Художник Шемякин – о людях, разлюбить которых уже не в силах
Я часто в своей жизни слышал выражение: за каждым великим мужчиной стоит великая женщина. Обычно имеют в виду музу. Как тривиально! Это всё разговоры для книг и кино, не более того. Да, мы все влюбляемся, но к работе это какое имеет отношение? Уж скорее муза для меня – засушенная груша, которая вдохновляет на то, чтобы я месяц её писал, как Сезанн – свои яблоки. А женщина, которая действительно стоит за великим мужчиной, – это его секретарь…
Другое дело – кого мы выбираем на роль любимой женщины? Для меня любимая женщина – прежде всего друг, близкий человек, с которым ты можешь делиться самым сокровенным, человек, который понимает тебя, поддерживает в трудную минуту и который идёт с тобой по жизни. А идти по жизни с Шемякиным очень и очень трудно…
Ребекка
Первая моя супруга, мать моей дочери Доротеи, была очень мужественным человеком. Можно сказать, соратницей. Художница, скульптор. В прошлом жена замечательного художника, с которым я дружил, – Рихарда Васми. В пору нашего знакомства они уже развелись.
Она оформляла витрины, забросив скульптуру, а я пахал такелажником в Эрмитаже с одной-единственной целью – иметь возможность копировать картины великих мастеров.
Ребекка завораживала меня – в ней чувствовалась древняя порода, её французские предки родом из Канады, а женщины с такими корнями всегда интересны. Мы поженились в 1964 году. В том же году родилась наша дочь.
"Чадом мы повязаны с Ребеккой навсегда". С дочерью Доротеей
Мы жили в коммунальной квартире на Загородном проспекте. Славное было время – чего мы только не творили, не устраивали в мастерской, которая была там же: безумные инсталляции, в которых участвовали и цилиндры, и мясные туши, и ещё бог знает что. А потом было понятно, что надо уезжать.
Для отъезда за границу нам пришлось развестись. Оформили развод в 1970 году. Жене с дочкой помогла выехать во Францию Дина Верни, известная галерейщица, одна из богатейших женщин. Ей принадлежал весь Майоль. В юности она была его натурщицей, а после его смерти ей досталось всё его имущество, включая дома.
Жена с дочерью почти год жили без меня в её замке, в Рамбуйе. А потом, когда я переехал в Париж, мы долгое время героически терпели все лишения, скитались по каким-то подвалам, где не было воды, туалета и кухни.
Были такие моменты, которые могли сломить кого угодно, только не Ребекку. Например, когда Верни выгнала нас на улицу в мороз. Другая могла бы заныть, сказать: «Зачем всё это?», но только не моя жена.
Почему мы расстались? А мы и не расставались. Просто когда Доротея заболела астмой, потребовалась перемена климата, и они уехали в Грецию. А я жил в Америке и ждал, когда они вернутся. И…просто для каждого из нас началась другая жизнь. Скорее так: обстоятельства развели.
Ребекка Модлен, первая жена, и дочь Доротея
Много позже, спустя годы, я перевёз Ребекку обратно во Францию, подарил старинный трёхэтажный дом, чтобы мы могли быть ближе и я мог ей помогать. Мы остались в прекрасных отношениях. Когда Ребекка уже была смертельно больна, мы приезжали с Сарой (вторая жена Шемякина. – Прим.авт.) и моей сестрой, устроили ей небольшой праздник в госпитале. Я заботился о ней всю жизнь…
Что есть любовь? В юности это романтика, вспышки ревности, желание обладать любимым человеком, и только потом, с годами, когда приходит мудрость, ты понимаешь, что любовь – прежде всего уважение, осознание, что перед тобой человек, который имеет душу, которого ты должен любить и уважать как личность.
«Одна из важных составляющих любви – честь. От слова «честный». Любовь истинная должна быть честной. Это когда ты даёшь слово поступить определённым образом, сделать что-то ради человека или когда обещаешь довести дело до конца – и держишь слово…»
Михаил Шемякин
Дина Верни
Она была очень невоспитанная. Сидя в ресторане, хлопала себя по ляжкам, материлась страшно. Она была родом из Одессы, так что её любовь к кабацкой песне вполне понятна. Жестокая женщина. Особый персонаж. Подростком она приехала в Париж и вскоре стала любимой натурщицей Майоля.
