Екатерина Николаевна Геккерн-Д’Антес (Гончарова) стала знаменитой волею судьбы, которую точнее надо бы назвать “роком”. Ей пришлось после замужества носить на себе незавидное клеймо “жены убийцы”, ее не принимали в свете, она оказалась в чужой стране, вдали от родных, которые почти отказались от нее! И все потому, что растворила себя во всепоглощающем чувстве, которое затмило для нее все остальное…
Редкие весточки от брата Дмитрия или от матери, из России, были скупы и строги, она тщетно выискивала в них хотя бы искру той прежней теплоты таких, казалось, недавних, а на самом деле – далеких времен, которые она про себя называла “Пушкинскими”.
Потом родные и вовсе перестали ей писать, она узнавала о них все новости через третьих лиц… В каком неверном виде эти новости доходили до нее, можно только представить…
Писем от сестер, с которыми в детстве и юности делила многие беды и радости, не получала вовсе.Но считала это закономерным. Наказанием за свою неумеренную страсть к мужу, которого не переставала любить и сейчас, после почти 5 лет супружеской жизни и рождения трех дочерей.
Ждала четвертого ребенка, переносила все тяжело, горячо молилась о том, чтобы родился долгожданный сын! Босой ходила в католическую часовню, тяжело опускалась на колени, на холодный каменный пол. Перебирала жемчужные четки. Молилась горячо, со слезами! Ей так не хотелось огорчать любимого мужа.
Она с болью вспоминала его сдержанные поздравления на другой день после рождения третьей дочери. Ему тогда с трудом удалось скрыть недовольство под маской холодной вежливости. Свекор, барон Геккерн, кажется, обрадовался рождению ребенка больше, чем отец…
Жорж Шарль де Геккерн Дантес
А когда-то все было не так. Давно ли перечитывала она письмо, которое написал ей Жорж, еще будучи влюбленным: “Позвольте мне верить,что Bы счастливы, потому что я так счастлив сегодня утром. Я не мог говорить с Вами, а сердце мое было полно нежности и ласки к Вам, так как я люблю Вас, милая Катенька, и хочу Вам повторять об этом с той искренностью, которая свойственна моему характеру и которую Bы всегда во мне встретите”.*
Она перечитывала его сотни раз, стоя у окна своей комнаты и убеждая саму себя в том, что, может быть все кошмары кончились и теперь она наконец-то станет его невестой и всё уладится… Тогда еще никто не знал об их тайне, которую в переписке между собой они шутливо именовали “картошкой”.
Впрочем,о чем-то догадывались и сестра, и Александрина, и проницательный Пушкин, но ей не было тогда до этого дела. Она была эгоистически счастлива своей страстью и взаимным, как ей казалось, чувством Дантеса. А другие… Какая ей разница, что подумают другие! Она не боялась ни осуждений, ни презрения. Впрочем, может быть потому, что тогда она еще не выпила эту горькую чашу до конца.
Своих немногих знакомых, а родных – особенно, она старалась потом всегда успокоить видимым безразличием к тому, что их с Жоржем принимают не везде, и не все из бывших ее русских соотечественников могут скрыть гримасу отвращения, случайно узнав чья она супруга.
Так, она писала из Вены брату Дмитрию (в гончаровском архиве сохранилось всего два ее письма из австрийской столицы, где они провели зиму благодаря приглашению свекра, снова, после долгой опалы, получившего дипломатическое назначение):
“Я веду здесь жизнь очень тихую и вздыхаю по своей Эльзасской долине, куда рассчитываю вернуться весной. Я совсем не бываю в свете, муж и я находим это скучным, здесь у нас есть маленький круг приятных знакомых, и этого нам достаточно. Иногда я хожу в театр, в оперу, она здесь неплохая, у нас там абонирована ложа..
И еще, другие письма (26 апреля1841 года): “Иногда я мысленно переношусь к Вам, и мне совсем нетрудно представить, как Вы проводите время, я думаю, в Заводе изменились только его обитатели… Уверяю тебя, дорогой друг, все это меня очень интересует, может быть больше, чем ты думаешь, я по-прежнему очень люблю Завод“.
“Я в особенности хочу, чтобы ты (письмо обращено к брату Дмитрию Гончарову) был глубоко уверен, что всё то, что мне приходит из России, всегда мне чрезвычайно дорого, и что я берегу к ней и ко всем Вам самую большую любовь!”**
Даже лошадь – свадебный подарок графа Строганова, присланный с Полотняного Завода, она назвала Калугой.
