Татьяна Хохрина
— Слушай, надо же что-то делать! Невозможно же это слышать! Она его там пытает просто! Как-то же ее надо остановить! Ему восемь лет всего.
И так жизнь собачья, так еще родная мать истязает. Ужас какой-то! Понятно, что она — мать, а я нет. И что живу здесь на птичьих правах. Но сил нет ежедневно ложиться и вставать под детский вой…
Они уже полгода снимали эту комнату в коммуналке на Писцовой улице и чувствовали бы себя совсем как дома, если бы не соседка Лида. То есть, применительно к ним Лида была совершенно безопасна и даже вполне доброжелательна и терпима, но ежедневные порки и другие садистские воспитательные акции, которые она учиняла своему восьмилетнему сыну Толику, делали жизнь рядом с ними совершенно невыносимой. Причем за два месяца матрица их отношений стала совершенно очевидной, но легче от этого не становилось. Было ощущение, что молодая пара квартиросъемщиков назначена принудительными зрителями бесконечного однообразного спектакля двух актеров, где каждый ненавидел, но прекрасно знал и постоянно шлифовал свою роль.
Восьмилетний Толик был, честно говоря, довольно гадкий — лживый, вороватый, подленький мальчишка, но таких тьма-тьмущая и живут они в родительской любви и нежности, даже не подозревая о своих недостатках. А Толик, похоже, отдувался за них за всех, ежедневно подставляя синюшную тощенькую задницу и и без того лопоухие прозрачные уши под мамашины экзекуции. Он, видимо, понимал безвыходность своего печального положения, поэтому вырабатывал какие-то встречные приемы: начинал завывать еще до первого подзатыльника, голосил с утроенной силой, чтоб мать остановилась, стесняясь и боясь соседской реакции, бесконечно врал и подлизывался к матери, одновременно по возможности гадя всем окружающим. Лида же не то что была такой уж несгибаемой и жестокой воспитательницей, да и прегрешения Толика не были так уж криминальны, как сам факт его существования и история появления на свет поставили на Толике клеймо губителя лидиного счастья и именно этим провоцировали ежедневное лидкино бешенство.
Лидка родилась в этом же районе, совсем недалеко от Писцовой улицы — в Бутырской тюрьме, куда ее мать попала за попытку криминального аборта. И аборт не сделала, и кольцо бабкино, которым собиралась расплатиться, изъяли, и в тюрьму с пузом загремела. Ненадолго, через год и три месяца вышла, с семимесячной Лидкой на руках, без мужа, без копейки и без угла. Кое-как устроилась уборщицей подъезды мыть, угол дали в подвале, и дальше всю жизнь лидкина мать пахала на трех работах, брала любые подработки, хваталась за все, чтоб Лидку накормить, вырастить и выучить. Да так, чтоб она никогда не жила материной собачьей жизнью. И вроде план свой выполнила.
Лида росла аккуратной, усидчивой девочкой, старательно училась, цепенела при виде стеллажей с книгами, занималась день и ночь, так что школу окончила прилично, устроилась учетчицей на завод, где теперь в столовой судомойкой работала мать, и поступила там же во ВТУЗ. И окончила его! И стала Лидка инженер! И за инженера замуж пошла! И получили они квартиру отдельную, хоть и однокомнатную! И мальчика Толю родили! И собралась лидкина мать остановиться наконец и дух перевести с облегчением, что великий план ее выполнен на пять с плюсом! Только обнаружилось, что не с плюсом, а с минусом.
Инженер, зараза, оказался алкоголиком, в первом же запое сломал Лидке руку, а уж когда грудного Толика чуть по пьяни в кипятке не сварил, Лидка в чем была с Толиком в одеяле убежала обратно к мамане в подвал. Развелась с инженером, квартиру разменяли на две комнаты в разных коммуналках, и застряла Лидка на Писцовой улице в очереди в туалет с инженерским дипломом и мальчиком Толей. Алкаш-отец алиментов не платил, размены-переезды наделали долгов, бабка опять пошла на три работы, а Лида сцепила зубы, перестала улыбаться, после целого дня в цеху мыла подъезд и лупила Толика почем зря и за его мелкие грехи, и за папашину пьянку, и авансом за будущие ошибки, и за всю свою поломанную жизнь.
Молодые временные соседи жалели и мальчика, и Лиду, но жили совсем по-другому, сытнее, беззаботнее, веселее. Ездили отдыхать, изощрялись в готовке к приходу гостей, совали Толику конфеты и игрушки, угощали блюдами, которым Лида и названия не знала, дарили ей на праздники косметику, которой она не представляла, как пользоваться. Лида смотрела на них, как на инопланетян, поэтому они вызывали у нее удивление, недоумение, иногда — раздражение, но не зависть и злость. Только одно отличие в их жизни она выделила — отсутствие детей, и именно им объяснила такой контраст между собой и соседями. И это тоже усугубило толикову вину.
Было начало июня, каникулы. Толик бегал с ключом на шее с мальчишками по двору, заворачивая домой только перехватить что-нибудь. Но однажды соседка застала его днем на кухне. Сначала она не поняла, что он делает у широкого кухонного подоконника. А когда поняла — аж съежилась от омерзения. Толик наловил кузнечиков, каких-то жуков и мух, у всех оторвал лапки, и спичкой гонял их по подоконнику.
— Толик!!! Что ты делаешь??! Зачем??!
— А я представляю себе, что это девочки. Мама всегда говорит, что женская жизнь — пытка. Вот я и смотрю, сколько они эту пытку выдержат…
Соседка метнулась в комнату. Ее так мутило, что, забыв, что она специально отпросилась с работы пораньше, она схватила сумку и вылетела на улицу.
— Надо съезжать отсюда, немедленно съезжать. Пока к маме, а там — посмотрим…
Она подбежала к автобусной остановке рядом с домом и оглянулась назад. Толик по-прежнему стоял у окна и она поняла, что впервые видит на его лице такое счастливое и спокойное выражение.
