Михаил Гаузнер
Моего деда Давида Иосифовича все называли не иначе как по имени-отчеству. Это понятно – человек он был уважаемый, даже почитаемый и многими знакомыми, и немногими оставшимися друзьями (что поделаешь – преклонный возраст). А я, рассказывая сейчас о нём, буду называть просто Давид. Так не только короче, но и как-то теплее, что ли. О нём только так и можно говорить – тепло, с любовью, он этого заслуживает.
После свадьбы в 1903 г. Давид с молодой женой жил в одном из городов черты оседлости, где «держал» магазин тканей; говорили, что он «в мануфактуре так хорошо понимал!».
На прекрасно сохранившейся его фотографии того времени (вот было качество!) – молодой человек в двубортном сюртуке с двумя рядами пуговиц; средняя расстёгнута, что позволило вставить внутрь кисть руки, от которой видна только белая манжета. Твёрдый стоячий воротничок охвачен тёмным шейным платком, выступающая часть которого закреплена заколкой со светлым камнем. Красивое выразительное лицо с правильными чертами, зачёсанные назад гладкие и блестящие тёмные волосы, густые чёрные брови и такого же цвета большие усы.
Будущий Давид Иосифович легко узнаваем, хотя потом его волосы стали совершенно белыми, прокуренные усы приобрели неопределённый цвет, и только брови остались такими же чёрными, густыми, хоть и с еле заметной проседью.
В начале двадцатых годов Давид с женой и детьми, как-то уцелев в смутное время гражданской войны, перебрался в Одессу.
Здесь ему пришлось забыть, что в прошлой жизни он был серьёзным и успешным коммерсантом, и научиться работать слесарем – нужно было выживать и приспосабливаться к реальным условиям жизни.
Расскажу только об одной ситуации, потом неоднократно повторявшейся в его жизни и послужившей темой этого рассказа.
В начале тридцатых годов началась кампания по конфискации золота и драгоценностей у «нетрудовых элементов», с горьким юмором названная одесситами «золотухой». Давиду вспомнили его буржуазное прошлое (видимо, кто-то «настучал»). Пришли с обыском, перевернули всё вверх дном, ничего не нашли, но его арестовали и пообещали держать в тюрьме до тех пор, пока не сдаст драгоценности, накопленные нетрудовым путём и так необходимые советскому государству.
Незадолго до этого в семью пришла молодая красавица-невестка. Она возмутилась, пошла к следователю и предложила себя в качестве заложницы вместо свёкра. Пусть ищут как хотят, хоть полы в квартире вскрывают – она уверена, что у свёкра ценностей нет, он никакой не подпольный миллионер, она бы заметила. И вообще, где это видано – держать в тюрьме невинного пожилого человека, больного «грудной жабой» (так тогда называли стенокардию, которой действительно страдал Давид). Видимо, на следователя произвела впечатление молодая, очень красивая и решительная женщина, и арестованного, продержав какое-то время на нарах, отпустили.
Интересна история о том, как Давид действительно чуть не стал миллионером. За пару лет до войны его неожиданно вызвали в НКВД, которое одесские острословы по аналогии с Госстрахом (страховым обществом) называли Госужасом. Вполне понятно, что и у Давида эта организация вызывала такие же опасливые ассоциации – ведь однажды он уже почувствовал её заботливую руку на себе. Островский очень точно назвал одну из своих пьес «Без вины виноватые»; если и в его время это было возможно, то уж сейчас…
Однако опасения оказались напрасными. Давиду вежливо сообщили, что во Франции умер миллионер, не имевший наследников, который завещал разыскать в бывшей России своих родственников и передать им его состояние – завод, виллу, особняк, солидный счёт в банке. Нашли в разных городах нескольких однофамильцев и среди них в Одессе – Давида.
В то время наличие родственников за границей было чревато не просто большими, а очень большими неприятностями. Естественно, он стал отказываться и от родства, и от наследства – нет у меня никого, знать не знаю, я простой слесарь, какие миллионы и т.д. Но ему популярно, доходчиво и уже не так вежливо объяснили, что этого делать не следует. Вот после того, как валюта поступит в нашу страну, вы сможете передать деньги детскому дому или на другие нужды советского государства, а пока – исполняйте свой гражданский долг. Пришлось Давиду писать и оформлять официальные бумаги, заверять их, оплачивать пошлину, гербовые марки и т.д. При этом он продолжал очень бояться, ведь его жизненный опыт подтверждал, что для этого есть все основания, что бы ему там не говорили – сегодня вежливые, а завтра…
Оформление затянулось, началась война, и «компетентным органам» стало не до Давида, а ему – не до наследственных дел. Но через пару лет после окончания войны его нашли в эвакуации, где он ещё продолжал работать на военном заводе, и всё повторилось – Давид пытался отказываться, ему опять объясняли, и он снова писал, оформлял, заверял, платил. Не получив больше вызовов в милую его сердцу организацию, вздохнул с облегчением – а вдруг ошибка, и от него отстанут. Боялся…
Потом семья вернулась в Одессу, и появилась надежда, что его окончательно потеряли. Но не тут-то было, контора серьёзная – его опять нашли, и всё пошло по третьему кругу. Наконец, в один прекрасный день сконфуженный Давид пришёл из НКВД домой, и на его лице была смесь облегчения с разочарованием. Он объявил, что наследство получено, и предложил угадать его величину. Это не удалось никому, хоть варианты предлагались самые смелые.