Екатерина Гончарова
Мадам Д’Антес (это правильное написание печально знаменитой фамилии), так же, как и все ее сестры, с раннего детства умела управлять лошадьми и была отличной наездницей. Вот только, став баронессой, вынуждена была оставить вскоре по утрам верховые прогулки: рождение одного за другим четверых детей, хлопоты связанные с этим, прочие обязанности хозяйки обширного поместья почти не оставляли времени.
Из-за изоляции, в которой она жила, о ней осталось очень мало воспоминаний и прямых свидетельств. В Петербургском высшем свете ее считали заурядной, не стоящей внимания особой. Блистательная графиня Фикельмон***, когда они впервые посетили ее знаменитый салон, представила их с Александрой Николаевной всем гостям, как “сестер мадам Пушкиной“.
Задело ли это гордую и ранимую Екатерину Николаевну, неизвестно, она предпочла промолчать. Александра же Николаевна, со всегдашней своей самоиронией не преминула упомянуть об этом в одном из писем в Полотняный Завод. Впрочем не написав, что часто, выехав на бал, они вынуждены были одалживать у знакомых дам, то перчатки, то веер, а то и вовсе – башмаки, – как это было на балу у графини Бобринской. Об этом язвительно вспоминала С.Н. Карамзина в своих письмах к брату.
У сестер Гончаровых было, скажем прямо, нелегкое детство. Они росли в обширной помещичьей усадьбе с огромным парком, оранжереями, 13-ю прудами, конным заводом, знаменитым по всей Калужской губернии.
Их училифранцузскому и танцам, истории и изящной словесности, но часто три девочки выходили из комнаты матери с заплаканными глазами и красными щеками – за малейшую провинность мать, Наталия Ивановна, в молодости – знаменитая красавица, кружившая головы многим, фрейлина двора Её Величества Государыни Императрицы Елизаветы Алексеевны – могла отхлестать по щекам перчатками, а то и просто рукой… Ее поступки были неожиданными, непредсказуемыми.
Красавица фрейлина Наталия Загряжская была внезапно уволена от службы в связи с молниеносным выходом замуж за Николая Гончарова, молодого дворянина, выходца из старинной купеческой семьи, владельца бумажной фабрики и имения со странным названием Полотняный Завод. Впрочем, название это шло еще со времен Петра Великого – изготовляли на фабрике паруса для первых кораблей русского флота.Много было неясного в этом скоропалительном, но блестящем замужестве…
Поговаривали, что сумела Наталия Ивановна понравиться Алексею Охотникову, якобы фавориту императрицы Елизаветы, а к чему только не вынудит ревность! Да еще коронованной особы! Но, впрочем, это были лишь слухи и шепоты. Внешне все казалось не так уж плохо. До того момента, пока Николай Афанасьевич, страстно любивший лошадей, не упал с одной из них во время прогулки, сильно ударившись головой о камень.
Николай Афанасьевич Гончаров
Он остался жив, но рассудок его с тех пор был помутнен и все бразды правления имением, фабрикой (исполнявшей заказы на бумагу для императорского двора!), конным заводом взяла на себя властная, гордая, острая на язык, Наталия Ивановна. Привыкшая с молодости к блестящему обществу, она с трудом переносила нравы провинциальной усадьбы, ее характер постепенно портился, она могла выйти из себя по любому, самому незначительному поводу.
Она не терпела, когда ей перечили – неограниченность ее домашней власти способствовала этому. Жить все время под гнетом матери трем умным и тоже гордым барышням было тяжело. Они подрастали, их вывозили на балы: в Калугу, Москву.
Часто барышни Гончаровы принимали участие в живых картинах: мини-представлениях на какой-либо мифологический сюжет. Хорошо танцевали, говорили на нескольких языках, что было принято даже в провинции.
Удивляет другое – они могли почти без ошибок писать по-русски, разбирались в литературе. Много читали, особенно Екатерина. В усадьбе была огромная библиотека, многие книги отец и дед Гончаровы выписывали прямо из-за границы. Потом многие книги из этого роскошного собрания, с разрешения Наталии Ивановны, заберет в Петербург Пушкин.
Может быть, Екатерина Николаевна вышла бы замуж и раньше – были партии, и не раз. Серьезно сватался Хлюстин, один из близких соседей, калужский помещик. Но вечные вопросы приданного – оно было более чем скромным… И больно уж придирчиво Наталия Ивановна разбиралась в достоинствах и недостатках женихов!
