно, у нас не было такого инсайда, которым могли похвастаться НТВ, ОРТ или ВГТРК. Мы продолжали оставаться молодежным каналом, в этом смысле спрос с нас был не такой большой. Тем не менее, меня стали приглашать на разные политические тусовки, встречи с министрами из команды Ельцина, несколько моих товарищей стали работать в ельцинском предвыборном штабе.
Наши симпатии были, безусловно, на стороне Ельцина, и даже не его лично, а новой системы, которую он олицетворял. Но Геннадий Зюганов регулярно появлялся у нас в студии, мы часто брали у него и его товарищей по партии интервью. В отличие от некоторых коллег с других каналов, мы не пытались показать его хуже, чем он был на самом деле, не ставили специально свет так, чтобы подчеркнуть недостатки внешности. Мы работали честно, искренне и объективно, согласно нашим пусть и идеалистическим, но, на мой взгляд, единственно верным представлениям о журналистике. В этом смысле мы точно не изменили в 1996-м профессии, а потому мне нет нужды сейчас посыпать голову пеплом и сожалеть о том, что ради демократии пришлось поступиться принципами.
Борис Ельцин в Перми во время предвыборной поездки. Май 1996-го
Фото: Александр Сенцов / ТАСС
Именно в 1996-м «Прогнозы» волей-неволей превратились из развлекательной программы в информационно-аналитическую. В итоге 6 октября 1996 года в эфир вышла уже качественно новая для молодежного ТВ-6 программа — «Обозреватель», которая прожила яркую жизнь длиной в три с половиной года.
Осенью 1996-го на телевидении в России существовали три аналитические программы. «Итоги» Евгения Киселева, которая к тому моменту была ветераном политической аналитики и стала эталонной — в той или иной степени на нее равнялись все. Программа Сергея Доренко, запущенная той же осенью, и программа «Зеркало» Николая Сванидзе. Отличие «Обозревателя» заключалось в том, что практически никакого идеологического контроля мы не ощущали. «Обозреватель» делала очень молодая команда, средний возраст корреспондента был 23-24 года. Мне самому было 24. Таким образом, я стал, наверное, самым молодым политическим обозревателем в истории российского телевидения. На несколько лет старше меня были только мои соавторы — шеф-редактор Александр Погосов и главный продюсер Дмитрий Ворновицкий.
При производстве программы мы руководствовались принципом «ирокезской демократии»: во время обсуждения тем на летучке слово не просто имел каждый от младшего редактора до продюсера по звонкам — ни одно творческое решение не считалось принятым до тех пор, пока в его необходимости не была убеждена вся команда. Руководство канала, случалось, выражало недовольство, но в первые полтора-два года критика касалась только профессиональных телевизионных вопросов, в плане политической ориентации и идеологии на нас не давил вообще никто.
Наверное, нашей вольнице и свободному плаванию не мешали в том числе и потому, что поначалу на фоне политических программ с федеральных каналов мы казались юными и безобидными. Рейтинги у «Обозревателя», как и у всего ТВ-6, были ниже, чем у конкурентов с общенациональных НТВ и ОРТ; с «Зеркалом» мы шли почти все время вровень. Зато и стоила наша программа на порядок меньше. Если один выпуск «Итогов» обходился на тот момент, как минимум, — 50-60 тысяч долларов, то наш, со всеми зарплатами и командировками, вписывался в шесть-семь тысяч. В общем, амбициозность и упорство молодых сделали свое дело — мы очень скоро стали попадать во все телевизионные обзоры, о нас регулярно писали все лучшие телекритики той поры — Ирина Петровская, Юрий Богомолов, Анна Качкаева. Мы превратились в цитируемую программу, у нас была репутация молодых, нахальных и совершенно неангажированных.
— Отношения журналистов с олигархами сейчас очень мифологизированы. Как произошла ваша первая встреча с Борисом Березовским, владельцем ТВ-6?