Дина Верни, любовница, натурщица, наследница скульптора Майоля
Ему было семьдесят три, ей – пятнадцать. После его смерти развернулся громкий процесс, на котором она у его семьи – жены и сына – отсудила всё: дом, рисунки, картины, все права на его творчество. Хотя по французским законам дети и супруга получают всё, невзирая на наличие завещания, а любовница в таких ситуациях получает с гулькин нос. Но это был не её случай.
С Верни я познакомился в России ещё до высылки. Однажды в моей коммунальной квартире раздался звонок, и дама на прекрасном русском языке сказала, что приехала из Парижа и хотела бы встретиться со мной, дескать, она видела мои гравюры. Я пригласил её в мастерскую, после чего она сказала, что сделает всё возможное, чтобы организовать мою выставку в Париже.
Через дипломатов в дипломатических чемоданчиках она переправила мои работы во Францию. К тому времени Дина была известной галерейщицей, она организовывала громкие выставки в крупнейших музеях мира и была единственным общепризнанным экспертом по Майолю.
Кроме коллекции живописи у неё ещё была великолепная историческая коллекция экипажей, а её замок находился в самом дорогом районе Парижа. Ещё в Ленинграде она подарила мне старинный перстень XVIII века.
Да, у нас с ней вышла недолгая любовь. На момент знакомства ей было пятьдесят два года, но выглядела она прекрасно: невысокого роста, с хорошими формами, шикарные волосы ниже пояса, она умела очаровывать.
"Интересный монстр" – вот кем она осталась для Шемякина
Когда с помощью Верни я перебрался в Париж, всё начиналось как в сказке: великолепные условия для творчества, в качестве места для проживания – замок, а для художника большое пространство важно – для картин и хорошего освещения. Но вскоре я получил из её рук контракт на ближайшие десять лет, по которому я становился её рабом и обязан был рисовать только то, что «хорошо продавалось в её галерее».
Как сейчас, помню её слова: «Дорогой мой, свою метафизику можешь забыть, будешь делать натюрморты, они очень хорошо идут в моей галерее. Благодаря мне ты покоришь весь мир». Какой уважающий себя художник пойдёт на такое? Вот и я ответил: «Мадам, я уехал из СССР не для того, чтобы одну клетку поменять на другую, пусть даже золотую…» И я ушёл. Так как мои работы висели в её галерее, я попросил разрешения остаться на несколько дней в отеле, но через пару дней она выгнала меня с маленькой дочерью и женой на улицу.
Положение было аховое: Доротея с температурой, жена в шоке, подмышкой у меня был кот, а на поводке – любимый пёс. Но даже в столь ужасающей ситуации я ни разу не допустил мысли, что могу пойти на поклон к Дине. Эта жестокая женщина меня обокрала, и не меня одного.
Очень интересный монстр – вот кем она осталась для меня.
Влади и Высоцкий
Володю и Марину я впервые увидел в старинном особняке Одиль Версуа, сестры Марины, где Высоцкий пел свои новые песни. Я сразу почувствовал, что между ними настоящая любовь. Тогда я ещё не знал, что этот человек станет моим другом на всю жизнь. Родство наших душ было налицо. Такое случается, но очень редко.
Я любил то, что создавал он, а он любил то, что делал я. Некоторым моим вещам Высоцкий посвятил песни, например, моей серии фотографий «Чрево Парижа». Этот район французской столицы, воспетый Эмилем Золя, должны были снести. Я провёл там много ночей, запечатлевая на плёнку краткие моменты его повседневной жизни – к примеру, как могучие парни-мясники таскают бычьи туши.
Приехав снова в Париж, Володя увидел эти снимки, и они стали для него мощным импульсом, он несколько часов зачитывал мне всё новые и новые строки. То же самое случалось со мной, когда я читал его поэзию. Благодаря знакомству с ним в моей графике появились новые мотивы, звучания, изменилась внутренняя темпоритмика, дыхание образов.
Нас многое объединяло – мы оба были борцами, готовыми на яростный протест, у каждого из нас были свои демоны, мы были едины в желании пробудить в людях чувство собственного достоинства, и мне и ему крепко досталось по жизни, и поэтому наш протест против любой косности был таким яростным. Мы протестовали чем и как могли – стихами, песнями, гитарой, пером, картинами, скульптурами. Иногда подключали алкоголь…
Есть история про то, как Володя написал самую знаменитую песню про нашу дружбу «Французские бесы». Дело было так. Я пришёл к Володе, Марине что-то не понравилось, и она нас выгнала. И вот едем мы в аэропорт – с вещами, Володя сильно навеселе, решили вернуться в Россию. В аэропорту, понятное дело, его не пропускают. Что делать?