Ей мало кто нравился. Да и она окружающим нравилась все меньше. Стала прикладываться к рюмке, окружила себя тучей каких-то непонятных приживалок-монашек, становилась ханжески религиозной. Можно сказать, что замужество младшей сестры – красавицы Натальи Николаевны – спасло старших сестер, потому что обстановка в доме становилась все более для них неподходящей.
Сохранилось воспоминание Нащокина, одного из ближайших друзей Александра Сергеевича. На вопрос о том, зачем он берет в свой семейный дом еще двух незамужних сестер жены, он помрачнел и сухо ответил, что барышням жить в доме Натальи Ивановны все более неприлично: “Она беспрестанно пьет и со всеми лакеями амурничает!” Разговор этот Пушкина с Нащокиным мало кому известен.
Александр Пушкин с женой Натальей Николаевной
Можно даже предположить, что на переселении обеих сестер Гончаровых к ним, в Петербург, настояла не Наталья Николаевна, а Александр Сергеевич, до щепетильности дороживший семейным именем и честью фамилии. Разве мог он представить, какой трагедией обернется это переселение для него самого!
Может быть, на первых порах, по приезде в Петербург, Екатерина Николаевна и чувствовала себя подавленной: попасть из провинции сразу в “высший свет”, в общество, где царили “самые элегантные обычаи” (выражение графини Фикельмон), и быть там на своем месте – это не очень просто.
Но постепенно она пришла в себя. Конечно, она не блистала красотой, как Наталья Николаевна, не была столь смела и независима во мнениях, как Александрина. С нею, вероятно, надо было поговорить, чтобы почувствовать ее природный ум, обаяние, очарование беседы.
Немногие, кто решался на это оставили теплые воспоминания о будущей баронессе Д’Антес. Говорили о ее тщеславии, постоянном желании возбуждать восторг и восхищение, но кто из молодых девушек не грешит этим?
На первых порах она веселилась от души, а в имение, братьям и матери, летели письма, полные гордых описаний о первых балах, приглашениях на вечера и просьб прислать деньги для нарядов и модных шляпок, дамское седло для прогулки по парку, нарядную упряжь для лошади. Ей вторила и Александра Николаевна, вставляя в письма остроумные замечания о кавалерах и петербургском высшем свете.
Но время шло. Выгодной партии не представлялось. Екатерина грустила все чаще, ее раздражала нехватка денег, которые приходилось буквально по крохам выпрашивать у брата, к тому времени уже самостоятельно управлявшего имением и фабрикой… В одном из писем мелькнет фраза: “Так больно просить!..”
Часто деньги для украшения, шляпы, покупки нот – и она, и Александра Николаевна отлично играли на фортепьяно – Екатерина одалживала у любимой тетушки Екатерины Ивановны Загряжской или у сестры. А то и у самого Александра Сергеевича.
Засиживалась допоздна в комнате у камина с книгой в руках. И уже, казалось бы, ни о чем не осмеливалась мечтать. Всю страстность, порывистость натуры, все свои желания она спрятала под покровом тихого внимания, ровной любезности, незначительных улыбок, полушутливой, ничего не обещающей болтовни.
Так было пока она не встретила Д’Антеса. Высокий, белокурый красавец был любимцем женщин, а по слухам, и самой государыни Александры Федоровны****. Потому-то и попал так быстро иностранец в элитные русские войска – гвардию, куда обычно принимали русских потомственных дворян! Гвардия сперва роптала, но позже приняла Д’Aнтеса, как своего.
Он блистал остроумной болтовней в салонах, умел понравиться там, где нужно. Его запросто принимали не только у полкового командира Полетики, но и в салоне Карамзиных, Вяземских, Мещерских, где он сумел стать заметным и почти что своим.
Забавлял анекдотом, мог принести книгу, запрещенную к изданию в России (для сына голландского посланника, пусть и приемного, не было барьеров и запретов), ловко вальсировал, не терялся при остроумном разговоре… Когда Екатерина Николаевна увидела красавца-француза на одном из балов, сердце ее сразу было покорено.
Много в нем было позерства, показной храбрости, но много и того, что ценилось в обществе и особенно среди офицеров-гвардейцев: он неплохо фехтовал, отлично сидел в седле, владел оружием. Россия надолго запомнила как стрелял гвардеец Д’Aнтес…
Много темного и неясного в этой дуэльной истории, как и в истории женитьбы Д’Антеса на Екатерине Николаевне… Многое еще не открыто, да и неизвестно, будет ли открыто когда-нибудь…
Архивные документы, относящиеся к запутанному делу последней дуэли поэта хранятся в различных частных коллекциях, часто труднодоступных: в посольствах, аристократических особняках и усадьбах, а порой даже и в Министерствах Иностранных дел – это относится к нашумевшим в последнее время документам о деятельности барона Геккерна в России, найденным в голландском МИДе. Но даже немногое из того, что известно, начинается с тайны.
