Она родилась в знаменитом Доме на набережной в семье сталинского наркома иностранных дел Максима Литвинова. Любимую внучку Машу за необычный цвет глаз он называл Фиалкой. Если она когда-нибудь соберется писать мемуары, это будут истории с географией. И не только. Журналистка Маша Слоним говорит, что ей очень повезло, потому что она прожила несколько жизней.
— Маша, каковы детские воспоминания наркомовской внучки?
— Жили скромно, даже мебель была с бирочками НКИД — Народный комиссариат иностранных дел. Помню продуктовые заказы, которые мы получали в столовой во дворе. Помню дым, который шел из мусоропровода, потому что жгли документы. Дедушка жег валюту. Бумажные деньги. А еще у него был шелковый кисет, в котором хранились монеты разных стран. Я их подворовывала и раздавала во дворе, что в то время было довольно опрометчиво. И однажды дедушка встретил меня в нашем длинном коридоре, по которому мы катались на велосипедах, и сказал: “Машенька, мне надо с тобой серьезно поговорить! “У меня все внутри упало, потому что я понимала, что речь пойдет о моих “валютных операциях”. Но дедушке было некогда, и он, вероятно, забыл, но мое ощущение дамоклова меча над головой осталось на всю жизнь. Еще у него были опасные бритвы, острейшие, которые я тоже подворовывала и раздавала во дворе.
— Максима Литвинова сняли с поста наркома, когда СССР взял курс на сближение с фашистской Германией, а в 41-м Сталин направил его в Вашингтон. Странные виражи.
— Известно, что Гитлер не хотел, чтобы Литвинов, как еврей, да к тому же человек, который еще в Лиге наций предупреждал об опасности прихода Гитлера к власти, подписывал советско-германский пакт. А с другой стороны, я уверена, что дедушка сам подал бы в отставку, рискуя чем угодно, лишь бы не участвовать в подписании этого постыдного пакта.
Сталин вернул его на службу в самое тяжелое для страны время, потому что знал, что Литвинову симпатизирует Рузвельт, да и вообще он был популярен на Западе. И дедушка сумел его убедить открыть второй фронт, добиться распространения на Советский Союз ленд-лиза. После войны, когда он вернулся из Вашингтона, Сталин предлагал ему пост министра культуры, но дедушка отказался. В последние годы жизни он был занят тем, что составлял словарь синонимов русского языка. Ему это было интересно.
— Скажите, а ваш дедушка умер своей смертью? Есть версии, что его убили.
— Он умер от инфаркта в своей постели. Известно, что на него готовилось покушение, он должен был погибнуть в автомобильной катастрофе. Мама рассказывала, что дедушка спал с револьвером под подушкой, потому что ждал ареста. Уже посадили его коллег. Против него заводилось дело. На похороны пришла только семья и его водитель. До сих пор помню его фамилию — Морозов.
Дедушка был идеалист по натуре. Он хотел думать о людях лучше, чем они есть. Когда Молотов сказал ему: “Максим Максимович, составьте список верных людей в МИДе, на которых можно положиться”, — дедушка, думая о сохранении преемственности, составил такой список. Все эти люди были арестованы.
— Ваша бабушка, Айви Лоу, была англичанкой по рождению. Была рада, что ей удалось сохранить британский паспорт.
— Бабушка вышла замуж за дедушку и, естественно, стала гражданкой СССР. Она приехала сюда после революции и прожила здесь всю жизнь. Впервые она смогла выехать в Англию в шестидесятые. Хрущев ее отпустил после трогательного письма, в котором бабушка просила разрешения повидаться с сестрами. Она съездила на год, но, поскольку мы все здесь оставались заложниками, вернулась. А в 72-м году бабушка написала трогательное письмо Брежневу, смысл которого сводился к фразе: “Отпустите умирать на родину!”. И ее выпустили.
— Счастье, что ее не посадили в годы репрессий!
— Это на самом деле удивительно, потому что бабушка была очень неполиткорректна. Она казалась мне очарованным странником в России, таким английским эксцентриком. В молодости писала романы, два были напечатаны в Англии, в шестидесятые печатала рассказы в “Нью-Йоркере”. В самые трудные, опасные годы инстинкт ей подсказал уехать из Москвы. В 36–37-м она уехала в Свердловск, где устроилась преподавать английский в институте. Скорей всего это ее спасло от ареста. О своих опасениях бабушка написала друзьям в США и попыталась передать письмо через знакомого американского инженера. Но это письмо попало к Сталину. Он показал копию моему деду и спросил: “Что будем делать?”. Дед сказал: “Разорвем!“
— Бабушка воспитывала вас в английском духе?
— Абсолютно. Мы снимали дом в Салтыковке под Москвой, тогда это была деревня. Мне кажется, бабушка хотела нас уберечь от советской пошлости. В Москву мы ездили раз в неделю помыться в ванне. Мы обтирались холодной водой, ели овсянку без молока, конфеты не разрешались. Как-то бабушка прочитала в “Ридерс дайджест”, что самый лучший утеплитель — это газета. Она связала нам с сестрой шерстяные кофты, и мы ходили в школу, шурша газетами. Я это ненавидела. Еще у нас были белые трусики на пуговичках, потому что бабушка считала, что резинка сдерживает кровообращение. Все девочки в классе носили байковые трусики голубого или розового цвета, а нам с сестрой и показать было нечего!
