— Ты видел, как он качал ножкой, — спросила Мирьям, еще не успев потушить свет на прикроватной тумбочке, — ты помнишь, что Лиор тоже делал так в детстве?
Лицо ее, освещенное мягким светом лампы, было мечтательным и даже помолодело. Только что Мирьям расчесала на балконе волосы, этой традиции много лет, какой-то специалист по натуропатии посоветовал ей так делать перед сном, и Мирьям с любовью совершала сей обряд.
Но потом, когда ушел Лиор, она отказалась от всего, что было ей любимо и мило. От разных мелочей, которыми дорожила. И то, что сегодня она вышла на балкон, распустив обычно собранные в пучок волосы…О! Это много говорило мне.
И я вдруг почувствовал, как сильно люблю ее. Нет, не верно, я и раньше чувствовал это, но Мирьям запретила…Все, все светлое, яркое, чувственное ушло из дома с уходом Лиора.
Я понимал ее, я понимаю ее. Хотя однажды, когда я только попытался предложить ей пойти в театр, она посмотрела на меня таким взглядом, что я готов был провалиться сквозь землю, и сказала: «Ты не понимаешь меня».
Это был приговор. Приговор моей черствости, холодности, равнодушию. Она не произнесла ни одного из этих слов, они были написаны в ее взгляде. И я принял нашу жизнь, нашу новую жизнь.
Я тоже думал о нем, и видел его во сне, я не мог заходить в его комнату, мне было не по себе, только от одной мысли, что я вижу его вещи, они вполне материальны, пылятся, существуют. А Лиора нет.
Наш мальчишка, наш общий мальчик, мой сын – ее сын. Я знаю, о чем она думает, когда заходит в его комнату. Я понимаю ее не только с полуслова, но и с полувзгляда. И когда приезжает моя старшая дочь Далья с детьми, я устраиваю их в гостевой комнате, пусть даже там тесновато втроем, а комната Лиора пустует, но мне кажется так правильней. В первую очередь мне важно не травмировать Мирьям. Это было ее решение, оставить в комнате все, как было там, словно он вышел, и должен вернуться. Я принял и это ее решение…
Когда она спит, а я просыпаюсь раньше, я смотрю на нее, и на сердце становится холодно. Я вижу, как время не жалеет ее красоту, как перерезали морщины ее лоб, как осунулось лицо, потускнели волосы. Когда она просыпается, то вижу такой же тусклый взгляд. Она встает, умывается, одевается, завтракает, делает все, что нужно. Чтобы жить…Или чтобы существовать?
После трагического ухода Лиора, живет ли Мирьям? Нет, она просто переходит изо дня в день, словно тащит за собой свою тень. Я радуюсь и этому, потому что помню, как откачивали ее в больнице после того, как она наглоталась снотворного, сколько таблеток она тогда проглотила мне неизвестно, но спасли ее чудом. В жизни должны быть чудеса, иначе я бы потерял не только Лиора, но и Мирьям. Я случайно в тот день вернулся домой в полдень и обнаружил ее уже без сознания. А если бы я вернулся, как обычно, после пяти вечера? Я стараюсь не думать об этом, как и о многом в своей жизни.
Научиться бы только этому…
Иногда, когда тоска особенно скручивает, я вспоминаю то главное чудо, которое случилось со мной и Мирьям. Нашу встречу. Разве можно было поверить, что я вновь увижу эту девочку, свою первую любовь? Наверное, правильней сказать, единственную любовь моей жизни.