— Когда мы пришли осенью 1996 года работать на канал, это было акционерное общество «Московская независимая вещательная корпорация». В ней по 37,5% принадлежало [одному из основателей ТВ-6 Эдуарду] Сагалаеву и Березовскому, а оставшиеся части были распределены между правительством Москвы, «Лукойлом» и еще несколькими совсем миноритарными акционерами. Ни у Сагалаева, ни у Березовского не было контрольного пакета, поэтому единоличного хозяина у канала не было. В конце 1999-го Сагалаев продал свои акции Березовскому.
С Березовским мы познакомились в начале 1997-го, когда был очередной скандал с его участием, и я пригласил его в студию для интервью, задавал разные, в том числе некомфортные для него вопросы. Мне понравилось, как он реагировал: отвечал спокойно, не раздражался, был довольно убедителен. Сколько раз потом мы с ним ни общались, ни разу не было ни тени намека на давление. Были случаи, когда мы спорили. Бывало, он считал, что я не прав, что у меня недостаточно информации. Но мне кажется, что я с самого начала поставил себя так, что со мной невозможно было разговаривать на языке хозяина. Мне кажется, он понимал, с кем имеет дело и был достаточно умен, чтобы не пытаться давить.
Первая — она же последняя — попытка управлять «Обозревателем» случилась осенью 1999 года, когда информационная война сторонников Путина и сторонников Лужкова с Примаковым была в разгаре. Вы помните, на стороне Путина выступал прежде всего Сергей Доренко и все СМИ, которые поддерживали стоящую за Путиным «Семью». С другой стороны был НТВ, который занимал четкую антипутинскую и пролужковско-примаковскую позицию. Вместе с ним был ТВЦ и несколько СМИ, принадлежащих группе «Мост» Гусинского. Доренко талантливо мочил Лужкова и Примакова, Киселев интеллигентно старался их защищать и интеллигентно же мочил Путина и его сторонников. Караулов на ТВЦ, естественно, защищал Лужкова, а Сванидзе на РТР старался балансировать, склоняясь в сторону Путина.
Несмотря на то, что продажа акций Сагалаева Березовскому на тот момент уже состоялась, команда «Обозревателя» делала свою работу так, как привыкла делать. Мы записали большие интервью и с Примаковым, и с Лужковым, и с Путиным, причем противники Путина появлялись в нашем эфире, пожалуй, чаще, чем сторонники. Мы делали сюжеты по каждому эпизоду скандального противостояния, и как журналисту мне повезло — помимо собственного анализа, мои комментарии основывались на информации, которую я имел лично от Березовского с одной стороны и лично от Примакова — с другой.
«Отечество — Вся Россия»: мэр Санкт-Петербурга Владимир Яковлев, Евгений Примаков и мэр Москвы Юрий Лужков. Москва, август 1999-го
Фото: Антон Денисов / ТАСС
Был такой яркий эпизод, когда в эфир вышел сюжет Доренко — в том духе, что какой же надо обладать пустой головой, чтобы всерьез рассматривать Примакова на пост президента России. Это был сюжет о том, что Примаков якобы сломал шейку бедра, и чуть ли не на ладан дышит. Ровно на следующий день после этого я оказался в Сочи в санатории «Правда», где свой день рождения отмечала мама моего близкого друга. А этот близкий друг был сыном очень близкого друга Евгения Максимовича. Я своими глазами наблюдал, как Примаков с Томасом Колесниченко поднимался на своих двоих, без всяких костылей, по высоченной лестнице, которая ведет от пляжа к основному зданию санатория. Ее не каждый 30-летний преодолевал без остановок. Не было никаких камер, никто это не снимал, равно как никто не снимал последующую вечеринку, где Примаков прекрасно «тамадил» и пускался в танец с юбиляршей. Это был не гопак и не танец вприсядку, но чувствовал он себя прекрасно, и ничто не выдавало в нем человека с переломанной шейкой бедра, который дышит на ладан.
Я сказал помощникам Примакова, что они неправильно себя ведут, не опровергая откровенное вранье, хотя легко могли бы это сделать, просто показав видео танцующего политика. «Стас, — ответил мне близкий друг Примакова, — есть большая политика, а есть жизнь. Сейчас всем хорошо. Зачем портить праздник каким-то пиаром?» Я восхищаюсь такой позицией, но по сей день уверен, что они недооценили своих соперников, переоценили любовь народную, а как политики и пиарщики допустили множество непростительных ошибок.
