Литературный мир скорбит о смерти главного отечественного фантаста. Ушел Борис Стругацкий, один из величайших писателей-шестидесятников. Но если быть до конца точным – писателей-двадцатников. Творчество Бориса и его брата Аркадия – это отсыл к прогрессизму 1920-х, и даже троцкизму. В нынешнем мире ему было неуютно, он творчески угасал. Борис оставил несколько прогнозов в отношении будущего России с вэлфером и застоем…
Семейство Стругацких вообще всегда жило не в своём мире. Отец Натан Залманович Стругацкий, поначалу бундовец, затем меньшевик, после Революции – большевик, комиссар: брошен партией сначала на «хозяйство», а в 1937-м исключён из партии и фактически сослан доживать в музей. Всегда приходилось приспосабливаться под обстоятельства, что его сильно угнетало и в конце концов привело к преждевременной смерти от гриппа в 1942-м. Мать Александра Ивановна Литвинчёва, из зажиточных малороссийских крестьян, подавала большие надежды, как филолог, но вынуждена была ограничиться ролью школьной учительницы.
Старший брат Аркадий хотел быть астрономом, а стал военным переводчиком. Младший, Борис, мечтал быть физиком-ядерщиком, а стал астрономом.
Государство всегда решало за них, кем им быть. Но писателями быть не запретило. Писательство для них стало отдушиной, утопией. И в писательстве они отыгрывались за нереализованные мечты – свои и социума. Их творчество в доперестроечную пору называли «мечтой о социализме с человеческим лицом». Но это слишком широкое понятие, Борис Стругацкий, когда разрешили говорить открыто, сужал его до узкой полоски российской истории – 1920-х годов, которое казалось ему идеалом.
Борис Стругацкий. 1960-е годы. Фото: Лидия Камионко
Есть в СССР и в России одна особенность: как только человек начинает мечтать о «социализме для человека», вторым шагом он впадает в троцкизм (точнее – в левый уклон). Пожалуй, духовным отцом братьев Стругацких можно назвать Андрея Платонова, тоже «левого уклониста» и «утописта».
Но лично Борис Стругацкий вынужден был играть не свою роль не только в большом социуме, но и в своём малом. В одном из интервью он признавался, что в их романах всегда есть патриархальная система взаимоотношений между старшим и опекаемым младшим. И этот уклад был воспринят не только от «левого уклона» (в любом коллективе должен быть комиссар, выводимый потом братьями в своих книгах в виде неких Прогрессоров), но и от семьи. «Был царь, бог, командир, полководец, орёл, великий и могучий утёс – Аркадий. И был маленький, преданный, готовый и согласный на всё ради старшего, покорный, никогда не бунтующий младший брат Борис. Младший брат звал старшего «Аркашенька», старший брат звал младшего «Барбос», – признавался Борис Стругацкий.
Позже, в мире «реформирующейся России» Борису было неуютно существовать не только потому, что его обманули с эпохой, но и без собственного Прогрессора – Аркадия. О своей скорой смерти Борис Натанович Стругацкий в последние годы говорил не раз (в 2006-м он был госпитализирован с инфарктом, и с тех пор так и не оправился) и, как убеждённый атеист, мрачно предрекал: «Навсегда, значит — пока жив. Потом не будет ничего. Совсем ничего. Увы». Прах его брата, Аркадия, был развеян с вертолёта в 1991-м. Какое приказание поступить со своим телом отдал Борис, пока неизвестно. Но идея сильнее материи, плоти, хорошо бы посыпать голову пеплом Бориса Натановича, но не нужно: и без этого он будет жить в наших сердцах. Троцкистов, «левых уклонистов», Прогрессистов, утопистов – хоть как назови: в сердцах тех, кто считает время и место своего нынешнего бытия чужим и неправильным.
Аркадий (слева) и Борис (справа) Стругацкие. 1973 год. Фото: РИА "Новости"
Бориса Стругацкого очень часто спрашивали, что он думает о будущем. Человеку, создававшему Утопии в книгах, всегда было неловко отвечать на этот вопрос. Словно он боялся спугнуть произнесённым конструируемую им реальную Утопию. Но иногда давал волю что-то предсказать. Год от года его прогнозы становились мрачнее и туманнее. Было видно, что он разочаровался в человечеству. Будь его воля, он бы сдал такое человечество в музей (желательно, в Кунсткамеру).
Вот его видение будущего в журнале «Огонёк», №52 за 1989 год (хотя сама беседа проходила в июле 89-го):
«Наверное, выскажу мысль еретическую. Но я совсем не уверен, что культура преобразует общество. Общество преобразуют производительные силы. Здесь я выступаю как самый заскорузлый марксист. Другой движущей силы я в обществе не вижу. Культура – ну что ж… Это один из элементов общественной жизни. Важный элемент. Может быть, самый ценный. Но не преобразующий, а, скорее, преобразующийся вместе с обществом. «Здравый смысл» достижим и без культуры. Можно накормить народ, одеть народ, образовать народ, всё это уже осуществлено во многих странах.
