Десять дней назад я написала текст «Разделенные в смерти». Мне казалось невероятным, немыслимым это разделение погибших на своих и чужих. И вот минувшая пятница стала очередным кровавым кошмаром. И интернет вдруг взорвался – не от возмущения по отношению к нелюдям, хладнокровно стрелявшим и взрывавшим в Париже, и даже не от скорби по тем, кто ушел. Интернет-жители взялись обсуждать, чьи жертвы более жертвы, чья скорбь более светлая, чьи слезы более настоящие. И вопрос, стоит ли раскрашивать свои аватарки в цвета французского флага и почему, собственно, до сих пор не раскрашивали их в цвета флагов других стран, где происходили трагедии, оказался самым мучительным, самым важным на сегодня.
Я сейчас напишу очень жестокое и непопулярное, но оды вряд ли помогут выжить в этой войне. Спор о том, почему мы скорбим в одном случае и остаемся безразличны в другом, разрешается очень просто – мы скорбим там, где красиво. Извините за цинизм, но Париж – это гораздо красивее, чем Кения. А там ведь тоже сто с лишним детей погибло от рук того же ИГИЛа. И тоже совсем недавно. Но Кения – это как-то не про нас, не про наши ценности, не про войну цивилизаций, о которой писали те, кто отстаивал свое право красить лицо в цвета французского флага. Или вот Сирия та же, в которой ежедневно гибнут сотни мирных жителей, в которой расстреливают и обезглавливают, насилуют и разрывают на части заживо. Но Сирия – это тоже не про нас, не про наши мечты. Зато Париж испокон веков для всего мира является символом чего-то невероятно прекрасного, романтичного и про любовь. Что уж говорить о России, в которой еще во времена Грибоедова «французик из Бордо» был эталоном манер и нарядов, а цвет нации мечтал «увидеть Париж и умереть».
Мне, в общем, понятна обида тех, кто спрашивает, почему же так не скорбели ни в России, ни в мире по жертвам авиакатастрофы в Египте. И хотя погибло двести человек, фэйсбук не предложил раскрасить аватарки в цвета российского флага, в европейских столицах тоже не раскрасили архитектурные памятники в российский триколор, мир опечалился, но не содрогнулся. Мне понятна эта горькая обида, о которой сегодня многие пишут в российском сегменте интернета. Мне понятно вот это «А как же мы?», когда получается, что Париж ценнее, значимее, больнее.
Мне также по-детски больно и страшно, потому что Париж был поздно ночью 13 ноября. А несколькими часами ранее, 13 ноября днем, Яков и Ноа Липман ехали со своими двумя сыновьями в дом к старшей дочери на субботнюю трапезу. Этот обед должен был стать настоящим праздником: через три дня у дочки была назначена свадьба. Нарядные, счастливые, они купили цветы и ехали веселиться и пить вино, греться в кругу семьи, строить планы на будущее. Ноа специально испекла пироги… Всё это закончилось в один миг, когда на перекрестке неподалеку от Хеврона их машину обстреляли из автоматов. Яков и его старший сын погибли. Младший вызвал «скорую» своим окровавленным близким. Это случилось в час дня в ту самую пятницу, тринадцатого. До самого вечера об этом не было ни слова ни в европейских СМИ, ни в российских, ни в американских. Их смерть никто не заметил, этот теракт был одним из более чем шестисот нападений, случившихся здесь, в Израиле, за последние месяцы. Не появились за это время ни аватарки с израильским флагом, ни слова сочувствия, ни призывы всем миром выступить против терроризма. Никто не приносит цветы и свечи к израильским посольствам. И только на площадях европейских столиц время от времени проходят пропалестинские демонстрации, а в американских университетах призывают бойкотировать Израиль.
В тот же день стало известно, что продукцию с израильских территорий, которые европейцы считают «захваченными», будут маркировать особым знаком, чтобы потребители знали: покупать ее не стоит. Маркировать евреев европейцам вообще как-то привычно. Может быть, поэтому у меня рука не поднялась раскрасить свою фотографию в цвета французского флага. Как-то он плохо сочетается с желтой шестиконечной звездой, которой помечали моих соплеменников в той же Франции во время войны. И которой, кажется, не прочь пометить и сегодня.