— На каком языке вы говорили с бабушкой: русском или английском?
— Она довольно забавно изъяснялась на русском. Читала нам вслух Диккенса, Джейн Остен в подлиннике. В автобусе она с нами громко говорила по-английски, а мы стеснялись, даже делали вид, что не знакомы, или отвечали по-русски. Время было такое: пятидесятые годы…
— Маша, ваш папа — известный скульптор Илья Слоним. Известны его скульптурные портреты Дмитрия Шостаковича, Сергея Образцова, Анны Ахматовой.
— Бюст Пушкина папиной работы хранится в Русском музее. Портрет Бродского там же. Я обязана своим появлением на свет патриотизму моей мамы, потому что само собой разумелось, что она едет с родителями в Вашингтон, куда дедушку в 41-м направили послом. Мама заявила: “Я не могу уехать, когда моя страна воюет”. И дедушка сказал: “Тогда выходи замуж за Слонима”. Так она вышла замуж за моего папу.
— А вы были знакомы с Анной Андреевной?
— Конечно. Она позировала папе в мастерской на Масловке, а к нам домой приходила в гости, всегда царственна и величава. У меня с ее приходами были связаны неприятности. У нас была собака — такса по кличке Месье Трике. Это был страшный шантажист, он чувствовал, когда что-то важное происходит в доме, и начинал лаять низким грубым голосом. Чтобы его утихомирить, приходилось задабривать сахаром. Анна Андреевна сидела за столом и читала только написанные “Полночные стихи”, а Тришка в это время сидел на диване столбиком, и я из сахарницы закладывала ему в пасть рафинад, и не дай бог было промедлить: пес открывал рот с выражением “сейчас залаю!”.
— Иосиф Бродский тоже бывал в вашем доме?
— Родители, а потом и я с ним очень дружили. Он как-то рассказал, что приехала Анна Андреевна из Москвы и дала ему совет: “Познакомься с Литвиновыми и женись на старшей дочке Маше!“ Но не сошлось.
— А поэт посвящал вам стихи?
— Он был очень коварный человек и посвящал мне грубые стихи. У нас в квартире был жуткий бардак, и Иосиф однажды оставил мне записочку: “ту мач оф срач”. Потом мы встретились с ним в Нью-Йорке, когда мы с сыном только приехали и я не знала, как буду жить.
— А как вы оказались в Нью-Йорке?
— В 68-м мой двоюродный брат Павел Литвинов участвовал в демонстрации на Красной площади против вторжения в Чехословакию. Я тоже занималась диссидентскими делами, передавала иностранцам “Хронику текущих событий”. Когда моих друзей стали арестовывать, мама, боясь за меня, настояла, чтобы я уехала. Мой бывший муж уже был в Америке. Сестра тоже эмигрировала, когда ее мужа Валерия Чалидзе, правозащитника, сподвижника Сахарова, лишили гражданства. Я уехала с сыном Антоном в конце 74-го года формально по мотиву воссоединения семьи.
— Что у вас было с собой?
— В то время можно было менять 90 рублей на человека. Из вещей я взяла целый чемодан подарков: ложки, матрешки и льняные простыни. Малой скоростью отправила свою библиотеку — пропало все. Вначале я заехала к Солженицыным в Цюрих, а потом в Лондон. Бабушка хотела, чтобы я осталась в Англии. По ее совету я подала документы на Би-би-си и отправилась в Америку. Там мы встретились с Бродским, и я призналась, что не знаю, чем мне заняться. Он сказал: “Старуха, ты в маразме! “Купил нам с Антоном билет в Детройт и отправил в русскоязычное издательство “Ардис”. Там я начала вкалывать. Мы жили в университетском городке Анн-Арбор. Это был интересный период. Время от времени Иосиф приезжал и навещал нас. Америка — удобная страна для эмигрантов, она быстро дает чувство дома, но это засасывает. Поэтому я даже обрадовалась, когда пришло приглашение на Би-би-си.
— Помните, у Высоцкого? “А потом про этот случай раструбят по Би-би-си. Но на происки и бредни сети есть у нас и бредни. И не испортят нам обедни злые происки врагов!“
— Русская служба BBC оказалась отличной школой журналистики, я проработала 15 лет. Меня даже ценили за отсутствие советского опыта: в Москве я нигде не служила. Грустно было, когда начинали нас глушить. Ощущение такое, будто вещаешь как в вату.
— А где вы жили в Лондоне?