Сдали багаж, решили подождать, пока хмель выветрится, и зашли в русский кабак «Две гитары», который держал Жан Татлян. Там пел замечательный цыган, настоящий, прошу заметить, Володя Поляков. Они с Высоцким решили вместе спеть «На Большом Каретном», и на словах «Где твой чёрный пистолет?» я достал свой пистолет и с криком «Володя, вот он!» дважды пульнул в потолок. И кровинки не пролилось! Но, понятное дело, кто-то вызвал полицию. А разрешения на оружие у меня не было, так что мы спешно ретировались в другой, не менее известный русский ресторан – «Царевич».
И по следам этой страшной гулянки появилась песня. Володя её прямо на ходу сочинял, пил и пел. Из-за этой же песни у него с Мариной произошла серьёзная размолвка, уже в Москве, когда они встретились, он спел ей «Парижских бесов». Марина её выслушала от начала до конца, потом вдруг встала и с нехорошим таким лицом стала собирать чемодан. Володя спрашивает: «Что с тобой?» А она: «Я всё это время страдала, а обо мне в песне ни строчки». Ревнивая была жутко.
Было время, когда у нас с Мариной были натянутые отношения, она ревновала к нашей дружбе и считала, что в запоях Володи была и моя вина. В своей книге она писала обо мне много нелестного, моя первая жена Ребекка даже позвонила ей и сказала: «Марина, когда это ты таскала Мишу на руках пьяного? Это он всегда пас Володю, а ты пишешь о нём такие вещи в книге».
Но я её по-человечески понимаю. Обычно она мне звонила и говорила: «Володя пошёл». «Пошёл» – значит, опять ушёл в запой. Запой у Володи – дело основательное, дней на десять. А Марине надо уезжать в Рим или в Милан, на съёмки. Её вся эта ситуация с Володей очень тяготила – когда ни остаться, ни уйти. Это кого хочешь вымотает…
Мало кто понимает, сколько Марина сделала для Володи. Я считаю, ради него она пожертвовала всем. Двенадцать лет опекала его. Можно сказать, он и жил все эти годы благодаря ей. У него даже строки есть: «Двенадцать лет тобой и Господом храним…» Когда недавно Марина решила продать посмертную маску Володи, какие-то его письма и бумаги, в прессе развернулась целая кампания против неё, говорили, будто она предала память Высоцкого. Бред какой-то.
Она позвонила мне и сказала: «Почему они не могут оставить меня в покое? Я по-прежнему люблю Володю, кому какое дело?» Никто ведь не вспоминает, что в своё время она передала огромное количество документов из архива Высоцкого в его музей. Сразу после смерти Высоцкого так называемое его ближайшее окружение наговорило ей кучу гадостей – что он повенчался с какой-то Ксюшей и готовился развестись с нею.
Марина была в ярости, потеря Володи для неё была страшной трагедией, а то, что она услышала от этих мерзавчиков, её просто добило. Позже она вспоминала: «Я сижу, снимаю посмертную маску, мне хочется его целовать, и одновременно такая ярость, что хочется дать ему, уже мёртвому, пощёчину». Страшно. А эта маска, которую она сама делала, – она, конечно, осталась у неё.
Сара
Мой стойкий оловянный солдатик. Мы вместе уже больше тридцати лет. Нас познакомил Высоцкий – подарок, который он сделал мне уже после своей смерти…
С Сарой Шемякин уже тридцать лет
Американцы решили сделать о нём фильм. Искали людей, знакомых с ним, узнали про меня – я тогда жил в Нью-Йорке – и попросили Сару связаться со мной, взять интервью. Она была известной переводчицей, переводила интервью для фильма. Так всё и началось.
Сара так великолепно говорит по-русски, что никому в голову не придёт, что она американка. Но гены у неё именно американских женщин, которые завоевывали Дикий Запад – толкали свои фургоны, отстреливались от индейцев, варили каши в походных палатках. Всё, что должно быть для меня в женщине, – всё воплощено в Саре.