В двух ульпанах, в которых я успела поучиться за последний год, всюду звучит французская речь. Из обожаемой во всем мире Франции бегут евреи. Они бегут из своих уютных европейских городов в очень жаркий, очень дорогой и очень небезопасный Израиль. Как-то на перемене бывший парижанин с до смешного очевидным французским именем Оливье рассказал мне, почему бегут. Потому что еврейских детей бьют во французских школах. И бьют далеко не всегда арабские ребятишки, которые, конечно, влияют на умы и настроения своих одноклассников. Бьют коренные французы – потомки Вольтера и Гюго, носители цивилизационных ценностей, которые, как многие сегодня пишут, воплощает Франция. Мне сложно раскрашивать себя в цвета французского флага. Я, видимо, слишком боюсь. Не только ИГИЛа (запрещенная в России организация) – это лишь одна из угроз, постоянно нависающих над Израилем. Я боюсь того, что ни от ИГИЛа, ни от прочих наших недобрых соседей мне некуда бежать. Как некуда было бежать моим соплеменникам в годы Второй мировой войны в Европе – их не принимали, от них отказывались, их выдавали немцам. Их убивали миллионами, для начала отметив знаком – шестиконечной звездой, чтобы было понятнее, кого убивать.
Я всё время читаю то, что пишут выжившие во время атаки в Париже. Читаю слова милых, славных, прекраснодушных, потрясенных случившимся. Многие из них еще совсем дети – восемнадцать, двадцать, двадцать два. Им пришлось пережить то, что пережили наши бабушки и дедушки: они замирали в ужасе, погребенные под мертвыми телами, они захлебывались в крови своих друзей, они притворялись убитыми, чтобы их не заметили и не добили, они спасали друг друга, они шептали «я люблю тебя» умирающим близким, они молились: «Пронеси». Мне очень больно за них – славных, светлолицых, пришедших на концерт, а оказавшихся на войне. На той самой войне, которую они предпочитают не замечать, которая в Израиле идет каждый день, в которой нас убивают. На войне, в которой нет тактики, стратегии и расстановки войск. Есть ножи, пояса смертников, автоматные очереди из-за угла, наезды машин на пешеходов.
И есть Европа, которая и сегодня, раскрашивая в цвета французского флага свои архитектурные памятники, поддерживает в этой войне тех, кто нападает и будет нападать. Сегодня они пришли убивать в Париж. И обещают убивать в Лондоне и Риме. Мне больно за них – чудесных, образованных, юных, жизни которых оборвали безжалостные выстрелы и взрывы. Но мне почему-то кажется, что в Париже по мне не заплачут.
Пока я писала этот текст, министр иностранных дел Швеции Маргот Вальстрём, в сущности, обвинила Израиль в произошедших в Париже терактах. По ее словам, «радикализация мусульманской молодежи в странах Европы связана с тем, что палестинцы не видят для себя будущего, и эта ситуация толкает их к насилию». И у меня не получается раскрасить себя в цвета французского флага. Видимо, слишком глубоко впечаталась эта настойчивая отметина, смертельный знак, по которому нас уводили убивать с уютных европейских улочек. Видимо, слишком много в израильских ульпанах французских евреев сегодня. Видимо, слишком страшно и безнадежно то, что нас опять хотят помечать.
Автор о себе:
Мои бабушка и дедушка дома говорили на идиш, а я обижалась: «Говорите по-русски, я не понимаю!» До сих пор жалею, что идиш так и не выучила. Зато много лет спустя написала книгу «Евреи в России. Самые богатые и влиятельные», выпущенную издательством «Эксмо». В журналистике много лет — сначала было радио, затем печатные и онлайн-издания всех видов и форматов. Но все началось именно с еврейской темы: в университетские годы изучала образ «чужого» — еврея — в английской литературе. Поэтому о том, как мы воспринимаем себя и как они воспринимают нас, знаю почти все. И не только на собственной шкуре.