Хотя нынче мы от коммунизма дальше, чем кто-либо. Потому что коммунизм – это квинтэссенция нормального бытия. Проповедь национальной розни, которую ведут сейчас, к ужасу моему, некоторые деятели культуры, тем опаснее, чем авторитетнее, масштабнее фигуры этих писателей, художников; чем ценнее и существеннее их вклад в искусство и культуру. Реакционные идеи лучших национальных художников страшнее, чем давление власти. Власть можно сменить».
Борис Стругацкий — участник форума фантастов России. 1999 год. Фото: ИТАР-ТАСС
А это его интервью состоялось на радио «Свобода» в конце 2009 года. Тут он мрачнее, и больше ничего не хочет ни от власти, ни от народа. Пусть всё идёт своим чередом, для России это – привычное существование:
«Все социальные проблемы в какой-то степени отодвинулись на второй план. На улицах не стреляют – и большое вам за это спасибо! Не меняется руководство каждые две недели – и большое вам за это спасибо! Не ссоримся мы ни с кем по-серьёзному, по-настоящему, с большой опасностью войны – и большое вам за это спасибо!
У меня такое ощущение от того, что я слышу, читаю, вижу: неохота никому бузить. Всегда есть, конечно, какие-то мелкие группировки, но они составляют лишь малую часть населения, никакой существенной роли не играют и легко подавляются ОМОНом. А широкие массы настроены миролюбиво и пассивно. Каждый устраивает собственное гнездышко, как может.
И источник всех социальных недовольств – там, где государство еще не сумело обеспечить людей самым необходимым. Не тем, что соответствует уровню технологий, уровню XXI века – нет, Господь с ним – самое необходимое ещё не обеспечено! А это, мне кажется, реальная задача. Она может быть решена даже нами, даже с нашим уровнем бюрократизации, с нашим уровнем коррупции. Такое вот развитие событий не противоречит никаким намерениям и целям элит, поэтому элиты сопротивляться не будут. Наоборот, они будут всячески подстегивать этот, скажем так, маленький прогресс, прогресс для тех, кому совсем плохо. А остальные будут выживать по мере сил и возможностей, удовлетворяясь тем, что у них есть.
Мы въехали в застой, если говорить привычными словами. Россия попыталась выйти на путь демократии. Путь демократии – это всегда путь бурного социального и экономического развития. На этом пути ей оказалось неуютно, она быстренько вернулась в тоталитаризм или, как минимум, в авторитаризм. А авторитаризм – это тупик, это застой. И вот мы снова в застое».
Борис Стругацкий, 2004 год. Фото: ИТАР-ТАСС
В 2011-м Борис Стругацкий говорит всё о том же – о беге России по кругу, о её возвращении в своё органическое существование – полуфеодализм.
«Мне кажется иногда, что Путин хотел бы построить Россию 1913 года. И ему это, пожалуй, удалось. Если отвлечься от ужасающей зажатости и несвободы наших олигархов и среднего класса, то очень похоже.
Страна и не думала «ошибаться с выбором». Страна сделала выбор, самый естественный и единственно возможный при нашем полуфеодальном менталитете: она вернулась в «совок». Как известно, всякая деформация остаточна, поэтому возвращение получилось неполным и оставляет вполне реальную надежду на новую попытку прорваться, наконец, в будущее (распрощаться с феодализмом)».
В 2012-м Борис Стругацкий впервые, начиная с конца 1980-х, когда он ещё надеялся на скорый приход «социализма с человеческим лицом», произносит слово «вэлфер» (точнее, его синоним – «халява»). Он понимает, что идея социальной справедливости – главная для большинства человечества, а энергичное меньшинство может позаботиться о себе само. Да, энергичным в таком мире существовать неприятно. Но это единственная возможность вообще сохраниться этому меньшинству физически. Фактически – откупиться от большинства, чтобы жить самому:
«И вот торжество Закона Халявы состоялось. Ещё, конечно, остаются страны и народы, «добывающие хлеб свой в поте лица своего», миллиарды всё еще пребывают в этом первобытном состоянии, но без малого треть мира уже может кормить тех, кто задержался в прошлом, кормить пока ещё скромно, но уже бесплатно. Процесс пошёл, и пошли рушиться старозаветные принципы, век назад ещё казавшиеся нерушимыми: «кто не работает, тот не ест», «живи своим трудом, а не чужим добром», «век живи – век трудись». Еще чего? Зачем? «Пусть трактор работает, – он железный» «Дал Бог работу, да отнял чёрт охоту»…И выясняется вдруг, что проще дать им всем какой ни на есть жратвы, каких ни на есть развлечений, чем искать им рабочие места, делать их образованными и вообще – человекоподобными. Проще. Бесхлопотнее. И в конечном итоге – дешевле. И можно заняться более перспективными делами.
Закон Халявы следовало бы переформулировать так: возможный максимум потребления при полном отсутствии усилий для его получения. Это смотрится, как социальный тупик: миллиарды людей утрачивают необходимость трудиться, жизнь их теряет смысл и цель, и чудовищный груз Прогресса ложится на плечи подавляющего меньшинства: это либо Потребители Высокого Уровня («потребители власти», «карьеры», «почестей», «славы»), либо люди нового типа, – для которых сам труд становится источником наслаждения и радости («Потребители Радостей Труда»).
Спите спокойно, Борис Натанович. Вам есть кому оставить своё Большое Дело.