В ноябре 1999-го борьба между лагерями Примакова и Путина достигла наивысшего накала. Это было воскресенье, я работал в Останкино, готовил предачу, которая выходила в семь вечера. И вот часа в три звонит мне лично Борис Абрамович Березовский. Стас, говорит он, я сижу сейчас в доме приемов «ЛогоВАЗа», рядом — [в то время — первый замруководителя администрации президента] Игорь Шабдурасулов, [гендиректор Первого канала] Костя Эрнст, [телеведущий] Саша Любимов. Мы считаем, что время нейтралитета закончилось, и твоя программа должна выступить на нашей стороне. Он предложил мне дать сюжет с компроматом на группу «Мост», поддерживающую Примакова и Лужкова. Я отказался, сославшись на то, что программа сверстана, и у нас не хватает для этого места. Он положил трубку.
Через некоторое время он перезвонил, сказал, что пора присоединяться, и это уже не просьба. Поскольку он прежде со мной так не разговаривал, я сказал «хорошо», повесил трубку, сел в машину и сам приехал в дом приемов «ЛогоВАЗа». Попросил, чтобы мы остались вдвоем. Все высокопоставленные телевизионные начальники вышли, а у нас состоялся короткий и прямой разговор. Я сказал, что профессионалы и зрители уважают меня за репутацию независимого журналиста, что она долго завоевывается и быстро теряется. Плюс, мы не были Первым каналом, и ни мне, ни моим сотрудникам не платились гонорары, которые шли Доренко. Мы занимались разными видами деятельности, я — журналистикой, а Доренко — телевизионным политическим терминаторством, чего он и сам не скрывал. Я объяснил Березовскому, что не хочу быть окопником информационной войны, на роль генерала или маршала меня никто не звал, да и рано мне в 27 лет менять профессию. Он ответил, что я все хорошо объяснил, что давить он больше не будет. Но, сказал он, пойми тогда и ты меня: ты мне сейчас отказываешь в поддержке и, если будет наезд на тебя, я тоже помочь не смогу. Мы разошлись, и действительно никто больше ничего не требовал. И когда позже у меня были проблемы с руководством канала — не с Сагалаевым, а с генеральным директором; когда программу «Обозреватель» было решено отправить в творческий отпуск — по сути, это было решение о закрытии, Березовский мог вмешаться и повлиять, но не вмешался и не повлиял. После Нового года программа закрылась, формальной причиной была названа неспособность канала обепечить адекватное финансирование.
Однажды, когда Березовский уже был избран депутатом, а Путин стал и. о. президента, я пришел к нему в Думу, чтобы подписать у него, как у главного акционера, бумагу, касавшуюся увольнения с ТВ-6. Он сидел с видом абсолютного триумфатора, легко все подписал, а затем спросил, не жалею ли я, что занял тогда ту позицию. Обрати внимание, сказал он, Путин — президент, все получилось, типа зря ты был против. Я напомнил, что я был не столько против Путина, сколько против того, чтобы из журналистов переходить в «гвардейцев кардинала». А потом не удержался и напомнил концовку фильма «Серые волки» — о том, как смещали Хрущева и приводили к власти Брежнева. Березовский не смотрел это кино, и я вкратце пересказал ему финал. Организаторы переворота — Семичастный, Подгорный, Шелепин и еще несколько игроков — сидят в бане, чокаются за победу и просят принести пива молодого Леню Брежнева, в котором они видели скорее марионетку, нежели самостоятельного политика. Заканчивается фильм титрами — о том, сколько дней после этого продержался Подгорный, сколько — Семичастный, сколько — остальные заговорщики, а Леонид Ильич Брежнев стал единоличным руководителем партии, правительства и всей страны и правил еще 17 лет.
