На каждом историческом повороте им приходится бороться за право сохранить свою идентичность, а Россия последовательно сопротивляется их попыткам вернуться на родную землю. Спецкор «Холода» Виктория Ли посетила диаспору черкесов в Турции и рассказывает, как им удавалось полтора века сохранять мечту о возвращении домой — и почему теперь она под угрозой. 

«Я умру, если не уеду на родину», — так говорил родителям старшеклассник Мустафа (имя изменено), когда жил в турецком городе Кайсери. 

Прапрадед Мустафы — тогда его фамилия была Тхамоко — во второй половине XIX века стал одним из первых черкесов, приехавших в Османскую империю. Переселялись черкесы не по собственной воле: с их родины, Кавказа, их вытесняла Российская империя, продолжавшая территориальную экспансию. Поколение вынужденных эмигрантов мечтало вернуться на родину и передало эту мечту потомкам. Мустафе о Кавказе много рассказывали его старшие родственники и отец, Фейзеттин. 

Когда Мустафа заканчивал лицей, у него появилась возможность побывать на родине предков: впервые за 150 лет сделать это было безопасно и относительно просто. В июне 1991 года в Нальчике провели первый Всемирный фестиваль черкесской культуры «Негасимый очаг» — в частности, туда поехал выступать ансамбль, в котором танцевал Мустафа. Молодой черкес по-настоящему увлекся исторической родиной, познакомился с однофамильцем и пообещал ему, что вскоре вернется на Кавказ навсегда. 

Мустафа сдержал обещание. «Было тяжело его отпускать, — вспоминает теперь его 79-летний отец. — Мать очень сильно переживала, ведь связи тогда не было, а он уезжал далеко и в полную неизвестность». Переехав в Россию, Мустафа поступил в Кабардино-Балкарский государственный университет на инженерно-технический факультет как иностранный студент, выучил русский язык, устроился по специальности и с тех пор так и живет в России. 

Фейзеттин впервые навестил сына в России 12 лет спустя. «Мне повезло совершить хадж (паломничество в Мекку. — Прим. “Холода”). Но, когда я посетил родину, я понял, что мой самый главный хадж — это моя родина, — рассказывает он со слезами на глазах. — Я знал о родине из рассказов старших, но в реальности она оказалась гораздо красивей всех наших сказок о ней».

Фейзеттин и его семья — из множества черкесов, которые последние полтораста лет живут на чужбине, тоскуя о потерянной родине. Кавказский народ оказался жертвой сразу двух империй: Россия гнала их прочь, Турция запрещала быть собой и заставляла менять имена (в этом тексте «Холода» у большинства героев две фамилии — нынешняя турецкая и исконная черкесская). Даже сейчас, в XXI веке, российское государство продолжает сопротивляться тому, чтоб эти люди возвращали свою землю и идентичность.

Голодные, оборванные, больные

«Ни мой отец, ни дед, ни прадед не ели рыбу из Черного моря, потому что думали, что эти рыбы ели трупы черкесов», — говорит 36-летний турецкий черкес Илькер Чакырмас (Тхамбльмыш). Его прабабушка рассказывала, что, когда семья уезжала в изгнание по Черному морю, на ее глазах умерла сестра — и ту «просто выбросили за борт». 

В России принято считать, что Кавказская война началась в 1817 году, когда войска Российской империи под руководством генерала Ермолова начали вести в регионе активные боевые действия. По мнению ряда исследователей, на самом деле война к тому времени шла уже больше полувека — с 1763 года, когда Россия построила Моздокскую крепость на территории Кабарды и начала воздвигать военную линию на кабардинских землях. Это нарушало условия Белградского мирного соглашения 1739 года, по которым Кабарда признавалась независимым государством. Кавказские народы, в основном исповедовавшие ислам — черкесы, чеченцы, народы Дагестана, — начали сопротивляться: как только русским, имевшим огромное численное и технологическое преимущество, удавалось подчинить одних противников, на их место приходили другие. 

Как писал начальник главного штаба Кавказской армии генерал Александр Карцов, до 1860 года, когда начался заключительный этап войны, имперские войска ставили своей целью «наносить частые поражения» горцам, демонстрируя превосходство русской армии и заставляя «изъявить покорность». В результате таких экспедиций кавказские общины то покорялись Российской империи, то восставали вновь. Генерал рассуждал: «Если даже мы заняли бы горы укреплениями и провели бы к ним дороги, то все-таки приходилось бы постоянно держать в горах огромное число войск и не быть покойным ни одной минуты». 