***
Если бы родители объяснили мне, что мы скоро уезжаем в другую страну, наверное, я бы не так страдал. Но они толком не объяснили мне ничего. Это было не принято, дети тогда узнавали обо всем в последнюю минуту. И я ходил в школу, как на каторгу. Да-да, настоящую каторгу, когда день кажется неделей, а таких дней в году множество, и все они окрашены в серо-черную краску. Были светлые моменты, конечно, когда наступал день кружков, изостудии и шахматной секции. Я ждал этих часов, чтобы забыть все обиды, наслаждаться свободой мысли и творчества. Да, мне было это важно, двенадцатилетнему мальчишке, обделенному дружбой одноклассников. Новая школа оказалась западней для меня. Это позже я узнал, что последний год в нашей семье был почти роковым. Что родители уже подали документы на выезд в Израиль, что оба были уволены с работы, вещи в квартире были практически распроданы и розданы, в августе мы должны были навсегда покинуть Страну Советов. И тут случился инсульт у бабушки. И наша семья застряла между небом и землей. Меня, как и принято в еврейских семьях, отгородили от забот и проблем, а я и не искал их, все лето я провел вдали от дома, в Крыму у папиного двоюродного брата, с которым он был очень дружен. Там я ел черешню, загорал, купался в море, помогал своей троюродной сестричке собирать самые красивые ракушки и ничего не знал. Меня собирались, можно сказать, отправить с корабля на бал, с отпуска прямо в Израиль. Но инсульт бабушки, он оказался непредсказуем…
В итоге, в сентябре я отправился в школу в том районе, где жила наша бабуля. Мама переехала ухаживать за ней, а с ней вместе переехали я, папа и оставшиеся нераспроданными и не розданными вещи. И я пошел в седьмой класс. Хочется не вспоминать тот год, тот ад. Дети жестоки иногда по своей наивности, это я понял с годами, но когда ты тоже ребенок и не можешь им противостоять, ты – жертва. Я и был ею. Меня с первого дня не приняли в новом классе, мало того, что меня звали Давид, как с таким именем, я вообще продержался столько лет при советском строе, мне теперь не понять. И почему принципы мамы, назвавшей меня так в память о своем отце, должны были победить рассудительность папы…Теперь не имеет значения, но тогда… Мало того, что у меня было такое чужеземное имя, я еще и был высоким и толстым мальчиком. Да, в это трудно поверить сегодня, когда в зеркале отражаются результаты усердных лет в тренажерном зале, но я был именно таким.
Жирафо-слон, так в моем прозвище скрестили этих животных, обзывая меня то каждым из них по отдельности, то по мичурински – соединив вместе.
А мелкие и крупные пакости, пинки и пиночки, подножки и подножечки, кляксы и шпильки, потеря сменной обуви, трудно представить теперь, что зимой нам приходилось носить в школе сандалии и оставлять их в раздевалке. Так вот, моя обувь постоянно пропадала, и я получал нагоняй от классной руководительницы, имя ее забылось с годами.
Хочется не вспоминать тот школьный год, а если вспоминать, то только одно светлое пятно…Марину Якубовскую с третьей парты. Я сидел на четвертой, за ней. Влюбился ли я сразу, не знаю, это был не тот возраст, когда о любви к девочке говоришь сам себе. Нет. Но я знал напамять каждый завиток ее русых локонов, ее белые воротнички на коричневой школьной форме, форма была одна, а воротничков несколько и по понедельникам она меняла их. Я знал ее заколки и пуговички на платье, и даже, как она поднимает руку…Обычно раньше чуть вздрагивало ее узенькое плечо, и по этому движению я знал, что сейчас Марина готова отвечать на вопрос учительницы.
А самое главное, она никогда не принимала участие в активной травле, а наоборот, смотрела на меня с доброй улыбкой. И однажды, в день советской армии, когда девчонки дарили мальчишкам подарки, а я, в общем, ни на что и не рассчитывал, она даже подарила мне маленький брелок в форме шахматного коня…
А может, мне она виделась, эта улыбка, потому что очень хотелось ее увидеть? Мне, вообще казалось, что Марина не здесь, здесь только ее платье и косички, а она сама летает где-то в поднебесье, вместе с облаками. Мне хотелось быть волшебником, или хотя бы его подмастерьем, чтобы летать там, высоко вместе с ней…Мне кажется, что она была единственной отрадой того ужасного учебного года. Да, я, наверное, не называл свое странное состояние любовью, но теперь понимаю, это была она.
Все-таки этот год прошел, нет, прополз старой громоздкой черепахой…И все-таки родители собрались в дорогу, после того как бабушке стало немного легче и было решено, что израильская медицина лучше советской сможет поставить ее на ноги.
Нет, не поставила. Но бабушка еще прожила несколько светлых лет рядом с нами, я думаю и сейчас, что она была счастлива эти годы. Но может быть мне так казалось, потому что счастлив был я…В восьмой класс я уже пошел в Хайфе. И все мои обидчики и все мои обиды показались мне такими далекими и такими маленькими. Оказалось, что у меня хорошее свойство характера, забывать плохое. Вернее, не забывать, но хранить это на задворках памяти, в самом дальнем углу.
И время действительно побежало. Школа, армия, университет, Беатрис…Потом рождение старшей дочери. Потом рождение младшей дочери. И уже их садик, их школа…На каком этапе мы с Беатрис оказались чужими людьми, почему я не заметил, как мы отдалились друг от друга?…Слишком сложен был быт, слишком непрост карьерный рост. И ни один из нас не был готов к главному шагу – к разрыву.