Березовский параллель понял, но рассмеялся: «Стас, ты все-таки еще очень наивный парень, не понимаешь, как все работает. В нашем случае это не повторится. Мы его так держим, что никаких параллелей не будет». Меньше, чем через год Борису Абрамовичу пришлось уехать за границу, и скоро он стал внутренним врагом номер один. Меньше, чем за два года человек, которого называли «серым кардиналом», демонизировали и считали чуть ли не самым могущественным в России, превратился в маргинального политэмигранта. Он был слишком уверен в превосходстве собственного ума над чьим бы то ни было и стал жертвой одной из самых банальных политических интриг. Его история — не первый и не последний урок, но, безусловно, один из самых ярких и убедительных. Его стоит помнить всем гениям большой политики, в кавычках и без. Сегодня ты во дворце, а завтра — в душной ванной.
Владимир Гусинский, Олег Попцов и Борис Березовский на приеме в английском посольстве. Москва, 1996-й
Фото: Александр Потапов / Коммерсантъ
— Вы говорите, что Березовский совершенно не вмешивался в программу, а тем временем журналист Григорий Нехорошев, например, рассказывает историю о том, как его уволили после сюжета об израильском гражданстве Березовского.
— Прошу прощения, а кем на тот момент был Нехорошев?
— Журналистом в «Скандалах недели» на ТВ-6.
— Честно говоря, я не помню Нехорошева в «Скандалах недели». И этой ситуации — тоже. В любом случае, я этой программой не управлял, у «Скандалов» было свое руководство, как влиял на него Березовский — понятия не имею.
— А вы помните, как ездили к [президенту Белоруссии] Александру Лукашенко с большим количеством ведущих журналистов и главных редакторов?
— Конечно.
— Можете об этом рассказать? А я в ответ прочитаю, что мне рассказал об этом [журналист] Сергей Пархоменко, потому что вас он в этой истории вспоминает.
— Белорусский журналист Павел Шеремет был арестован после того, как пересек белорусскую границу и рассказал в эфире о том, как прекрасно она охраняется. Насколько я понимаю, Березовский с Гусинским договорились вывезти десант российских журналистов для переговоров с Лукашенко — чтобы его уговорить освободить Павла. Отправилось туда как минимум два самолета. Был самолет с Березовским, Гусинским, Сагалаевым, а помимо владельцев СМИ были главные редакторы и ведущие журналисты. Среди них и я. Мы прилетели в Минск, в Беловежскую пущу. У нас состоялся большой разговор с Лукашенко. Насколько я понимаю, Лукашенко был польщен самим фактом такого внимания — тем, как много известных и уважаемых персон прилетели его просить. Александр Григорьевич вообще любил внимание и часа два велеречиво убеждал нашу звездную тусовку, что никакой он не душитель свобод. Все закончилось хорошо, Шеремета выпустили.
А эпизод, о котором вы спрашиваете… Был в нашем общении перерыв. Березовский, Сагалаев и Гусинский удалились вместе с Лукашенко, а журналисты были предоставлены сами себе. В одном из помещений резиденции стоял красивый бильярдный стол. И поскольку мы с Сергеем Пархоменко любили бильярд и уже не раз скрещивали кии во время журналистских турниров, то и здесь решили не упустить шанс сыграть партейку. Вдруг появляются Березовский, Гусинский и Сагалаев: «Ставлю сто тысяч долларов на Пархоменко», «Ставлю сто тысяч долларов на Кучера». Мы с Пархоменко возмутились: «Мы, что ли, гладиаторы тут бесплатно выступать?» И то ли в шутку, то ли всерьез сказали: «Мы, конечно, готовы сыграть, но — за серьезный процент». — «Никаких проблем». Сыграли. Сергей играл превосходно, но ему не повезло, и я выиграл. Гусинский не то чтобы стушевался, но как-то быстро дематериализовался в пространстве (Гусинский, как владелец «Медиа-Моста», ставил на Сергея Пархоменко, главреда журнала «Итоги», который входил в холдинг; Березовский делал ставку на Кучера, ведущего принадлежащего ему ТВ-6 — прим. «Медузы»).
