35 лет назад, 16 июня 1981 года указом генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева писатель Владимир Войнович был лишен советского гражданства. Как это было обставлено, почему он уехал из СССР, зачем вернулся в 1990-м и чего он ждет от будущего, писатель рассказал Зое Световой.
— Как вы узнали, что вы больше — не советский гражданин?
— Я тогда уже жил в Мюнхене. Утром этого дня мне позвонил журналист Марио Корти с радио «Свобода». Он сообщил, что меня лишили гражданства, и хотя я этого ожидал, мне на самом деле стало жутко обидно.
До этого меня как только ни ругали и ни проклинали — говорили, что я такой-сякой, враг народа, шакал, таракан. Сравнивали со всеми отвратительными животными и насекомыми, и я это все как-то пропускал мимо ушей, я знал, чего от них можно ожидать. Но тут почему-то сильно обиделся и разозлился. И написал Брежневу письмо: «Господин Брежнев, вы мои заслуги оценили незаслуженно высоко, я не подрывал престиж Советского Союза, потому что у Советского Союза благодаря усилиям его руководителей и вашему личному вкладу никакого престижа нет». И я написал что-то вроде того «нисколько не сомневаюсь, что ваши указы в скором времени будут отменены, но у меня нет уверенности, что так же скоро кончится бумажный дефицит, и, думаю, моим читателям по-прежнему придется сдавать в макулатуру 20 кг ваших произведений, чтобы получить одну мою книгу о Чонкине. Тогда был такой порядок — можно было сдать 20 кг макулатуры и за это получить право купить одну дефицитную книгу.
Я отправил письмо Брежневу в газету Süddeutsche Zeitung, мне оттуда позвонили и сказали, что так писать в Германии не принято. Я ведь написал «господин Брежнев», а по-немецки это звучит «Хер Брежнев». Нужно написать «очень уважаемый господин Брежнев» («просто уважаемый» у них не положено). Я говорю: «Нет, пусть останется, как есть, хер Брежнев, и даже лучше, если вы напишите русскими буквами «хер».
— А когда вы уехали из СССР и почему?
— Я уехал 21 декабря 1980 года, в день рождения товарища Сталина. Дело в том, что меня много раз пугали и всячески мне предлагали разными странными способами уехать. На меня нападали; мой домашний телефон был выключен. Например, однажды я получил приглашение из Израиля от какой-то женщины, которая приглашала приехать к ней меня, мою жену Иру, дочку Олю, моего отца и сестру, которые жили в Керчи, — и никто из моих знакомых знать не знал, где они живут. Тем не менее в этом приглашении были указаны их адреса. Я тогда еще не был готов к отъезду, но, зная, что за мной следят, я вышел на улицу, порвал это приглашение и бросил в мусорный бак: чтобы видели, как я к этому отношусь.
А к 1980-му году я уже очень сильно устал от всего этого. И когда в январе 1980-го выслали в Горький Андрея Дмитриевича Сахарова, я написал сатирическое письмо в газету «Известия». Тогда было принято, что люди, награжденные какими-то орденами, писали в «Известия» такие благодарственные письма: «Прошу через вашу газету выразить глубокую благодарность ко всем организациям партийным, профсоюзным, которые поздравили меня с высокой правительственной наградой». А я написал такую пародию: «Прошу через вашу газету выразить мое глубокое отвращение к советским партийным общественным организациям, а также к отдельным лицам, включая мастеров сцены, художников слова, передовиков производства, которые приняли и еще примут участие в травле лучшего человека нашей страны Андрея Дмитриевича Сахарова».
Я писал много такого рода иронических писем — и обычно на них ответа не получал. Но на это письмо ответ пришел довольно скоро. 20 февраля был день выборов в Верховный совет РСФСР. А я не ходил на выборы. Вдруг звонок в дверь, я открываю, стоят два человека, говорят, что они агитаторы и пришли узнать, почему я не ходил голосовать. Я сказал, что просто не хочу. Они: «Нет, все-таки вы должны сказать причину». Я им ответил, что причина есть, но мне неохота им ее раскрывать, потому что это долгий разговор, и вообще — они меня не знают. Тогда один из них возразил: «Нет, мы вас знаем, можно к вам войти?» А поскольку на меня уже не раз физически нападали, я посмотрел на них и говорю: «Одному можно зайти, а двоим нельзя».
Один из них зашел в квартиру, я, пятясь, пустил его к себе, поглядывая по сторонам: чем буду обороняться, что можно будет схватить в случае чего. А он снял шапку и торжественно объявил: «Владимир Николаевич! Я из райкома КПСС, моя фамилия Богданов, мне поручено вам сообщить, что терпение советской власти и народа кончилось. Если вы не измените свое поведение, то ваша жизнь здесь станет невыносимой».
А я уже был готов к отъезду. И сказал: «Если вы имеете в виду, что я должен уехать, то я согласен, если будут выполнены мои скромные пожелания. Я имею в виду, что хочу вывезти книги — архив и так далее. Передайте их тем, кто вас позвал». «Агитатор» пообещал и ушел.
Через некоторое время появился писатель Владимир Санин и пересказал мне свой разговор с неким Юрием Идашкиным, который работал в Государственном комитете печати и был связан с КГБ. Идашкин рассказал, что зашел случайно к своему начальнику Стукалину, там был еще какой то человек, и они говорили обо мне. И вот этот человек сказал: «С Войновичем пора кончать». А этот писатель — Володя Санин — спрашивает: «А как кончать?» Идашкин ему объясняет: «Ну ты же понимаешь, Володя на машине ездит, ведь всякое может случиться». Я понял, что он мне все это передает, чтобы я окончательно принял решение уехать. Я взял листок бумаги и написал, что готов покинуть Советский Союз при условии, что будут выслушаны мои пожелания, а всякие попытки воздействовать на меня каким-нибудь нецивилизованных способом вызовут мою реакцию, противоположную их ожиданиям.