Когда мы только познакомились, она добровольно была моей моделью – я много её рисовал. Тогда же я её предупреждал, что со мной будет трудно. У меня нечеловеческий режим. Но она не испугалась, что и понятно – у неё прочная душевная основа. Для меня она просто подарок судьбы: работоспособна, вынослива, терпелива, ведёт все мои дела, переписку. Плюс ко всем достоинствам она филолог, прекрасно знающий мировую литературу. В своё время была литературным секретарем писателя Сола Беллоу, лауреата Нобелевской премии.
К тому же мужества ей не занимать. Одна история с поездкой в Афганистан чего стоит: мы ездили с ней к моджахедам, вели официальные переговоры от Советского Союза, потому что моджахеды поклялись не говорить ни с кем из переговорщиков со стороны СССР. Поэтому мы с Сарой пересекли нелегально границу, были в боевом лагере Хекматияра в горах – это лагерь самых жёстких и страшных фундаменталистов. Нас могли убить в любой момент. Больше всего я корил себя за то, что потащил с собой Сару. Но мы справились.
«Я женщин всегда выбирал исходя из их выносливости. Первая жена была такая, и Сара…»
Михаил Шемякин
Я всегда говорю, что жить со мной очень тяжело. Я жалею тех женщин, которые жили со мной и живут, нужно быть солдатом, чтобы выносить мою жизнь. Сара – настоящий солдат. И этим удивительна.
Ave Maria…
Мы привыкли к тому, что Париж – олицетворение любви. Возможно, так было в старину, когда Интернет и мобильные телефоны не вошли в нашу жизнь и когда человеческое сознание было иным, почти девственным. Сейчас это сугубо буржуазный город, чудовищное болото.
Но. Что меня всегда поражало, так это легковесность французов, особая, непостижимая. Кажется, будто их ничто глубоко не трогает. Временами эта черта их национального характера шармирует. Они вечно весёлые, смеющиеся, легкомысленные. Поэтому так уютно себя там ощущаешь, сидя в каком-нибудь кабачке или на берегу Сены. Это странный мир кабаре, изящных отношений, флёра, разлитого в воздухе, он чувствуется и в отношениях между людьми. Лёгкость бытия, что ли…
Поэтому только в Париже я с восхищением наблюдаю за пожилыми женщинами. Иногда приходится ранним утром где-нибудь прикорнуть в ожидании, когда откроется лавка сапожника. И вот я смотрю и вижу: идёт женщина, ей лет семьдесят пять, не меньше, но она прекрасно одета, у неё ухоженное лицо, причёска как полагается, видно, что она регулярно заходит к парикмахеру, маникюр сделан. Она садится за столик кафе и спокойно, с достоинством пьёт свою законную чашку кофе.
У неё красивая осанка, она умиротворена, счастлива и спокойна. Она не вздрагивает от мысли: «Что будет завтра?» Чувствуется, что государство о ней заботится – во Франции хорошее социальное обеспечение, достойные пенсии. Но дело не только в этом.
Ещё Шагал, когда его спрашивали: «Почему вы выбрали для жизни Францию?» – отвечал: «Здесь любая консьержка понимает, что такое искусство и любовь…».
Я не могу сказать, что француженки красивы, скорее наоборот, но они умеют себя подать, умеют следить за собой, правда, больше всего это проявлено именно в облике пожилых людей. Молодые французские женщины так сейчас за собой не ухаживают. Похоже, вся Франция меняется, так сказать, в силуэте.
И тем обиднее мне за русских женщин, потому что они удивительные: несут на себе чудовищные нагрузки – содержат в чистоте свои дома, заботятся о пьяных мужьях, растят детей и внуков, зарабатывают на жизнь. Чем вызывают у меня всегда восхищение – и эстетическое, и человеческое.
В силу такого образа жизни и складывается удивительно прочный характер русской женщины. Но эта же жизнь настолько изматывает, что в пятьдесят – шестьдесят лет женщина просто перестаёт за собой следить. Какая осанка и умиротворение, когда столько нужно вынести и сдюжить!
Стране и многим мужчинам нужны женщины-солдаты, но не превращать же в них всех…
Записала: Кристина Французова-Януш
фото: Лев Шерстенников/RUSSIAN LOOK; Лев Тевелев; Личный архив М.М. Шемякина; VA/VOSTOCK PHOTO; KEYSTONE PRESS USA/ТАСС; Валентин Барановский/LEGION-MEDIA