К 1860 году Российская империя уже захватила Чечню и Кабарду — непокоренными оставались только западные черкесы. В этот момент стратегию изменили: по плану генерала Евдокимова россияне начали создавать на черкесской территории казачьи станицы. По данным доктора исторических наук Тугана Кумыкова, с 1863 по 1865 годы на Северном Кавказе была образована 81 казачья станица. 

Чтобы провести эту операцию, российские войска попросту сжигали аулы дотла. «Захват покинутого горцами или отбитого у них имущества был приведен в систему», — писал один из армейских командиров Михаил Венюков. Жители аулов спасались, как могли: либо пытались сопротивляться, но неизбежно проигрывали в борьбе с огнестрельным оружием, либо сразу уходили в лес, «заслышав пронзительные крики своих сторожевых». «Для солдата это была потеха, особенно любопытная в том отношении, что, неохотно забирая пленных, если таковые и попадались, они со страстным увлечением ловили баранов, рогатый скот и даже кур», — вспоминал Венюков. Так за последние четыре года войны русские войска уничтожили не менее 500 черкесских аулов.

Непокорных сгоняли на берег Черного моря и высылали в Османскую империю: той были нужны новые мусульманские подданные, чтобы создать противовес христианскому населению. Турки посылали на Кавказ своих эмиссаров, которые завлекали горцев обещаниями довольствия и многочисленных благ (зачастую они не выполнялись). Так черкесы становились мухаджирами — изгнанниками, которые переселялись в мусульманскую страну, чтобы сохранить свою религию. Те, кто оставались на родине, быстро потеряли свою землю (теперь черкесы были вынуждены арендовать участки у казаков), лишились права носить оружие и жили под постоянной угрозой насильственной христианизации, а то и вовсе выселения в Сибирь.

Вынужденным эмигрантам приходилось ждать своей очереди на отплытие от месяца до года. Жили черкесы под открытым небом, почти без помощи со стороны изгнавшего их государства. Холодная зима 1863–1864 годов, голод, тиф и оспа унесли жизни десятков тысяч изгнанников. Приехав в Новороссийск в ноябре 1864 года, востоковед Адольф Берже увидел в Новороссийской бухте около 17 тысяч человек, ожидающих возможности отплыть за море. «Никогда не забуду я того подавляющего впечатления, — писал Берже. — Позднее, ненастное и холодное время года, почти совершенное отсутствие средств к существованию и свирепствовавшая между ними эпидемия тифа и оспы делали положение их отчаянным. И действительно, чье сердце не содрогнулось бы при виде, например, молодой черкешенки, в рубищах лежащей на сырой почве, под открытым небом, с двумя малютками, из которых один в предсмертных судорогах боролся с жизнью, в то время как другой искал утоления голода у груди уже окоченевшего трупа матери». 

Когда доходила очередь погружаться на корабль, легче не становилось. На судах, рассчитанных на 50-60 человек, пытались уплыть по несколько сотен черкесов. Один из них, по имени Нури, вспоминал: «Нас швыряли, как собак, в парусные лодки; задыхаясь, голодные, оборванные, больные, мы ждали смерть как лучшее для нашей судьбы, ничто не принималось в расчет: ни глубокая старость, ни болезни, ни беременность! Все деньги, которые ассигновало ваше (русское) правительство на поддержку переселенцев, все они уходили куда-то, но куда?». Тех, кто сумел живым попасть на борт, ждало тяжелое плавание, которое тоже могло закончиться смертью. В память о родственниках, погибших в море, несколько поколений семьи Илькера Чакырмаса не ели рыбу.

Всего через восточные порты Черного моря в 1858–1865 годах было отправлено около 500 тысяч человек, указывает историк Кумыков. В основном это были черкесы, но также и абхазы, абазины, чеченцы, осетины. Сколько горцев покинули родину сухопутным путем, неизвестно. Сколько черкесов было убито за годы войны, тоже. Как заявлял Верховный совет Кабардино-Балкарской ССР в 1992 году, Российская империя уничтожила больше 90% населения Кабарды, поэтому черкесы называют войну и выселение геноцидом. 

Сейчас всего в мире по разным оценкам живут от четырех до шести миллионов черкесов. В России их — чуть больше 700 тысяч. На территории современной Турции — как минимум в два раза больше, от двух до трех миллионов человек. Уезжая из России, черкесы были уверены, что вскоре смогут вернуться на родину. По другую сторону Черного моря они живут уже больше 150 лет. 