Эта история любопытна продолжением. Когда в этом же году через несколько месяцев проходил экономический форум в Давосе, там на одном из приемов для гостей снова встретились Сагалаев, Березовский, Гусинский и я. Увидев, как Гусинский увлеченно воркует с Березовским, я подошел к Сагалаеву и спросил: «Эдуард Михайлович, помните спор? Сто тысяч долларов — большие деньги». Березовский в канал ТВ-6 не вкладывал и близко столько, сколько вкладывал Гусинский в НТВ, и деньги имели для нас значение. «Конечно, — сказал Сагалаев. — Точно! Ну-ка!» Мы к ним подошли, Сагалаев напомнил о споре Березовскому, и тот сказал: «Да, кстати, Вова [Гусинский], как там сто тысяч долларов?» — «Какие сто тысяч? Какой Кучер? Какой Пархоменко? Какой Лукашенко?» Гусинский сделал вид, что сам Станиславский поверил бы в его искренность. Как сейчас помню, Березовский ответил: «Володя, вот так ты во всем, это называется shit business, shit business». Так мы с Пархоменко и не заработали процентов со ста тысяч, которые могли бы поделить и купить своим женам много-много цветов.
— А вот версия Пархоменко.
— Все — святая правда. Сережа согласится, думаю, но так получилось, что я тогда выиграл.
— После закрытия «Обозревателя» вы по приглашению Олега Добродеева пошли на РТР?
— Да. В этот момент сохранялась еще надежда на то, что Путин, придя к власти, как минимум, будет выполнять обещания, которые он давал во время предвыборной кампании. И не будет речи о моментальном сворачивании гражданских свобод и наступлении на СМИ. Хорошим знаком было назначение Олега Добродеева на ВГТРК в самом начале 2000 года, когда Путин еще не стал формально президентом. У Добродеева была репутация лучшего медиаменеджера страны, лучшего информационщика, человека, который сделал НТВ. ВГТРК, российское телевидение, которое было крупнейшей структурой, владеющей радио и телевидением по всей стране, сильно уступало НТВ и Первому каналу по всем профессиональным позициям. Ресурс пропадал зря, и назначение Добродеева было воспринято как возможность возрождения ВГТРК как качественной современной телекомпании.
Когда Добродеев меня позвал, у нас состоялся короткий разговор. Он сказал, что готов, чтобы я пришел в любом качестве. Я считал необходимым устроить всех моих людей, которые остались без работы после закрытия «Обозревателя». Заодно хотел попробовать себя в новом жанре. Мы придумали общественно-политическое ток-шоу о ключевых проблемах страны, которое назвали «Наше дело». Весной и летом 2000 года мы совместно с телекомпанией АТВ сделали несколько выпусков, которые выходили в 11 вечера. Получилось неплохое ток-шоу, о котором отлично отозвались и зрители, и телекритики. С сентября его поставили в прайм-тайм — в девять вечера в пятницу; но после двух эфиров «Наше дело» было закрыто. Для меня это событие стало последним гвоздем в крышке гроба сомнений на тему, изменится ли в стране информационная политика, сохранится ли плюрализм мнений и тренд на развитие рынка независимых СМИ в 2000-е годы.
— О чем был последний выпуск? Что вызвало такую реакцию?
— Каждая программа длилась час. Мы брали тему, про которую каждый житель России мог бы сказать: «Это меня касается. Это мое дело». Первой темой, которая несколько месяцев спустя решила судьбу всей программы, стала судьба атомного подводного флота России. Выпуск состоял из нескольких репортажей. Я выезжал на базы Северного флота, разговаривал там с капитанами-подводниками — недели через две после того, как там побывал Путин и ночью поплавал на подводной лодке. Другая съемочная группа слетала на Дальний Восток, где атомные крейсеры утилизировали. А затем в студии репортажи обсуждало экспертное сообщество из военных, адмиралов, политиков, специалистов по российско-американским отношениям.
Владимир Путин на командном пункте подводной лодки «Карелия». Мурманская область, 6 апреля 2000-го
Фото: Владимир Родионов, Сергей Величкин / ТАСС
— Задолго до «Курска»?