— Снимала домик в тупичке с садом, пока его не выставили на продажу. В то время я получала всего 4,5 тысячи фунтов в год, и дом за 35 тысяч был мне не по карману. Приехал мой приятель, американский журналист, и предложил: “Давай я куплю тебе, а ты отдашь деньги, когда станешь богатой и знаменитой”. Но у советских собственная гордость, и я отказалась. Нашла квартиру, которая напомнила советскую коммуналку: длинный коридор, 6 комнат, одолжила у Солженицыных денег, взяла ипотеку и купила.
— Весело жили?
— Постоянно кто-то гостил. Буковский жил, Зиновий Зиник. Андрей Амальрик останавливался, Люда Алексеева. Виктор Некрасов часто приезжал. Как-то закончилась выпивка, а там с этим строго: в 11 вечера прекращалась продажа алкоголя. Буковский по московской привычке говорит: “Давай на такси съездим!“ Спорить было бесполезно. Поймали такси, и я, стесняясь, спросила: “Вы не знаете магазин, где продаются сигареты?“ Таксист привез нас в район, который населен выходцами из Вест-Индии, там был круглосуточный магазинчик, где продавалась выпивка из-под прилавка. Мы потом часто туда наведывались.
— Маша, а как вы познакомились с вашим лордом?
— Зиник все сделал. Он выпивал с лордом в пабе неподалеку. Робин в этот момент читал “Войну и мир” на английском. Зиник привел его к нам, и Робин, еще пребывая в русском мире, сразу в меня влюбился. Я представлялась ему русской принцессой. Однажды сижу в клубе, раздается звонок — Робин. Говорит: “Я тут у тебя в квартире с чемоданчиком. Я переехал”. Он расстался со своей женой — аргентинской танцовщицей.
— А что было дальше?
— Мы переехали в его поместье под Лондоном. Его мама жила в большом доме, так что мы обосновались в старом домике егеря. Отмыли. В поместье был огромный амбар XVIII века, и нам его перестроили в роскошный дом.
Время от времени приезжали гости. Играли в крикет, устраивались приемы. Мы с Робином все это не очень любили. Надо было соответственно одеваться. Когда мы поженились, я имела право носить все семейные драгоценности, которые хранились в банковском сейфе. Вы не поверите, но я даже не пошла их посмотреть: мне было это неинтересно.
— А чем занимался Робин?
— Он писал, немного печатался. Но у него была проблема, которая выявилась, когда я уже стала с ним жить. Время от времени он впадал в безумие и думал, что он Иисус Христос. Робин был прекрасным человеком в периоды ремиссии и очень опасным во время болезни. Однажды в таком состоянии он сел за руль, и я бросилась на капот машины, чтобы его остановить. За одиннадцать лет всякое бывало. Я научилась с этим жить. Когда Робина не стало, вернулась в Россию.
— А почему вы не остались в Англии?
— Началась перестройка, и я поняла, что интересней здесь, чем там, и мне как раз предложили работать над телепроектом — снимать фильм “Вторая русская революция”.
— Вы живете на две страны и можете сравнивать. В Англии возможна такая коррупция, как у нас?
— Нет, такое невозможно. Там недавно был скандал: члена парламента поймали на том, что он жульничал с оплатой дома: на 20 тысяч фунтов стерлингов обманул налогоплательщиков. И закончил свою карьеру. Человек слаб всюду. Но там есть механизмы, препятствующие превращению коррупции в эпидемию: это независимая пресса и независимая судебная система. И, конечно, выборы. Если ты член парламента, сразу отказываешься от своего бизнеса. Или, если твоя семья связана с каким-то бизнесом, а в парламенте обсуждается вопрос, который каким-то образом его касается, ты должен заявить, что не будешь участвовать в заседании.
— На вашей квартире проводились встречи Московской хартии журналистов. Злые языки говорят, что политики прибегали по первому свистку, как афганские борзые.
— Ничего подобного! Мы думали, кого нам интересно пригласить. Это было закрытое сообщество журналистов: Венедиктов, Корзун, Бунтман, Пархоменко, Миша Соколов, Елена Трегубова, Володя Корсунский, Таня Малкина, Наташа Геворкян. Леня Парфенов был в хартии, но почему-то не приходил. Мы доверяли друг другу, и у нас был принцип неразглашения. Политики знали, что мы не опубликуем того, о чем говорилось в узком кругу. Все было очень просто. Каждый приносил колбасу, бутылку. Как-то пришел Дубинин — глава Центробанка, и засиделся до двух часов ночи. Березовский очень долго отвечал на наши вопросы, рассказывал, пил водку.
— А были случаи отказа со стороны политиков?
— Черномырдинская охрана решила, что это небезопасно, хотя Виктор Степанович готов был прийти. В ФСО наизусть знали мою квартиру. Приходили пораньше, помогали пропылесосить пол.
— Когда все это закончилось и почему?
— Интересный вопрос. В начале двухтысячных. Это совпало с уходом Бориса Николаевича. Все изменилось, и нам стало неинтересно. Да и новым политикам мы были неинтересны, наверное.
— Маша, вы гражданка России или подданная Ее Величества?
— У меня английский паспорт. Мария Слоним — мое рабочее имя, а там я — леди Филлимор.
Источник: Московский Комсомолец