Жорж-Шарль Д’Антес, барон Геккерн, появившись в аристократическом обществе Петербурга, одерживает над легкомысленными головками и сердцами северных красавиц ряд побед. И устремляется к самой неприступной из них – “крепости Карс”, как полушутливо говорил когда-то Пушкин (еще в годы жениховства) – Наталии Николаевне Пушкиной.
А. П. Брюллов. Портрет Н. Н. Пушкиной. 1831—1832
Многим он кажется совершенно потерявшим голову от любви. Но замечают также и взгляды, которые бросает на барона старшая сестра, Екатерина. Она старается быть всюду там, где появляется Д’Антес. Или это Д’Антес старается быть всюду там, где бывают “поэтическая” мадам Пушкина и ее сестры? Теперь не разобрать!
Светское общество оживленно наблюдает за галантным, страстным романом. Многие заключают пари на то, когда же барону удастся сломить сопротивление “Мадонны-поэтши” (выражение П.А. Вяземского) и чем же закончатся страдания ее “несчастной сестры”…
Екатерина, наблюдая за знаками внимания Д’Антеса к сестре, начинает невольно ревновать, чувство ее разгорается и она, презрев условности, решается на крайний шаг. Это о нем, крайнем шаге, осторожный, до кончиков ногтей светский, Андрей Карамзин скажет в частном письме: “из сводни превратилась в возлюбленную, а потом и в супругу…”
Возлюбленную, которую заболевший гвардеец вскоре будет принимать у себя на квартире “почти, как супругу, в самом невыигрышном неглиже“. Он будет отказывать из-за ее частых и неосторожных визитов друзьям и знакомым, тому же Андрею Карамзину, зашедшему без предупреждения, в неурочный час.
Обо всем этом осторожно рассказано в книге итальянской исследовательницы-историка Серены Витале “Пуговица Пушкина” (1995). Там же впервые опубликовано несколько писем барона Жоржа Д’Антеса к Екатерине Николаевне. Они не наполнены страстной любовью, как можно было бы ожидать. Но забота и чувство нежности к человеку, вверившемуся ему безоглядно, там как будто бы есть.
Не будем строить догадок, скажем только, что незадолго до женитьбы этих двоих грешников-возлюбленных связывала уже такая тайна, которую не скроешь долго – ожидание ребенка. Витале приводит конкретные доказательства того, что это действительно так.
И можно теперь совсем под другим углом зрения рассмотреть первый дуэльный вызов Пушкина Д’Антесу, закончившийся свадебным вечером и обрядом венчания в двух церквах -католической и православной. Слишком уж расшалившегося офицера, по-прежнему вальсирующего на балах и кружащегося назойливой мухой около непокоренных красавиц, просто пытаются приструнить, поставить на место, напомнить о долге честного человека! (Позволим себе это осторожное предположение.)
Савицкий Георгий. “Встреча Пушкина с Дантесом в Летнем Саду”.
Пушкин возмущен поведением Д’Антеса, его фривольными остротами и строго запрещает на одном из вечеров Екатерине Николаевне говорить с ним. Та, вспыхнув, подчиняется, сразу поняв в чем дело. Но ее страстная, всепрощающая, всепоглощающая любовь – сильнее. Она забывает о негодовании Пушкина, тайные свидания, записки продолжаются, она всюду ищет с бароном встречи, ссорится с сестрой, бросая ей гневные и ревнивые упреки и обвинения.
Вызов Пушкина неожиданным образом счастливо (для Екатерины, конечно) все завершает. Жорж, спустя некоторое время делает официальное предложение “м-ль Гончаровой, фрейлине Ее Величества” (фрейлиной она стала с декабря 1834 года).
На свадьбу получено разрешение Двора, братья невесты Сергей и Дмитрий, спешно привозят из Москвы материнское благословение. Екатерина Ивановна Загряжская пишет в письме Жуковскому:
“Жених и почтенный его батюшка были у меня с предложением. … К большому щастию за четверть часа перед ними приехал из Москвы старшой Гончаров и объявил им родительское согласие и так – все концы в воду“.***** (Сохранена орфография документа.)
Теперь становится понятным загадочный прежде смысл последней фразы в записке, но роль Екатерины Николаевны в последней дуэли Пушкина, так и неясна до конца…
Читать далее:
https://rishonim.info/ekaterinq-goncharova/