Санин взял эту бумажку и ушел. А через пару дней вернулся и сказал, что заявление рассмотрено и со мной хочет говорить Идашкин, который на разговор как бы уполномочен от органов.
Я не хотел его пускать к себе, и мы встретились у Санина. Идашкин стал мне говорить о том, что идет война с Афганистаном, мы проигрываем по всем пунктам Западу, и поэтому если некоторое время назад я мог расcчитывать, что за меня кто-то заступится, то теперь этот расчет уже бесполезен, потому что мы проигрываем, и нам все равно: проигрывать 6:0 или 7:0.
«Вот к тебе сейчас ходят иностранные корреспонденты, а когда тебя куда-то пошлют, к тебе будет ходить только участковый, и разговаривать он с тобой будет иначе», — пугал меня Идашкин. Я его спросил: «А что если я возьму и уеду к родителям в Керчь и затаюсь там?» Он мне на это ответил: «Какой ты хитрый. Это все равно, что вот Израиль захватил какие-то территории, а теперь говорит: «Давайте не будем предъявлять друг другу никаких претензий».
Я разозлился: «Те территории, которые я захватил, вы уже у меня отнять не сможете». Я имел в виду книги, которые я написал. Я сказал, что согласен: я вывожу книги и архив, квартира передается родителям моей жены, и там включают телефон. Они согласились на мои условия, но очень хотели, чтобы я уехал до Олимпийских игр 1980 года. Из-за семейных проблем я смог уехать только в декабре 1980 года.
— Вы не жалеете, что вернулись в 1990-м?
— Я не жалею. Я вернулся, потому что была перестройка. Многие люди восприняли это как кошмарное событие, а я воспринял с большой надеждой: происходили какие-то важные события, я хотел вернуться, чтобы принять участие в этих событиях. Это отдельная история, но меня тогда приняли в штыки. Я немного покрутился, и все-таки какое-то скромное участие принял в жизни страны.
— Как сегодня выдавливают инакомыслящих из России: так же, как вас тогда?
— Вот, например, Алексея Навального очень сильно выдавливают из России. По-моему, ему ясно дают понять, чтобы он убирался. А он говорит, что не уедет. Большинство поддаются, потому что у человека жизнь одна. Был такой анекдот: жизнь дается человеку только один раз, и прожить ее надо там.
— Чем сегодняшняя ситуация в России отличается от той, что была в СССР?
— Интеллигенция тогда была более единой. Мне кажется, что сейчас вообще нет интеллигенции, потому что как-то иначе надо сейчас называть людей образованных. А тогда интеллигенция почти вся была настроена антисоветски, но высказывали свои взгляды далеко не все. Те же, кто молчал, поддерживали инакомыслящих, и всегда чувствовалось, что ты не один, что ты находишься в каком-то обществе. Вот сейчас, мне кажется, у нас общества нет.
— Когда вы уезжали из СССР в 1980 году, думали ли вы, что уезжаете навсегда?
— Как ни странно, тогда у меня было более оптимистическое предчувствие. Когда я уезжал из Советского Союза, я говорил, что через пять лет там начнутся радикальные перемены. Мне тогда никто не верил. Я был уверен, что перемены эти будут к лучшему. Я не думал конкретно, что Советский Союз развалится и советская власть вообще кончится. Я думал, что перемены все-таки будут именно резкие, будут какие-то реформы по «очеловечиванию» советского строя, возникнет социализм с человеческим лицом. И в последнее время я пришел к выводу, что опять что-то такое назревает, но тогда я говорил уверенно насчет пяти лет. Я видел возраст членов Политбюро КПСС, и понимал, что примерно в этих пределах они и будут существовать, — поскольку они все были уже очень старые, кроме Горбачева. Было ясно, что скоро все это рухнет и придут люди, которые захотят исправить ситуацию.
— Какие у вас прогнозы на ближайшее будущее?
— Я думаю, что будет примерно то же самое. Я думаю, что перемены придут сверху. Перемены обязательно произойдут в результате каких-то политических причин, трагических, физиологических, каких угодно, — эти перемены произойдут, и следующее руководство обязательно будет исправлять то, что сейчас сделано. Так же, как Советский Союз дошел до некоего маразма, теперешний режим дошел примерно до того же. Общество взбудоражено, идет холодная гражданская война с отдельными горячими проявлениями, как убийство Немцова. Мы поссорились со всем миром, экономическое положение ухудшается, завязли на Донбассе. Крым — это заноза, которая будет сидеть долго. Была у нас оттепель, потом была перестройка. Я не знаю, как те люди, которые придут к власти, назовут, то, что будет после Путина. Они будут вынуждены приступить к исправлению ситуации. Будут предприняты какие-то экстраординарные меры. Реформы. Это будет такое положительное движение. В это время все государственные механизмы, рычаги, государственные скрепы ослабнут, и тогда появятся в политике и в экономике новые молодые люди. Но в то же время появятся и деструктивные силы. То есть будут те, кто хочет оздоровить российское общество, и те, кто захотят разрушить Россию.
То есть мое предсказание на первый этап — положительное, а второй этап, не знаю, может нам грозить развалом, который будет пострашнее, чем развал Советского Союза.
1