Решилась бы она на это…Не знаю. Решился бы я на это…Тоже не знаю. Обстоятельства решили все за нас.
Когда в банковский филиал, в котором я заведовал отделом финансов, пришла она. Она пришла просить увеличение овердрафта, так как ей при ее доходах оно не полагалось, дело было передано на рассмотрение руководства. Я быстро пролистал его и понял, что порадовать обладательницу счета мне нечем. Разрешенные рамки овердрафта были достаточно жестки, особенно к новым репатриантам, неустроенным одиноким людям. Ибо минус ведь придется когда-то и закрывать.
Она постучала в дверь и зашла в мой кабинет, чтобы получить ответ. Я уже был готов к этому и вежливо произнес: «Госпожа Мирьям Кантарович, увы, наш филиал не сможет пойти вам навстречу». Но она села передо мной, а затем повернулась к двери, когда кто-то постучал, и я увидел ее школьный передник и русый локон, и воротничок, и узкое плечико, которое вот-вот вздрогнет, когда она поднимет руку, чтобы ответить на уроке… И я сказал: «Марина…»
Разве так бывает, можно спросить…И я спрашиваю себя это каждый раз, когда вижу ее рядом с собой. Иногда хочу ущипнуть себя, чтобы точно знать, что это не сон. Она приехала в Израиль в годы большой Алии. Приехала с пожилой матерью. Личная жизнь не сложилась, неудачный брак на память оставил ей только новую фамилию. Имя Мирьям она уже поменяла в Израиле.
Нужно ли рассказывать о том, как это было…Как она с трудом вспомнила толстого мальчика, который когда-то короткое время учился в ее классе, а сейчас сидел перед ней в своем служебном кабинете и должен был принимать важные ей решения…. Стоит ли рассказывать о наших первых встречах и о том, как вспоминая прошлое, мы открывали наше настоящее и даже наше будущее.
Мой развод не был тяжелым, кажется, что все шло к этому. И Беатрис была готова и ничему не удивлялась. Наши дети погодки завершали учебу в школе, и были заняты больше своими личными делами, чем перипетиями в родительских отношениях. Наше решение расстаться они приняли, понимающе выслушав неловкие объяснения.
Я сумел сделать то, что не получается у большинства разведенных супругов. Сохранить добрые отношения с Беатрис, остаться желанным отцом своим дочкам. И начать все сначала, с белого листа. Как это было…И просто и сложно, и страшно и прекрасно. Все было…А главное, Мирьям, которой в прошлой жизни поставили диагноз «бесплодие», смогла забеременеть. Как она, смеясь говорила, влетела Мирьям в материнство на подножке последнего трамвая. Мы ведь уже были не молоды. Но родился наш Лиор, который действительно стал для меня и для нее ярким светлым праздником.
Целых двадцать два года…Пока во время путешествия по Непалу, он не погиб на горном перевале, успев помочь эвакуироваться своей девушке, и оказавшись заблокированным снежной лавиной. Его спасти не смогли.
***
Я смотрю на Мирьям сейчас, и все еще вижу в ней ту девчонку, которая сразила меня наповал в седьмом классе далекой киевской школы. Но горе, горе очень изменило ее.
Прошло уже семь лет, как Лиора не стало. Семь лет затворничества и темноты, в которой поселилась Мирьям и погрузила в нее нашу жизнь. Мне казалось, что уже ничего не сможет вывести ее из этого состояния. Я делал все, что мог. А помог случай.
Случай, когда после поминок на кладбище, один из друзей Лиора, приехавший специально из Эйлата, остался у нас ночевать. Его рейс домой был утром. И вечер Даниэль провел с нами. Это было приятно и грустно одновременно. Видеть его взрослым мужчиной, отцом ребенка, и представлять таким нашего Лиора. Мирьям взяла себя в руки, и захлопотала на кухне, мы ужинали вместе, я достал бутылку хорошего вина, и мы помянули Лиора. Как неожиданно разговор пришел к этой теме, я не помню. Но так бывает во время спонтанной беседы.
И вдруг Даниэль сказал, что с Лиором был знаком со школьных лет, я помнил это, они вместе занимались в одной студии каратэ. Но оказалось, что подружились ребята перед армией, когда впервые пошли сдавать сперму в банк спермы. Потом они делали это неоднократно сразу после армии. Во-первых, потому что заработать хотелось, а во вторых, это ведь и доброе дело для тех, кто нуждается в сперме.