Не показывай вида, что ты черкес

Предки Омара Озурека (Уотея) добрались до Османской империи сухопутным путем через Грузию в начале 1860-х годов. Часть из них остановились в центральной Анатолии — анклаве около города Кайсери, где до сих пор компактно располагаются десятки черкесских аулов. Часть родственников Озурека поселились в Иордании и Сирии. 

Как пишет историк Амиран Урушадзе, османские администраторы расселяли черкесов в самых необжитых местах империи и обременяли налогами. Например, семья Омара выживала, делая муку в условиях почти что пустыни: днем приходилось работать при температуре 35-40 градусов, ночью — мерзнуть. Несмотря на бедность, болезни, языковой барьер, войны, суровый климат и прочие трудности, черкесы быстро интегрировалась в вооруженные силы и властные структуры империи, пишет турецкий историк Цанер Йелбаши. Уже к июню 1864 года 10 тысяч черкесов, владеющих военным искусством, зачислили в османскую армию. Правивший до середины 1870-х султан Абдул-Азиз даже набирал черкесов в личную охрану.

Как вспоминает 70-летний Сейфеддин Улус (Тхамоко), старейшины из числа первопереселенцев каждый год планировали возвращение на родину и запрещали строить кунацкие — гостиные дома, в которых разворачивалась вся социальная жизнь черкесов и складывалась их устная история. Построить кунацкие означало пустить на новом месте корни. Признать, что они здесь надолго, черкесы решились, только когда у бежавших от Российской империи начали рождаться внуки в Турции. 

Положение диаспоры кардинально изменилось после Первой мировой войны: когда Османская империя развалилась, а Мустафа Кемаль Ататюрк начал строить новую Турцию, ориентируясь на европейские национальные государства. Среди прочего это означало необходимость тюркизации этнических меньшинств, которым до этого империя позволяла сохранять свою идентичность. В 1934 году в Турции приняли закон о насильной ассимиляции через переселение: из собственных анклавов черкесов начали депортировать в другие регионы страны, многие семьи разлучали. Еще через год в стране принудительно ввели фамилии, все граждане должны были брать турецкие фамилии — их давали чиновники, причем зачастую произвольно. «Мало того, что родину у нас отняли, так еще и фамилии», — говорит 35-летний Гекхан: его турецкая фамилия — Щен, а черкесская — Марем. 

Позднее турецкие власти разрешили менять фамилии обратно, но черкес для того, чтобы это сделать, должен либо предъявить доказательства, что исконно носил другую фамилию, либо обосновать, что его турецкая фамилия для него оскорбительна. Первое сделать зачастую сложно, второе — вопрос удачи. 

«Для нас это важно, — объясняет Везир Маргуш, живущий в Турции черкесский поэт. — Мы и так знаем друг друга по черкесским фамилиям. А на родине по ним наши однофамильцы сразу нас узнают». Однофамильцы в данном случае — это не про совпадение, а про родственные связи: в черкесской культуре поддерживаются отношения не только с ближайшими членами семьи, но и с членами большого клана однофамильцев, в который могут входить сотни человек.

Маргуш — единственный собеседник «Холода» из Турции, у которого теперь одна фамилия, черкесская. Восстановить ее официально ему удалось четыре года назад. Изначально его семье дали турецкую фамилию Савур, но гражданские акты тогда велись вручную, и к 1982 году она превратилась в Саврум. По словам Маргуша, это слово по-турецки означает ритуал раздавания пищи в честь умершего на поминках, то есть фамилия связана со смертью, а значит — негативно окрашена. «Мне повезло, что кто-то сделал такую опечатку», — говорит Маргуш и смеется. 

Фамилиями давление на черкесов не ограничивалось. До середины ХХ века турецким языком владела небольшая часть черкесского населения Турции: жители городов, чиновники и силовики. В некоторых городах ввели штрафы за нетурецкую речь в общественных местах и проводили кампанию «Гражданин, говори на турецком!»; иногда на людей заводили уголовные дела по статье «оскорбление турецкой нации» просто потому, что они использовали родной язык. Одна из собеседниц «Холода» Асият (имя изменено по ее просьбе) вспоминает, что в школах за черкесскую речь могли наказать, так как это считалось проступком. До 2004 года в Турции было запрещено использовать родные языки этнических меньшинств в учебных заведениях, общественных местах и СМИ. 