— Передача вышла в эфир за три месяца до «Курска». В ней было долгое и откровенное интервью с капитаном подводной лодки, на которой плавал Путин. Он, в частности, сказал, что, если власть и дальше будет только кататься на подлодках, давать обещания о поддержке военных, но не выполнять их, то будет неудивительно, если лодки однажды начнут тонуть. Очень многие сильные мужчины от мичманов до адмиралов не стеснялись с горечью говорить о своем бедственном положении, о том, что подводники готовы размещать рекламу пива на своих лодках, лишь бы хоть как-то заработать. Над лодками брали шефство города, присылая в гарнизоны картошку, яблоки и прочую элементарную еду, у офицеров не было квартир, а у лодок — ресурсов, чтобы выходить в походы. Программа вышла в эфир, собрала большую аудиторию, все за нее благодарили, в том числе и руководство канала.
Летом вышло несколько других выпусков, а осенняя наша премьера состоялась через три недели после того, как затонул «Курск», и через несколько дней после пожара на Останкинской башне. В студии были [министр печати] Михаил Лесин, прочие министры и ответственные чиновники. И это тоже была жесткая программа с критикой безответственности и раздолбайства больших начальников. Программа шла в прямом эфире на «Орбиту», а в вечерний московский эфир должна была идти минимально сокращенная запись.
После эфира Олег Добродеев позвонил мне и в непривычно категоричной форме попросил вырезать несколько фрагментов программы. Между тем, у нас с Олегом была изначальная договоренность о том, что любые вопросы, касающиеся цензуры, мы будем обсуждать заранее, а не в последний момент. Плюс, я прямо сказал Добродееву, что все понимаю, есть неизбежные политические игры, я готов идти на допустимые компромиссы, иногда выступать дипломатом, но есть грани, которые я как профессионал переходить не хочу. Он эту позицию тогда поддержал, мне казалось, что мы говорим на одном языке. И вот, несмотря на наши договоренности, через несколько месяцев после прихода на ВГТРК я впервые столкнулся с прямым вмешательством по исключительно цензурным соображениям. Скрепя сердце я согласился, мы сократили программу, а вечером, когда включили телевизор, чтобы порадоваться осенней премьере, были поражены. На экране появилась старая шапка программы, еще весенняя, а вслед за ней начался тот самый первый выпуск, посвященный судьбе атомного подводного флота, который выходил в апреле. В течение пяти минут мне позвонили Добродеев и Лесин, пытаясь понять, что произошло. Я сам не знал, и, если честно, не знаю всей правды до сих пор. Есть версия, что это была простая ошибка техника, который взял с полки старую кассету и поставил в эфир. Впрочем, наши сотрудники принесли в эфирную аппаратную именно ту программу, которая шла на «Орбиту». После гибели «Курска» этот факт был рассмотрен как идеологическая диверсия. Программа была закрыта сразу, официальным поводом стали некачественные новые декорации. По-моему, в «Московских новостях» даже вышла заметка под таким заголовком — «История с декорациями».
Все стало предельно ясно, но я решил еще побороться. Добродеев, я уверен, тоже был не в восторге от советов и рекомендаций, которые ему давали сверху и, видимо, тоже поначалу на что-то надеялся. Мне он сказал, чтобы я на какое-то время затаился. Если хочешь, сказал он, можешь ничего не делать, получать какое-то время зарплату, а потом все наладится само собой.
Я долго сидеть без дела не мог и решил попробовать себя в жанре документального кино. Пришел к Добродееву и сказал, что хочу сделать большой спецреп. Вместе с режиссером и оператором мы отправились на таджикско-афганскую границу, где за три недели сняли фильм «Несентементальное путешествие» — о борьбе пограничников с наркотрафиком, о буднях наших бойцов, об отношениях с местными жителями, о древних традициях и красоте гор. Один из пограничников обвинил в организации наркотрафика руководство Таджикистана. Фильм удался, свидетельством чему стал высокий рейтинг и отзывы коллег. Онако вскоре после эфира раздался звонок, то ли напрямую от Рахмонова, президента Таджикистана, то ли от [пресс-секретаря президента Алексея] Громова — я уже не помню деталей, и обещанного повтора этого фильма уже не было.
Читать далее:
https://meduza.io/feature/2016/03/11/telezvezdy-stanislav-kucher
58 элементов 0,671 сек.