Я слушал Даниэля в пол-уха, на следующий день у меня было серьезное совещание директората, на котором я должен был представить свой отчет, но случайно я перевел взгляд и увидел глаза Мирьям. И в них огонь! Давно забытый огонь и яркий блеск, который я уже не рассчитывал увидеть.
— Так где-то у меня есть внуки, — неожиданно произнесла она.
И эта фраза стала главной в ее жизни. Мирьям медленно возвращалась к себе. Но только ради одного. Ради того, чтобы увидеть продолжение Лиора.
— Послушай, — сказал ей я, — а может быть, Даниэль что-то путает? А может Лиор только говорил ему, а на самом деле…
— Нет, — убежденно ответила Мирьям, — я тоже вспомнила, как однажды на эту тему был разговор, я что-то сказала, и Лиору это не понравилось. Он ответил тогда, что если можно сделать женщину счастливой, то все средства хороши…
Мирьям замолчала и продолжила: «Давид, — сказала она голосом, который я уже знал хорошо, голосом, в котором звучали ноты принятого решения, — мы должны найти кого-то из его детей.
И в этот момент я понял, что судьба дает мне единственный шанс, вернуть ее к жизни, вернуть прежнюю Мирьям…
Я пообещал, что займусь этим, я пообещал, что подключу друзей и клиентов, чтобы узнать о возможности. И я отлично понимал, что это невозможно и невыяснимо, слишком щепетилен вопрос, однажды и навсегда оговоренный рамками закона. Что в Израиле медицинская тайна подобного рода остается навсегда медицинской тайной. Но что же мне было делать? Искать решение задачи с кучей неизвестных…
Банков спермы в Израиле, как оказалось, немало…Узенький коридор, затем просторный светлый холл, в центре – стойка приема посетителей. Милая девушка с внимательным взглядом и теплым голосом. И хотя ей совершенно понятно, что перед нею — не будущий жертвователь спермы, голос ее продолжает быть теплым.
Да, объясняю я ей, мне хотелось бы узнать что-то из личного дела своего сына, да, конечно, у меня есть документы подтверждающие родство, метрика о рождении, свидетельство о гибели Лиора. Мне это бесконечно важно…
Увы, увы, — качает головой девушка. И, наверное, в который раз объясняет, что есть закон, и все банки спермы, частные и государственные, действуют по закону. Главный пункт закона – конфиденциальность.
В следующий банк спермы я обратился, как отец незамужней дочери, для которой он хотел бы получить некоторую информацию. По понятным причинам, дочери пока трудно решиться на этот шаг, сказал я, и мне бы хотелось поддержать ее в этом трудном решении. В эти минуты я почти не лгал, представляя свою младшую Талию, которая все никак не может решиться на материнство, а со своей спутницей жизни Дорит, ей ребенка без искусственного оплодотворения не видать.
Да, конечно, — нисколько не удивившись, ответила мне секретарь, пухленькая блондинка с несколько раскованным декольте, — она понимает мои отцовские чувства. Да, конечно, я могу получить общую информацию. А когда дочь окончательно решится на этот шаг, то она получит информацию более конкретную. Что имеется в виду под конкретной информацией? Секретарь уточнила: «Мы предоставляем подробные данные о каждом доноре с точки зрения внешне-физического описания, впечатления от личности и различных личных характеристик и, конечно же, различных тестов на инфекционные и другие заболевания, которым подвергся донор. Есть возможность за определенную плату узнать и больше подробностей о доноре, о его увлечениях, приоритетах…
А на каком-то этапе можно узнать, кто будет биологическим отцом ребенка, это реально? – спросил я.
Девушка улыбнулась и твердо добавила: «Нет. Ни на каком. Что вы! Это было бы нарушением норм нашей работы. Деятельность всех банков спермы построена на конфиденциальности личности, требуемой законом».
Закон…Закон решает все. Мир должен быть построен по законам. Но какие есть законы для любви матери к сыну, какие есть законы для горя потери, для полного душевного бездорожья?..
Как действовать в этом случае, я пока не знал. Но понимал одно, Мирьям, мою Марину, я должен спасать.
февраль — март 2021
В рассказе в виде иллюстрации использованы полотна художников Тома Ловелла и Джеффа Роуланда
Продолжение следует:
