***
Иринин Боря и мой Митя гуляли в одном и том же московском парке на Покровке. Оба трехлетние, очень разные. Боря – крупнее, шире, разговорчивее, Митя – худой, подвижный и не такой развитой. Он не знал всех тех слов и имен, которые Боря называл, включая даже Джавахарлала Неру.
"Этот мальчик гений", – говорила о нем моя мама. Но вскоре у него появились какие-то странности, а к шести годам стало ясно, что у Бори серьезные психические проблемы.
Это глубочайшая трагедия и страдание в самом центре блестящей жизни Ирины Александровны Антоновой.
В каком-то интервью ее спросили:
– Если бы вы могли задать вопрос Богу, что бы вы его спросили?
– Господи, за что ты меня наказал так жестоко? – ответила она, по всей вероятности, имея в виду Борю, своего единственного сына.
Я начала работать в музее, когда была студенткой университета, а Ирина Антонова работала там уже больше 10 лет. Она была гораздо старше, но мы подружились. Она столько рассказала мне и о музее, и об итальянском искусстве ХХVII и XVIII веков, и о Веронезе, о котором тогда писала диссертацию! Она прекрасно знала и любила театр, музыку, балет; не пропускала ни одного значительного концерта или спектакля, и если ее муж, известный историк искусства Евсей Ротенберг, был занят, она всегда брала меня с собой. На одном из самых значительных (может быть, самом значительном!) концерте в моей жизни – премьере 13-й симфонии Шостаковича – я была благодаря ей. Из своих поездок за границу она всегда привозила мне подарки и рассказывала, как и что там было.
Незадолго перед смертью моей мамы она пришла ко мне, и мы вместе молча сидели у маминой постели. Вскоре после того, как Ирина стала директором музея, я ушла оттуда – меня приняли учиться в Киноакадемию. Тогда мы виделись редко, были рады побыть вместе, но заканчивались наши встречи иногда почти ссорами – не говорить о политических делах было невозможно, а у нас с ней были часто разные взгляды.
И вот, через 30 с лишним лет, я получила открытку от Антоновой, а потом телефонный звонок. Мы договорились встретиться в Нью-Йорке, в небольшом отеле, где она остановилась, приехав на съезд директоров главных музеев мира.
Она ждала меня в вестибюле отеля. Обнялись. Горло схватил спазм, но плакать никто не стал.
Она так благородно постарела. В свои 85 лет выглядела намного моложе. Без грима, седая, но прекрасно причесанная, с сохранившейся фигурой, в красивой бледных тонов одежде. Говорит спокойно, уверенно ходит. Ни страдания, ни взлеты успехов не взбудоражили ее отношения к себе; а к людям – в прошлом иногда резкая, строгая – она стала мягче и добрее.
Конечно, я спросила о Боре. Я могла, потому что тогда, давно, принимала большое участие в нем. Самого первого психиатра, когда Боре было шесть лет, привела к Ирине я. Его предсказание o неизлечимости Бори подтвердилось. Все почти 50 лет, которые прошли с тех пор, Ирина и Евсей – ее муж и отец ребенка – лелеяли Борю и никуда его не отдавали.
Евсей был человеком уникальным. Его знания, ум и память потрясали. Так, работая над книгой о Рембрандте и никогда не бывав ни в Голландии, ни в Амстердаме, он видел этот город в своем воображении настолько точно, что мог рассказать, где, как и по каким улицам Рембрандт шел в церковь, где они с Саскией венчались.
Одаренность Ирины, ее редкий талант – не знаю, каким словом его определить, – я поняла, когда после многих лет приехала в Москву. Как она преобразила музей! Я говорю не только о том, что она сумела приобрести несколько старинных особняков, замечательно расширив музей и создав новые отделы, такие, как отдел частных, подаренных музею коллекций, или отдельное здание для детей, я имею в виду всю экспозицию – ее удивительное видение пространства: игру размерами и родством экспонатов друг с другом и с пространством.
Она проявила свой изысканный вкус и в организации экспозиций, и в создании выставок, и в превращении музея в один из главных артистических центров Москвы (назвать хотя бы музыкальные концерты, организованные ею и Рихтером).
Евсей умер, Ирине за 90. "И нет никого, с кем Борю можно оставить", – говорит она. Говорит без драмы, с каким-то марк-аврелиевским спокойствием. И меня поражало и поражает в ней удивительно гармоничное сочетание спокойствия стоика с блестящим интеллектом и живым, подвижным и любознательным умом.
======================
САМА ИДУ НА СВОЙ СВЕТ…
Президент Государственного музея имени Пушкина Ирина Антонова об искусстве провокации и жизни
Текст: Александр Ярошенко
Мировому искусству эта элегантная женщина посвятила почти восемьдесят лет. Целую эпоху – даже в измерении мирового искусства. И за эти годы Ирина Антонова составила о самых важных жизненных ценностях свое, особое, независимое от общепринятых стандартов мнение.
Закон одаренности
– Политизировано ли искусство? Это очень размытое и конъюнктурное мнение. Искусство Микеланджело, которое работало на Папу Римского, оно было политизировано или нет? Когда он расписывал потолок Сикстинской капеллы, он отражал мнение Папы? Ну нет конечно!
Но всегда были и будут художники, которые выполняют волю любой власти и прислуживают режимам. Обычно это слабые художники.
Часто так бывает, что искусство, которое никто не финансирует, дает очень серьезные плоды. Живопись, литература, музыка и даже театр.
Очень многие художники были голодными, мера сытости не имеет прямого отношения к качеству работы. Художник может быть сытым и делать плохие картины. Может быть успешным и быть настоящим мастером, так случается, когда художник находит свою аудиторию, находит тех, кто поддерживает большое и настоящее искусство.
Поэтому расклад "он успешен, значит, работает на кого-то" – очень примитивен. Художник может быть внешне успешным, но при этом быть полной бездарностью. Он может быть внешне неуспешным, но при этом быть абсолютным гением. Настоящий талант жирком не заплывает. Случается, что талант очень силен как творец и слаб как человек. И уступает каким-то принципам.
Это все очень сложно и индивидуально. Поэтому каждого нужно судить по делам его.
Закон одаренности пока не открыт. Но я не думаю, что это капает с неба. Потому что с неба много что капает. Одаренность – это сочетание чего-то непостижимого в человеке, формула одаренности неизвестна. Но я уверена в том, что это не капает с неба.
Я многократно говорила, у меня нет веры, может, меня так родители воспитали. Потом это опыт человека, который много живет и много видит. Человека, который привык думать. Сколько на свете горя, зла, несправедливости… Кому это надо?
Если это разрешает делать Бог, который олицетворяет справедливость и правду, то зачем ему так корежить мир? Для чего?
И вообще, зачем человек рождается с этим набором дурных способностей? Совершать гадкие поступки и творить отвратительные дела. Зачем и кем придумана такая система?
Нас уверяют, что Бог всемогущ, если это так, тогда он же может по-другому мир сложить? Я не понимаю зависимости жизни от кого-то всемогущего.
А если мы от кого-то зависим, то к нему и требования надо предъявлять, вот мы и предъявляем. Но не имеем ответа. Я не воинственный атеист, я размышляющий, думающий человек. Это разные вещи. Скажем так, за свои 95 лет я не нашла подтверждения тому, что Бог существует. Как бы было хорошо, чтобы в жизни было к кому обратиться. Но пока не к кому.
Пятьдесят комнат несчастья
Я обычный человек, который в жизни наделал массу ошибок, мне есть в чем раскаиваться. Безусловно. Но все-таки я не сделала ничего дурного в большом смысле, я никого не убила и не ограбила. Глобального зла не сделала. Да, я была несправедлива и необъективна. Ошибалась? Конечно, ошибалась…
Но не более, смертных грехов на мне нет. Поэтому у меня нет страха перед кем-то.
Понимаете, мы умрем, наша плоть истлеет, и все. В этом нет у меня никаких сомнений. В бессмертие души я не верю. Но есть одно существенное "но". Надо что-то оставить после себя. Это очень важно. Надо сделать какой-то вклад. Если ты озабочен только сегодняшним днем и тебе надо жилье в пятьдесят комнат, то это один вопрос. Ну скажите мне, зачем человеку дом в пятьдесят комнат? Даже если у тебя большая семья, то тебе хватит четырех, ну максимум шести комнат.
Я так и не смогла это понять. Мы часто себя ведем и живем так, как будто у нас нет рук, ног и даже головы.
Когда у человека пятьдесят комнат, это говорит о неправильном понимании того, для чего он родился. Он и родился для этих пятидесяти комнат, чтобы их обставлять, убирать и украшать. Это же страшно непродуктивная жизнь.
Если бы ты усыновил пятьдесят детей и расселил их по этим комнатам – это одно, но иметь эти комнаты "для себя" – не понимаю.
Я за качественную человеческую жизнь, человек должен себя удовлетворять и в одежде, и в еде, и в условиях жизни. Но должен быть предел и главное – понимание, до какой степени тебе это необходимо.
Смирение непродуктивно
Упреки Церкви как института в каких-то человеческих грехах, это бывает часто. Тут все зависит от меры знания и понимания ситуации. Это примерно как упрекать власть. Есть ли у меня вопросы к Церкви? Вы знаете, у меня очень мало прямых соприкосновений с Церковью.
Упреки к Церкви идут от того, что в течение длительного времени Церковь держала человека в послушании и смирении. Смирение мне не нравится, оно непродуктивно. Принципы смирения и рабства мне не близки.
Мне близки принципы порядочности, добра, желания сделать добро другим, не делать зла. Смирение мне не нравится, понимаете, оно не дает возможности развиваться.
Нельзя превращаться в полное послушание. Человек должен быть внутренне активен, смирение как модель поведения не достойна подражания.
Человек должен развивать свое тело, душу, знания, талант. А смиренному это невозможно.
Урок от сына
Да, меня обижали, да, ко мне были несправедливы, но не до какой-то критической черты.
У меня был период, когда я некоторым людям не подавала руку, правда, я активно добивалась публичных извинений. Для меня это важно. Когда это происходило, то все снова становилось на свои места.
Зависть? Понимаете, это качество, которое вкладывает в нас сама жизнь с ее извечными соревновательными моментами. Которые начинаются с раннего детства. Потом понятие справедливости у всех разное.
Запомнила урок справедливости, который я получила от своего сына. Когда он учился в первом классе, мне позвонила его учительница и голосом полным напряжения сказала: "Ваш сын ведет себя неправильно".
Оказалось, что учительница поставила в угол девочку за какой-то проступок. Боря, ни слова не говоря, вышел из-за парты и встал рядом с ней.
Она ему сказала: "Борис, я же тебя не ставила в угол", он ответил одним словом "несправедливо" и продолжал стоять.
Вот это очень говорящий маркер, как человек понимает справедливость и как он борется с несправедливостью.
Зависть – очень мощная антисила. Но любовь сильней! Только поэтому, что она сильней, мир и держится. Недаром же один из самых главных образов, который проходит через всю историю мирового искусства – это образ матери. Понимаете, мать – синоним любви.
Возьмите живопись. Сколько мировых шедевров, на которых изображены женщины с детьми на руках. А если не считать шедевры, а просто живопись?!.
От Мадонны до крестьянки, все с младенцами на руках. У великого Крамского есть картина, от которой глаз невозможно оторвать – "Неутешимое горе", где мать стоит у гроба ребенка. Повторяю, через всю историю мирового искусства проходит образ матери, а значит, образ любви.
В сегодняшнем искусстве его стало меньше. К сожалению.
Оказалось, что сейчас искусство не нуждается в людях, оно сегодня нуждается в конструкциях, которые лязгают и напевают.
Сегодня все больше пространства с исчерченными линиями, чем человека. Исчез и образ матери. Это страшно и тупиково. А на этот уход, как на спираль, накручиваются другие уходы.
Вот и с журналистики человек уходит, сегодня о людях пишут все меньше и меньше.
Сейчас на арену все больше и больше выходит авангардного искусства, которое тоже нельзя снимать со счетов. Но поверьте, еще долго ребенок будет рисовать овал, две ручки и две ножки и говорить, что это мама. Это потребность жизни, понимаете?
Искусство несет в себе все, что накопило человечество. Мои переживания живут во мне, они аккумулированы, а через меня они передаются другим. Поэтому я думаю, что искусство обязано нести в себе этическое начало.
Иначе оно не искусство и не связано с человеком. Эстетическое понимание красоты тоже должно нести, но обязательно с пониманием некрасоты. Чтобы понимать красоту, можно изображать и безобразие. Как это делал великий Гойя, например.
Через это мы начинаем что-то яростно ненавидеть, а к чему-то тянуться. Раньше была просто Мадонна, а теперь появляется кто-то против Мадонны и против этих святых чувств. Вот любовь к Мадонне усиливается в разы.
Когда на картине тигр терзает несчастное животное, у вас это вызывает жалость. Искусство призвано будировать в человеке лучшее. Порой провокационными ходами, но ради благой цели.
Природа моя
Как я отношусь к суррогатному материнству? Оно – результат невероятного желания иметь ребенка И если сегодня технологии позволяют родить новую жизнь таким способом, то почему бы и нет? Рождается же новая жизнь! Жизнь, понимаете?!
Я не осуждаю этих матерей. Я бы не смогла ею стать никогда в жизни. Но у каждого своя грань.
Вообще желание родить ребенка – фантастическая сила. Женщина даже не думает, что и как ей будет.
Я знаю женщин, которые имели детей, совершенно не рассчитывая на брак. Только иметь ребенка. Все!
Моя природа, вероятней всего, это генетика. Моя мама прожила сто лет и пять месяцев и умерла на ходу. Она до последнего дня читала газеты пачками, я вечером приходила домой, она мне говорила: "Ты это обязательно прочитай, а на это не трать время", и я с ней часто соглашалась.
Вместе с ней ушла часть дома, любви, доверия, атмосферы, часть меня ушла в конце концов. Мой отец уходил из семьи, потом вернулся. Мама его приняла. Думаю, что она его любила. Но она не была счастливым человеком, не была тогда счастлива и я. Я очень переживала их отношения.
Из детства очень хорошо помню чувство одиночества.
Мама работала наборщицей в типографии, ей приходилось часто работать ночами, и она вынуждена была оставлять меня одну. Помню ощущение большой комнаты, и я одна в ней. И свет, который с улицы падал в окно. Нет, мне не было страшно. Иногда я вставала с кровати и подходила к окну. Помню, как по площади шли, чеканя шаг, строгие ряды красноармейцев. Я на них смотрела в окно. Еще помню детский сон: ряды этих красноармейцев, за ними идет мама. Потом ряды уходят, и мама исчезает. Было ощущение ужаса и сильной тревоги от того, что мама уходит. Ощущение глубокого одиночества было присуще мне в ранние годы моей жизни.
Немножко верила в бессмертие…
Вы будете смеяться, я долго, лет до 90, о смерти не думала вообще.
В голове сидела смешная мысль, с какой стати я должна умирать? Я очень часто так думала, что потом даже немножко стала в это верить. Искренне считала, что смерть туманна и маловероятна. В какой-то момент все стало на свои разумные места, я прекрасно понимаю, сколько мне лет. Можете мне не верить, но у меня нет никакого внутреннего страха и ужаса перед смертью.
Я никогда не думала и не думаю, как мир будет без меня. Зачем? У меня в жизни есть два дела. Одно из них мое личное и связано с моим сыном. Оно никого не касается. И это самое главное дело. Мой сын болен и не сможет жить после меня…
Второе дело – это музей. Сейчас очень искажены идеи музейного городка, создание которого я начинала в 1961 году буквально сразу, как стала директором.
Я хочу кое-что вернуть на нормальный путь, но меня слышат очень плохо. Очень надеюсь, что услышат.
Маяки? Нет у меня внутри никаких маяков, я буду цинична, но я сама себе маяк. Сама иду на свой свет, понимаю, что его осталось немного, и понимаю, что он обречен погаснуть. Я должна доверять себе, своему опыту и постараться по мере сил сделать все, что я считаю важным.
При этом я читаю лекции, делаю выставки, но это моя текущая работа. А жизнь я посвятила тому, чтобы здесь был музейный городок. Когда я сюда пришла, тут был один дом, одно здание, а сейчас целый комплекс стал, целый организм. Главное, чтобы он не превратился в дешевый шоу-центр.
Жизнь люблю по-прежнему! Вот до сих пор вожу машину, за рулем с 1964 года, тогда в Москве женщин-водителей были единицы, и мне нравилось быть в числе этих единиц. Потом машина – это прекрасно, чувство личного пространства. Никого нет вокруг и чувство своей территории. И скажу вам честно, если где-то бывает возможность прибавить скорость, я это делаю с удовольствием.
Моя записная книжка – это особый документ. И сегодня многим, кто там записан, я уже звонить не могу. По одной причине – их уже нет на этом свете. Вот вам мой ответ на вопрос об одиночестве.
Но я сегодня просыпаюсь с хорошим, ровным настроением. Правда, зарядку делать уже перестала, но разминаюсь каждое утро. Могу лежа в постели делать какие-то незамысловатые, простые, но очень полезные движения. Домой, как правило, возвращаюсь поздно. Понимаете, дел по-прежнему очень много. И скажу вам честно, у меня нет усталости от жизни. Пока еще не понимаю, как можно от нее устать?
Личное
"На мужа смотрела как в зеркало…"
Любовь? Знаете, из моей жизни очень многое ушло вместе с уходом мужа. Мы с ним прожили 64 года и необыкновенно сроднились. Мы сроднились тогда, когда прошли все законы и сроки для всяких отношений, когда погасли все гормональные костры. Тогда появилось фантастическое взаимопроникновение и дружба. Абсолютное доверие, пришло такое состояние, когда мы верили друг другу как себе. Смотришь в него как в зеркало.
Мы с Евсеем Иосифовичем сроднились еще и на фоне общего горя, трагедии, нашей жизни. Я имею в виду болезнь сына…
Что тоже редкий случай, мужчины часто уходят, когда в семье рождается проблемный ребенок.
Когда муж умирал, я зашла в реанимацию. Гладила его по руке, что-то говорила. Ему было очень тяжело, он задыхался, был подключен к аппаратам. Затем, из последних сил прохрипел: "Я тебя люблю"… (плачет)
Часто ли я плачу? Крайне редко, мои слезы связаны чаще всего только с искусством. Могла плакать, видя, как Галина Уланова гениально танцевала "Джульетту"…