Оказалось, что за годы войны и послевоенной разрухи наследство во Франции превратилось в ничто – завод и особняк были разрушены, вилла сгорела, деньги на счете дважды подвергались девальвации. А ещё ему объяснили, что наследникам положена только небольшая часть суммы, остальное идёт в доход государству. Кроме того, на оформление документов за границей потрачено достаточно много, поэтому всем наследникам осталось всего столько-то. О попытке проверки, естественно, он и думать побоялся. Короче говоря, суммарные затраты Давида на трёхразовое оформление документов значительно превысили пришедшие на его долю какие-то небольшие деньги, выданные на его часть полученной из Франции валюты. Во всяком случае, на детский дом передавать их было явно неудобно.
С тех пор над Давидом долго подтрунивали, называя «трижды миллионером». Хотя почему трижды – с учётом первого знакомства с «конторой» в качестве подпольного миллионера можно было бы один раз прибавить.
После возвращения в Одессу Давиду вновь пришлось заняться слесарным делом, хотя ему к тому времени исполнилось 68 лет и работать было уже нелегко. По своему характеру и из-за развившегося ухудшения слуха он был немногословен. Очень любил читать. Раз в неделю, в пятницу, приносил из библиотеки (почему-то в «авоське» – были тогда такие плетённые из ниток корзинки, которые можно было носить в кармане) несколько книг. Руки его пахли не полностью отмывшимся на работе керосином. Отфыркиваясь, он умывался у «раковины» на кухне, на полу образовывалась лужа (ванной пользовался только по выходным, и переубедить его не удавалось), обедал, ложился на свою кушетку и читал.
В общих разговорах Давид обычно участия не принимал, а если «встревал», то коротко и афористично. Когда однажды при нём пожалели общего знакомого, которому изменяет красавица-жена, он оторвался от чтения очередной книги и невозмутимо сказал: «Что ж, в хорошем деле неплохо иметь и пятьдесят процентов».
Всё, что жена готовила, Давид ел с удовольствием, после чего говорил «Спасибо, Сонюша» и целовал ей руку. Но были два продукта, которые он никогда не употреблял и незаметно для окружающих отодвигал от себя, если они оказывались рядом с ним за общим столом – горчица и голландский сыр. Когда настойчиво спрашивали, чем вызвана такая неприязнь, он лаконично отвечал: «Удивляюсь вопросу. Её избегаю из-за вида, его – из-за запаха».
Интересно было разговаривать с ним «за жизнь». Юности свойственно желание поскорее завершить теперешний этап и приступить к следующему, более увлекательному. Однажды в ответ на очередное эмоционально выраженное нетерпение («Скорей бы уже…») он мягко сказал: «Не надо спешить жить. Жизнь – это дорога через гору. Сначала хочется поскорее преодолеть подъём. Постепенно путь становится более пологим, а затем – ровным, и кажется, что это надолго. Незаметно начинается уклон, которого ты вначале не замечаешь. Потом уклон увеличивается, ты невольно всё больше и больше ускоряешь шаг. Пытаешься притормозить – не получается, ноги сами несут тебя вниз. А потом – обрыв… Так что не надо спешить, радуйся жизни».
Давид слесарил до 77 лет. При ходьбе тяжело опирался на палку, трудно дышал. В ответ на настойчивые уговоры оставить работу неизменно отвечал: «Я работаю с 15 лет. Если перестану работать – умру». Члены семьи этого искренне не понимали и рисовали ему радужные перспективы заслуженного отдыха с непривычно большим количеством свободного времени.
Наконец, он вышел на пенсию, в хорошую погоду ежедневно ходил в Городской сад и проводил там время в компании таких же «пикейных жилетов». Но, к сожалению, так прожил Давид всего год с небольшим…
Неизвестно, сколько отвела бы ему судьба, если бы он стал миллионером – ведь тогда пришлось бы затрачивать много нервных клеток, а они, как известно, не восстанавливаются. А много ли человеку на самом деле надо? Войны, слава Богу, нет, дети здоровы, в куске хлеба не нуждаемся, крыша над головой имеется, на тумбочке рядом с кушеткой книги, Сонюша рядом. Какие миллионы, я вас прошу…
(из книги «Мои одесситы», изданной в 2013 г. небольшим тиражом)
