Семьдесят пять лет назад, вечером 29 ноября 1941 года, из Рижского гетто выехал шикарный автомобиль, в багажнике которого затаилась молодая красивая женщина. За рулем сидел мужчина в кожаной куртке с эсэсовскими нашивками. Его лицо было известно каждому рижанину, то был едва ли не самый известный человек в Латвии, героический летчик, чей портрет не сходил со страниц газет. Эта узнаваемость позже сыграла с Гербертом Цукурсом злую шутку.
В ту кровавую ночь члены латышской вспомогательной полиции шли от дома к дому, будили евреев и выгоняли на улицу. Тех, кто отказывался выходить, расстреливали на месте. Узников гетто заставляли строиться в колонны по тысяче человек, пятеро в каждом ряду, и на рассвете, с интервалом в полчаса, выводили через проходы в ограде умирать в Румбулу. За два дня на станции с этим названием были расстреляны почти все рижские евреи, общим числом около двадцати семи тысяч. Спаслись совсем немногие, и в их числе Мириам Кайцнер, та женщина из автомобиля. После войны она жила в Бразилии. Там же, где Герберт Цукурс – до дня своей смерти в 1965 году от руки агента “Моссада”.
Споры о Цукурсе не смолкают в Латвии много лет. Сам слышал, как с пеной у рта доказывали: одни – что он был национальным героем, другие – что кровавым палачом. Одни ссылались на показания свидетелей, как Цукурс лично убивал отставших от колонны стариков и отнимал младенцев у матерей, другие все отрицали, упирая на то, что он был всего лишь завгаром в полиции и ничем таким заниматься не мог. Одни уже в наши дни выпускали памятные почтовые конверты с его изображением и ставили мюзикл “Цукурс. Герберт Цукурс”, другие на подступах к театру в Лиепае (где одна из улиц названа именем героя) пугали нарядную публику разбросанными по асфальту окровавленными куклами с желтыми звездами Давида.
Я не стал бы встревать в спор, кабы не один документ, недавно полученный из Бразилии и любезно переданный мне куратором музея “Евреи в Латвии” Маргерсом Вестерманисом, бывшим узником Рижского гетто. Это запись показаний Мириам Кайцнер, данных ею 14 августа 1950 года в Рио-де-Жанейро, в доме по улице ду-Розариу, 77. “В подтверждение подлинности всех изложенных фактов” составлен протокол, подписанный самой Мириам и удостоверенный председателем юридической комиссии Федерации еврейских общин Израэлем Школьниковым. Документ, признаюсь, довольно-таки невнятный. Переводивший его с португальского Денис Родионов жаловался мне на небрежность авторов – те явно не ориентировались в европейских реалиях. Но других свидетельств уникальной истории пока не найдено, да и это покуда не публиковалось.
Дом на улице Вальдемара
“Нижеподписавшаяся г-жа Мириам Кайцнер, уроженка Латвии, незамужняя, проживающая в столице (в 1950 году еще Рио. – Прим. авт.) торговка, без какого-либо примененного к ней насилия или принуждения сообщила следующее”.
Мириам родилась в городе Берзпилс 1 апреля 1920 года в семье владельцев магазина. В 1939 году, “после оккупации ее страны” (имеется в виду присоединение Латвии к СССР), из коммерсантов родители превратились в работников торговли в своем бывшем предприятии, национализированном русскими. С начала войны Мириам не имела о них никаких известий. Скорее всего, они погибли.
Когда пришли немцы, ее, как еврейку, уволили из офиса обувной фабрики. Спустя несколько недель Мириам была схвачена немецкими властями и помещена в отдел гестапо на улице Вальдемара, 19. При аресте ей разрешили взять с собой только документы и небольшое количество денег, которые впоследствии отобрали… Так сказано в протоколе.
…Будучи недавно в Риге, я подошел к трехэтажному особняку на улице Вальдемара, ныне занимаемому каким-то банком. В советский период здесь расположился НКВД, а до него – рижская префектура. 1 июля 1941 года (день захвата Риги гитлеровскими войсками) здание занял один из отрядов “латышских партизан”, сторонников нацистов. Вскоре “команде Арайса”, названной так по имени командира, дали статус отделения вспомогательной полиции. Одним из первых вступивших в нее добровольцев был Герберт Цукурс.
2 июля началась регистрация рижских евреев. В паспорт им ставился продолговатый штамп с надписью žīds (“жид”), на груди слева они обязаны были носить желтую шестиконечную звезду диаметром десять сантиметров и лишались права пользоваться общественным транспортом и даже тротуарами. Но нацистам этого было мало.
“Задачей полиции безопасности является стимулирование стремления населения к самоочищению, – писал в октябре 1941 года начальник айнзатцкоманды Вальтер Шталекер в донесении в Берлин. – Путем оказания влияния на латышскую вспомогательную полицию удалось организовать еврейский погром, во время которого было разрушено несколько синагог и убито четыреста евреев”.
Собственно, четыреста человек погибли только в одной синагоге – Большой хоральной на улице Гоголя – 4 июля были заживо сожжены литовские евреи, пытавшиеся найти там убежище.
О пожаре синагоги на улице Гоголя, как сказано в протоколе, Мириам ничего не было известно. Она, впрочем, “знала, что все синагоги должны были сгореть, но тут уж ничего не изменишь”. Не помнила она и об осквернении рижского кладбища (о чем ее спрашивали). На его территории в первые декабрьские дни 1941 года расстреливали тех, кто пытался укрыться от Румбулы. В послевоенное время надгробия были снесены и на их месте разбит Парк коммунистических бригад, который сейчас, разумеется, называется как-то иначе. Его я тоже, как и поставленный на месте сожженной синагоги монумент, увидел этим летом, когда ходил по местам, описываемым в этом очерке.
Мириам вообще не очень охотно давала пояснения. Не распространялась она особо и о своем пребывании в особняке на улице Вальдемара.
О том, что там творилось в июльские дни 1941 года, сохранились воспоминания другой женщины – чудом спасшейся Эллы Медалье. “…Главари “Перконкрустса” (перконкрустовцы – члены националистического антисемитского союза с символом в виде свастики. – Прим. авт.) затеяли к ночи у себя наверху очередную попойку. Раздавались крики и хохот – там шло буйное веселье. Это не предвещало ничего хорошего. Так прошла пара часов. Вдруг открылась дверь, и вошел полицай. В одной руке у него был электрический фонарик, в другой он держал пистолет. Мутным взглядом обведя всех нас, неподвижно застывших на полу, он высветил девушку с краю, поднял дулом ее голову и потащил с места:
– Ну, ты, давай, живо наверх!
Мольбы, слезы…
– Прекратить шум! – заорал он хрипло. – Будете орать и чваниться, тут же пристрелю, суки! Всех перепробуем!..
Грязно выругавшись, он схватил девушку и выволок за дверь.
…Поволокли еще одну, потом третью, четвертую, пятую… Вскоре они стали возвращаться – в синяках, кровоподтеках, рваной одежде, измученные, истерзанные. Ни на кого не глядя, плача, ничком ложились на пол. Им на смену тут же забирали других. Потом все стихло.
…Настало утро. Нас вывели во двор и отделили восьмерых, которых ночью насиловали пьяные бандиты. Подкатила машина, им приказали туда влезть. В сопровождении нескольких перконкрустовцев девушек увезли на расстрел. Боясь, что немцы их обвинят в осквернении “чистоты арийской расы”, они поспешили скрыть в земле следы ночной оргии. …Нас, четверых оставшихся, к полудню повели работать на кухню. С тех пор кухня стала нашим постоянным местом работы…”
Этот эпизод упомянул в 1979 году в приговоре гамбургский судья, назначивший Виктору Арайсу пожизненное заключение (до ареста в 1975 году он жил в ФРГ под фамилией жены – видно, не особо его искали).
В показаниях Эллы Медалье по его делу упоминается еще одно имя. “Кроме Арайса я еще знала Цукурса. Я о нем знала еще до войны, из газет, которые прославляли известного латвийского летчика”.
А Цукурс у него шофер
Герберт Цукурс был одним из первых летчиков, осуществлявших дальние международные перелеты. В национального героя он превратился после перелета из Латвии в Гамбию. Место назначения было выбрано неслучайно – в те годы была распространена теория о связи Латвии с Гамбией, где некогда находилась колония Курляндского герцогства. Потом – перелеты на самостоятельно собранном самолете “Tри звезды” в Японию и Китай. Маленький самолет Цукурса был выставлен в рижском Военном музее, куда, только чтобы поглядеть на него, выстраивалась длинная очередь.
Его называли “латвийским Линдбергом” (кстати, сам Чарльз Линдберг был поклонником Гитлера). Я не знаю, переименовали ли Цукурса в недолгий советский предвоенный период в “латышского Чкалова”, но совершенно точно ему сохранили все привилегии и даже пригласили для обмена опытом в Москву в Конструкторское бюро Яковлева.
Подобно автору “Маленького принца”, он был еще и писателем: его корреспонденции пользовались читательским успехом, а в 1937 году на их основе возник роман “Между землей и солнцем”. Правда, финансировавший его полеты крупный латвийский предприниматель был одновременно издателем публиковавшего Цукурса журнала, и, как говорили, короткие телеграммы “с борта самолета” преображали в художественный текст опытные журналисты.
С началом войны параллели его биографии и Сент-Экзюпери завершаются. Что же заставило сменить судьбу пилота-пионера на добровольную службу Третьему рейху По версии историка Андриевса Эзергайлиса, это мог быть страх перед арестом за лояльность советской власти. Он пользовался у нее если не почетом, то по крайней мере уважением. Кроме того, после прихода немцев Цукурсу надо было на что-то жить, кормить семью. Должность заведующего гаражом, предложенная ему Арайсом, совсем неплохая, завгар в то время – совсем не то, что в наши дни. Возможно, его уговаривали. Кем был Виктор Арайс до войны – простым полицейским А тут он выходит из тени, и обратите внимание, кто у него шофер – знаменитый летчик Герберт Цукурс.
В биографии Цукурса были темные пятна, в том числе увольнение в 1926 году из армии за “действия, позорящие честь офицера”. Что за действия такие Почти шесть лет пришлось крутить баранку в такси до того, как его восстановили на службе. Может, было в нем что-то такое, что толкнуло в команду погромщиков Не мог же он не понимать, в какую компанию попал.
О развлечениях его новых сослуживцев упоминается в воспоминаниях Фриды Михельсон: “Убеленных сединами бородатых старцев под дулами пистолетов заставляли облачаться в тфилин и талес, плясать и распевать советские песни. Девушек и молодых женщин заставляли раздеваться догола у всех на глазах… Евреев гоняли вверх-вниз по лестнице без остановок, осыпая ударами, пока пожилые и слабые не падали замертво”.
Квартира Шапиро
Вернемся к Мириам. В доме на улице Вальдемара, называемом ею “отделом гестапо”, ей поручили подметать прилегающую территорию. Во дворе Мириам встретила проходившего мимо г-на Цукурса, которого она знала не только по газетам, но и лично. Он жил по соседству, приходил выступать в ее гимназию. Увидев Мириам, Цукурс подошел и начал разговор, выразив беспокойство о ее судьбе. (С чего бы ему вдруг обеспокоиться ее судьбой Скорее всего, девушка просто ему приглянулась.
Через некоторое время г-н Цукурс приказал Мириам выйти за ворота и идти вперед, не оглядываясь по сторонам. Сам он пошел за ней и, когда они немного отошли, потребовал, чтобы та направилась в дом, где он проживал: улица Заубес, 4. “Приказал”, “потребовал” – такими словами Мириам описывала эту прогулку в 1950 году. Чем она завершилась, в протоколе умалчивается.
От Цукурса она узнала, что квартира досталась ему от прежних жителей – семьи Шапиро, у которой он ее реквизировал. В ответ на вопрос комиссии, имелись ли у Цукурса полномочия реквизировать чужое имущество, Мириам ответила, что, по всей видимости, да, имелись. (Каков вопрос – таков ответ.) Еще Цукурс рассказал Мириам, что Шапиро уже не было в живых, а его супруга была арестована. Выжившего же одного из сыновей Шапиро он держал при себе в качестве прислуги. Мириам довелось видеть этого парня, который приносил для Цукурса вещи и еду. Его звали Абрам Шапиро.
Это имя мне было знакомо. В музее “Евреи в Латвии” сохранилось свидетельство Абрама Шапиро, в 1941 году шестнадцатилетнего юноши: “Герберт Цукурс пришел в нашу квартиру, приказал нам убираться и ютиться этажом ниже у соседей. Ему понравилась наша квартира, и он хотел в ней обустроить себе апартаменты. Так он и поступил через несколько дней, оставив себе всю нашу мебель и абсолютно все ценное. Нам было разрешено взять с собой только несколько вещей, только необходимое. Нам было сказано, что надо оставаться внизу у соседей до дальнейших указаний”. Потом отец был арестован и расстрелян, и не помогло “удостоверение участника борьбы за свободу”, а его самого Цукурс по доброте душевной взял на работу в гараж команды Арайса по известному читателю адресу: Вальдемара, 19. И еще: “Цукурс знал, что я играю на пианино, и в один вечер приказал прийти в квартиру, где мне надо было играть всю ночь”. В те дни в их бывшей квартире поселилась некая еврейская девушка.
Вернемся к протоколу. Попав в этот дом, Мириам была помещена в комнату для прислуги. Цукурс поручил ей заниматься уборкой и приготовлением пищи. С приготовленной ею едой он отправлялся на службу. Вполне вероятно, этим дело не ограничивалось. Во всяком случае, домработница, да еще на нелегальном положении, могла обращаться к хозяину с личными просьбами.
Однажды Мириам попросила воспользоваться его связями, чтобы вернуть чемодан с ее вещами, оставшийся в доме семьи Левиных, откуда ее забрали в дом на улице Вальдемара. Они вдвоем отправились туда, Цукурс потребовал у охраны (видно, никаких Левиных там больше не было) открыть ему дверь и выдать чемодан. Ему подчинились, никто никаких вопросов не задавал.
Спустя какое-то время г-н Цукурс сообщил ей, что она не может больше проживать с ним под одной крышей и что ей необходимо переехать в гетто. Это, по-видимому, случилось в последних числах октября, к тому моменту все тридцать тысяч рижских евреев с взятым из дому минимальным скарбом переселились в выделенные для них двенадцать кварталов Московского форштадта. 25 октября забор вокруг гетто был достроен, и ворота окончательно захлопнулись. Внешняя охрана была поручена латышской вспомогательной полиции.
Цукурс не просто сдал ее в гетто, а лично перевез “в дом еврейской семьи, с которой поддерживал дружественные отношения”. Это была семья Макса Блуменау, который, как уважаемый человек, ветеран борьбы за независимость Латвии, стал членом юденрата. Вероятно, благодаря его положению Мириам не отправили трудиться за пределы гетто, где, по ее словам, “девушки вынуждены были заниматься грязной работой и нередко подвергались унижениям”.
Цукурс выставил девушку, конечно же, из страха перед возможным доносом. Но и долго жить без нее не смог и, узнав о предстоящем уничтожении гетто, решил спасти от неминуемой гибели, назначенной на 30 ноября. За несколько часов до запланированной “большой акции” в комнате, где жила семья Блуменау, появился “одетый в кожаную куртку с нашивками СС Цукурс в сопровождении других гестаповцев”. Он незаметно дал знак обитателям не подавать виду, что те с ним знакомы.
Гости велели им явиться в полицию, где их предупредили, что они скоро будут отправлены в неизвестное место и каждый может взять с собой по двадцать килограммов багажа. Мириам провела в полиции ночь. Наутро очень рано пришел Цукурс и вывел ее оттуда, указав место, где остановится “кадиллак” светло-зеленого цвета с большим багажным отделением, в котором Мириам было велено спрятаться. Цукурс отвез ее на улицу Заубез, где она провела ночь.
Румбула
Когда уже в Рио ей стало известно об обвинениях, выдвигаемых в адрес Цукурса, Мириам, как сказано в протоколе, была “шокирована”. О каких обвинениях шла речь Вероятно, о тех, что содержались в книге Макса Кауфмана Die Vernichtung der Juden Lettads (“Уничтожение евреев в Латвии”), изданной в Мюнхене в 1947 году. В протоколе сказано, что Мириам читала эту книгу, но только в фрагментах, которые выделил Цукурс. Я читал эту книгу полностью и думаю, вряд ли он показал ей то место, где говорилось о нем самом: “одетый в кожаное пальто, с большим наганом на боку, с машины слез латышский палач Цукурс”.
Макс Кауфман, узник гетто и нескольких концлагерей, переживший смерть жены и сына, убитого комендантом гетто Рошманом, собрал в своей книге свидетельства выживших. После ее издания он организовал в Вене общественный комитет расследования нацистских преступлений в балтийских странах. Этот комитет упомянут в протоколе, вероятно, Мириам и опрашивали по его просьбе.
…Первая колонна рижских евреев достигла Румбулы в девять утра. На поляне у кромки леса стояли деревянные ящики для их поклажи. Людей заставляли раздеваться – полностью или до нижнего белья. Потом они сходили в яму по наклонному земляному спуску. Сильные несли обессилевших. Молитвы, причитания, стоны и плач смешивались в общий жуткий вопль. Влюбленные шли, прижавшись друг к другу, родители – крепко обнимая детей. Всех заставляли ложиться лицом вниз на тех, кто уже умер или еще корчился от боли и силился подняться, истекая кровью. Примерно с двух метров им стреляли в затылок.
Эти кошмарные детали мне известны из показаний Арнольда Лаукерса, капитана латвийской армии, в том же звании зачисленного в Красную армию, а в августе 1941 года добровольно вступившего в команду Арайса. В то утро он прибыл в Румбулу с “продуктами и водкой для начальствующего состава”. В Румбуле был и Цукурс, он привозил туда Арайса, руководившего оцеплением. Расстреливали евреев эсэсовцы и немецкие полицейские.
Пару лет назад латвийское правительство обратилось по дипломатическим каналам в Мемориальный музей холокоста в Вашингтоне с просьбой подтвердить, действительно ли Цукурс лично совершал военные преступления. Из музея ответили, что располагают сведениями лишь о его службе в команде Арайса. Будучи в Вашингтоне, я поискал имя Цукурса в архивных материалах музея и нашел показания его сослуживцев, допрошенных советскими органами госбезопасности в 1945–1946 годах. Все члены команды Арайса, согласно показаниям из архива КГБ Латвии, подтверждали, что Цукурс служил в ней, но – ничего конкретного.
Но, повторю, есть воспоминания выживших узников (из числа переведенных в малое гетто трудоспособных мужчин) об участии Цукурса в издевательствах и расправах. Они довольно-таки путаные, некоторые и вовсе недостоверны – например, будто Цукурс отдал приказ сжечь синагогу, а его тогда и в Риге-то не было. Объясняется просто: он был единственным узнаваемым всеми лицом среди полицейских, его фамилия была единственной, которую могли назвать обитатели гетто. Поэтому я и не привожу душераздирающих подробностей, которые сообщали его обличители.
Но он был в Румбуле во время расстрела. Мог застрелить кого-то по пути туда. Бесспорно его участие в мародерстве. “Как сегодня, я помню один из дней между 30 ноября и 8 декабря, – вспоминал один из выживших узников Александр Бергман. – Меня и десяток других “отрезанных” повели в северную, уже пустую часть гетто, где нас ожидала одетая в тулупы группа латышских полицейских. …Нам разъяснили, что нам следует пойти по квартирам указанных домов, обыскать их и найденные ценности – золото, серебро, меховые вещи – принести ожидающим нас полицейским, которые вернутся через несколько часов. На столе стояли тарелки с недоеденной едой, постели были не застланы, одежда разбросана. …Командовал полицейскими человек среднего роста в офицерской шинели”. Это был Цукурс, Герберт Цукурс.
Не многовато ли для завгара – командовать, ногой открывать дверь в охраняемый дом, откровенно нарушать оккупационные законы Тут одно из двух: либо ему было многое дозволено, что вряд ли, для немцев он не был никаким героем. Либо, что скорее всего, он сам себя таким ощущал, изображая сверхчеловека. “Двух вещей хочет настоящий мужчина: опасности и игры. И потому он ищет женщину как самую опасную игрушку”. Так говорил Заратустра.
Долгая дорога в Рио
Утром 1 декабря Мириам снова села в тот же автомобиль и отправилась в загородный дом Цукурса неподалеку от города Букайши, полученный им от правительства в качестве награды летчику-спортсмену после перелета в Африку. Благодаря стараниям супруги Цукурса Мириам спрятали так, что даже дети не знали о ее присутствии. В ответ на вопрос, как это было возможно – спрятаться так, чтобы никто ее не заметил, она ответила, что дом был очень большой и жила она в комнате, о существовании которой никто не ведал. Оттуда Мириам никогда не выходила, еду ей носила жена Цукурса. О переполнявших ее чувствах остается только догадываться – не могла же она не подозревать молодую женщину в связи с собственным мужем.
Так продолжалось около девяти месяцев. Когда находиться в этом положении стало совсем уж невыносимым, Цукурсы представили ее как учителя английского и немецкого языков. Так Мириам стала гувернанткой по имени Мара. Вот каким практичным человеком оказался летчик, переквалифицировавшийся в полицейского. Что, конечно, не отменяет его храбрости – риск, что на него донесут, был совсем не мал.
Цукурс ни на минуту не отходил от роли, так сказать, “первого парня”. В течение трех лет оккупации скрывать еврейку, подделывать документы – он, возможно, ощущал себя ницшеанским сверхчеловеком, которому все сходит с рук. И любовная интрижка при живой жене, скорее всего, связана не столько с цинизмом, сколько с тем же чувством. Следуя совету Заратустры, он не стыдился своей безнравственности.
В конце 1944 года, незадолго до освобождения Риги, вместе со всем семейством Мириам отправилась в Германию. В это время у нее уже был поддельный паспорт, добытый Цукурсом. Для протокола Мириам ничего не сказала о том, было ли это ее желанием. Возможно, предусмотрительный Цукурс увозил “свою еврейку” с тем, чтобы предъявить как своего рода алиби. А может, просто не в силах был с ней расстаться.
В течение всей поездки Цукурс носил, по ее словам, “форму гестаповца СС” и снял ее только в Берлине, где его направили на работу на авиационный завод уже в качестве гражданского лица. Мириам пошла работать туда же чернорабочей.
1 апреля 1945 года, в день рождения Мириам, когда еще не было никакой ясности, кто – русские или союзники – возьмет Берлин, Цукурс вывез своих подопечных на Запад, поближе к американцам. В американской зоне его заподозрили было в сотрудничестве с немцами, но Мириам добилась встречи с военным комендантом, рассказала о себе и своем спасении, и больше Цукурса не трогали.
Цукурс повез их к французской границе. Передвигались “на машине с прицепом, где находилось много вещей из его дома, которые он периодически продавал”. Мириам известно, что достать бензин было непросто, но они за несколько недель доехали до Марселя и поселились в разрушенной гостинице на берегу моря.
На сей раз летчик превратился в лодочника. Стал перевозить пассажиров на лодке-катамаране с ножным приводом. Помогло знание французского. Элла Медалье вспоминает, как в дни ее пребывания в доме на Вальдемара “Цукурс всегда спрашивал, говорит ли кто-нибудь из вновь прибывших по-французски. Узнав однажды, что среди нас есть молодая учительница, жившая когда-то во Франции, он частенько приходил к ней шлифовать французское произношение. Это, однако, не помешало ему позже отправить свою собеседницу на смерть – в яму с остальными”. Думаю, выжившая узница гетто несколько преувеличивает роль Цукурса, вряд ли он мог самолично кого-то отправить на смерть, хотя в то время все могло быть.
В Марселе Мириам “продолжала оставаться при Цукурсе”. Но ее взяла под свою опеку Ассоциация взаимопомощи евреев-эмигрантов, где ей посоветовали отправиться в Южную Америку. Довольно-таки странный совет, рассказ о котором вновь сеет сомнение в искренности ее показаний – зачем ей было туда ехать. Тем более к тому моменту Цукурс уже побывал у бразильского консула, после чего продал “катамаран, автомобиль, ковер и другие ценные вещи” и приобрел билеты в Рио-де-Жанейро.
Из протокола вообще многое непонятно. Возможно, люди, ее опрашивавшие, не желали вникать до конца в эту запутанную историю, явно недосказанную. Но Мириам и сама темнила, выгораживая Цукурса. Испытывая чувство вины, чего-то недоговаривала. Не сказала ни слова о том, чем Цукурс занимался после 1941 года. А ведь он не всю войну был завгаром.
“Цукурс на службу в СД поступил раньше меня. Он проходил службу в должности командира батальона команды Арайса в звании гауптштурмфюрера. Приметы – около сорока пяти лет, среднего роста, плотного телосложения, лицо продолговатое, подбородок прямой, массивный, волосы темно-русые” (из протокола допроса Яниса Бренциса, служившего в СД и приговоренного 31 марта 1947 года к расстрелу). Комбат – это уже не завгар. Причем команда Арайса злодействовала на протяжении всей войны. Есть свидетельство еще одного из его сослуживцев, что Цукурс расстреливал советских партизан на станции Насва.
…Уже в марте 1946 года Мириам вместе с семейством Цукурса сошла с трапа судна “Мыс Доброй Надежды” в Рио-де-Жанейро. Здесь их пути разошлись, на пароходе она подружилась с семьей Чапковских и первый год в Бразилии прожила с ними.
Мириам, тем не менее, продолжала периодически “общаться с Цукурсом”. По-видимому, время от времени ей приходилось давать показания в его защиту. СССР, не имевший после 1947 года дипломатических отношений с Бразилией, сделал запрос через посольство Польши о выдаче Цукурса. В экстрадиции отказали, Цукурс доказал бразильской прокуратуре, что всего лишь отвечал за транспорт в команде полиции. Вряд ли тут обошлось без свидетельства Мириам.
Правда, когда его стали обвинять в военных преступлениях, “это очень усложнило их общение. В этот момент она обнаружила в нем его антисемитизм”.
Был ли он антисемитом Вряд ли. Евреи окружали его с самого детства. Отец был владельцем механической мастерской, ставшей учебной базой для еврейского ремесленного училища в Лиепае. Сам он после поездки на автомобиле в Палестину в 1937 году выступал в рижском еврейском клубе, где послушать его собрался полный зал.
Спустя всего четыре года председатель клуба адвокат Исаак Зингель погиб в первые дни оккупации. Когда Арайс с сообщниками захватил рижскую префектуру и начал издеваться над попавшими под руку евреями, он под смех погромщиков посмел заявить о противозаконности их действий и о нарушаемых ими каких-то там международных конвенциях.
Я читал два свидетельства о выступлении Цукурса в еврейском клубе. По воспоминаниям историка Иоэля Вейнберга, о сионистской идее он говорил с изумлением, если не восторгом. По рассказу Шолома Коблякова, Цукурс ругал кибуцы – там разврат (кто бы говорил), мужчины живут с женщинами коллективно, дети воспитываются в отрыве от матерей, которые их почти не видят, никто не знает, кто отец какого ребенка… Скорее всего, оба свидетельства правдивы.
В 1937 году Кобляков, тогда студент Латвийского университета, подтягивал Цукурса по математике. Армия, где его после знаменитых перелетов восстановили, направила летчика в университет подучиться. В их частных беседах затрагивалась и еврейская тема – Цукурс говорил, что латыши не нуждаются в евреях и, если они все уедут, сами прекрасно справятся. Но и Палестина, по его мнению, была не лучшим для них местом – арабы рано или поздно сбросят евреев в море.
…Так что это вообще было Почему Цукурс, рискуя собой и близкими, спасал Мириам Кайцнер Что это, история любви Или Мириам была для Цукурса всего лишь страховым полисом Как ни странно, я не стал бы исключать первую версию. Кабы не чувство, вряд ли он пошел бы на такие риски. В те годы человек в погонах гауптштурмфюрера имел возможность обладать любым количеством женщин. И то, что случилось, – потрясающее доказательство, что, каким бы негодяем кто ни был, и он подвластен великому таинству любви, которая – одна – способна его хоть в какой-то мере очеловечить.
Впрочем, пропев этот гимн любви, скажу еще вот что. Сам человек, а вовсе не кто-то другой, подсознательно хочет выписать себе за свои грехи индульгенцию. Возможно, жажда прощения, пусть и полученного от самого себя, тоже сыграла свою роль в поступке Цукурса. Да, помог одной еврейке спастись, но не мог же он не принимать участия в расправах над ее соплеменниками, не мог.
Смерть в Монтевидео
Его нашли мертвым 23 февраля 1965 года в соседнем Уругвае, он был застрелен двумя выстрелами в голову в пригороде Монтевидео. Его могила в Бразилии. Пока. Немало его сторонников ратует за перезахоронение праха на Братском кладбище в Риге. Что касается Мириам, то о ее дальнейшей жизни и, вероятно, смерти ничего не известно.
Цукурс, разумеется, никак не мог играть ведущую роль в уничтожении евреев в Латвии. Но его известность привела к тому, что ему эту роль многие приписывали и потому жаждали возмездия. По официальной версии, Цукурс был убит на шестьдесят пятом году жизни чудом уцелевшим евреем из Рижского гетто, в котором он потерял всю семью.
Впрочем, как выяснилось, дело обстояло несколько иначе. В феврале 1965 года в Сан-Паулу, где Цукурс открыл летную школу и турфирму, с ним познакомился австрийский бизнесмен Антон Кюнцле и легко вошел к нему в доверие, представившись лейтенантом вермахта, раненным на Восточном фронте. Цукурс прокатил его на своем гидроплане над сельвой, и тот предложил инвестировать в местный турбизнес. Надеясь заработать, он отправился на очередную встречу с ним в столицу Уругвая. Там, на вилле, арендованной “Моссадом”, его ждали сотрудники израильской разведки во главе с Кюнцле – Яковом Мейдаром, принимавшим участие в поимке Адольфа Эйхмана. В ходе завязавшейся драки он попытался выхватить пистолет, но не успел.
Можно бы предположить, что планировалось его похищение и последующий суд в Израиле, но что-то пошло не так. Однако, как выяснилось из изданной в 2012 году книги израильских журналистов Йосси Мельмана и Дана Равива Spies Against Armageddon (“Шпионы против Армагеддона”), с самого начала планировалось именно убийство. В 1964 году тогдашний директор “Моссада” Меир Амит дал указание разыскать и уничтожить Цукурса. С его слов, в новом судебном процессе не было необходимости, любой такой процесс показался бы ничтожным по сравнению с делом Эйхмана. К тому же в Западной Европе стали уклоняться от задержания нацистов-преступников. Ликвидируя Цукурса, Израиль давал понять европейским правительствам, что, если они сами не займутся ими, есть те, кто сделает это за них другими методами. И, представьте, это дало эффект – правительство ФРГ отказалось от планов свернуть судебные преследования нацистских преступников.
…На тело положили записку с упоминанием тридцати тысяч убитых рижских евреев за подписью “Те, кто не забыл”.
Источник: SNOB