В начале 1980-х, когда Омар Озурек (Уотей) был подростком, он в первый раз выехал из родного аула. То путешествие запомнилось ему еще и из-за напутствия матери. «Не показывай вида, что ты черкес, — сказала она. — Не говори на нашем языке».

Розовые очки

«Если мы ели фрукты, старшие говорили, что на родине фрукты вкуснее, — вспоминает Джихат Улус (Тхамоко), племянник Сейфеддина. — Если садились на лошадей, говорили, что на родине лошади лучше. Начнется зима, говорят, что на родине зимы лучше». Когда черкесы начали строить кунацкие в Турции, память о родине воспроизводилась в них в виде мифов и сказок. Как пишет историк Анзор Кушхабиев, мечта о Кавказе и идея репатриации была главным двигателем сохранения черкесской идентичности.

Попытки вернуться черкесы начали предпринимать уже в 1860-х годах — некоторые из них обращались в российские консульства в Османской империи с просьбой разрешить им репатриироваться, но получали отказы. Другие пытались пробраться в Россию нелегально, но тех, кому это удавалось, ждала повторная депортация или ссылка в Сибирь.

После революции 1917 года многое изменилось, но советская власть, как и имперская, с подозрением относилась к региональным национализмам — особенно с религиозной подоплекой. Именно в советское время черкесов административно поделили на несколько разных народов. Теперь официально адыгейцы жили в Адыгее, кабардинцы — в Кабардино-Балкарии, собственно, черкесы — в Карачаево-Черкесии. В двух последних регионах их еще и объединили с другими, тюркскими народами — карачаевцами и балкарцами: как объясняет исследователь Дмитрий Узнародов, делалось это для «попарного сдерживания национализма».

Черкесы продолжали подавать заявки на репатриацию и продолжали получать отказы. После Второй мировой советские власти мотивировали их тем, что черкесам было бы негде жить — при этом с конца 1940-х по начало 1980-х на Северный Кавказ массово переселяли специалистов и рабочих из разных регионов страны. Общественник, лидер Координационного совета адыгских (черкесских) общественных объединений Кабардино-Балкарской республики Аслан Бешто рассказывает, что в 1970-е годы нескольким сирийским черкесам-коммунистам удалось получить политическое убежище в СССР и переехать в Нальчик, но такие случаи были исключением. 

Возможность наладить связи между диаспорой в Турции и Северным Кавказом появилась во второй половине 1980-х годов: началась перестройка, и центральная власть перестала подавлять националистические движения на местах. Новые черкесские организации начали обращаться к руководству страны (сначала — СССР, а потом — России) и в ООН с просьбами помочь зарубежным соотечественникам вернуться домой. 

И они начали возвращаться. Как пишет антрополог Чен Брам, который летом 1993 года проводил полевое исследование на Кавказе, к тому времени от трех до четырех тысяч зарубежных черкесов уже получили временные российские документы, еще три тысячи человек оформлялись в Кабардино-Балкарии, преимущественно в Нальчике, и тысяча человек в Майкопе, Адыгее. Государство им в этом никак не помогало: единственный случай системного возвращения черкесов произошел в 1998 году из-за войны в Югославии — в Адыгею вывезли черкесов из Косово и дали им землю под аул.

Романтические ожидания, инспирированные воспоминаниями прошлого века, столкнулись с жестокой реальностью России 1990-х. Как пишет историк Кушхабиев, репатриантов грабили, у них вымогали деньги, несколько человек были убиты. Тем не менее многие строили новую жизнь на старой родине. Феррух Шыклароглы (Шик) уехал в Нальчик в годы перестройки, когда ему было едва за 20, — бросив технический университет в Анкаре наперекор желанию родителей. Как рассказывает его сын, 25-летний Идар, в России Шик поступил на юридический факультет Кабардино-Балкарского государственного университета и вскоре обзавелся семьей. Не найдя работу по специальности, в начале 2000-х Шик начал ездить на заработки по всей стране — он пожил в Сибири, Москве, Карелии, но нигде надолго не задержался.

К тому моменту, как Идар закончил среднюю школу, его отец вернулся в Кабардино-Балкарию и все-таки нашел применение своей юридической специальности. Он начал помогать черкесам из Турции интегрироваться в российское общество: обратиться в суд, оформить документы, зарегистрировать бизнес, заплатить налоги и даже дать кому-то взятку. Впрочем, это была скорее подработка — к тому моменту Шик много болел из-за проблем с сердцем. Инвалидность, по словам сына, ему оформили только после того, как семья дала несколько взяток; приходилось доплачивать и врачам, и медсестрам в больницах, куда регулярно обращался отец.

Семья жила настолько бедно, что иногда мама Идара не могла насобирать 80 рублей, чтобы сдать в школьный фонд. Однако Шика это не смущало. «Папа не снимал розовые очки. Он всегда только хвалил и никогда не критиковал родину, — вспоминает Идар. — Папа говорил: “Коррупция — не минус нашего региона или страны, это особенность. Надо просто привыкнуть к тому, что здесь действуют негласные законы, о которых знают все, а не те законы, что написаны на бумаге”». 

Некоторые переселенцы, вернувшиеся в 1990-х, в итоге уехали обратно в Турцию. К 2011 году численность черкесов-репатриантов в Адыгее и Кабардино-Балкарии составила около двух тысяч человек. Сейчас это количество выросло почти втрое — после начала войны в Сирии на Северный Кавказ начали возвращаться черкесы из Сирии. 

Реакция без катализатора

В 1992 году в Абхазии началась война — и это стало большим потрясением для «черкесского национального ренессанса», как его называет Уолтер Ричмонд. Черкесы и абхазы исторически входили в один племенной союз, их языки относятся к одной языковой группе, так что они воспринимают друг друга как близких родственников. На стороне абхазов поехали воевать более полутора тысяч черкесских добровольцев, турецкая диаспора организовывала митинги и встречи с властями, иорданские черкесы отправили в Абхазию 17 тонн гуманитарной помощи. 

Для Кремля в то время национальные движения были «самой большой головной болью» на Кавказе, говорила директор Центра анализа и предотвращения конфликтов Екатерина Сокирянская. По ее оценке, черкесские движения были вторыми по мощи после Чечни (которая в 1991 году провозгласила независимость от России, что в свою очередь через несколько лет привело к войне). Торопясь на выручку к абхазам, добровольцы из Адыгеи, Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии требовали выдать им транспорт и оружие, переходили границу с Грузией через горные перевалы пешком, вплавь переправлялись через пограничную реку Псоу. «Северокавказская (вернее, общечеркесская) революция внезапно вспыхнула от искры, которой стала Абхазия, — пишет исторический социолог Георгий Дерлугьян в своей книге “Адепт Бурдье на Кавказе”. — Экспорт революционных смутьянов на другую сторону Кавказского хребта разряжал обстановку и давал надежду на политическую передышку [в России]». Воевали в Абхазии и чеченские отряды — именно там впервые заявил о себе будущий террорист Шамиль Басаев. 

Хоть победа в войне не принесла Абхазии независимости, признанной всем миром, она стала первой адыго-абхазской территорией, провозгласившей ее. «Вернувшиеся из Абхазии кабардинские добровольцы встретили дома совершенно иные политические реалии. Революционная ситуация остыла до такой степени, что о ней стало даже неловко вспоминать», — добавляет Дерлугьян. Черкесские организации в то время занимались преимущественно вопросами репатриации соотечественников и границ субъектов новой страны. Параллельно, как указывает исследователь Уолтер Ричмонд, оформлялись регионы — и их власти начинали заниматься решением этнических и религиозных конфликтов.

В начале XXI века, когда президентом России стал Владимир Путин, Россия озаботилась своей территориальной целостностью и укреплением вертикали власти. В Чечне шла вторая военная кампания. Как вспоминает лидер Координационного совета адыгских (черкесских) общественных объединений КБР Аслан Бешто, в те годы черкесское национальное движение фактически было разгромлено: «Региональные власти относились к нему с опаской, постепенно маргинализировали и прибрали к рукам черкесские организации, поставив во главе них своих функционеров». Как указывает Ричмонд, изначально во главе таких организаций становились реальные образованные активисты, но ко второй половине 1990-х их место заняли представители элиты, связанные с Москвой, — и теперь участие в черкесском движении превратилось в способ продвинуться по карьерной лестнице, потеряв для многих свою легитимность.

В середине 2000-х возникло новое поколение активистов, которые создавали свои организации и требовали от федеральных властей признать геноцид черкесов, но невозможность влиять на политическую повестку, характерная для современной путинской России, вскоре разочаровала и их. «Как не может быть химической реакции без катализатора, так и черкесы и Хабза (так называется в традиционной культуре комплекс морально-этических и духовных основ жизни черкесского народа. — Прим. “Холода”) не могут взаимодействовать без третьего компонента под названием “свобода”», — подытоживает Бешто. По его словам, власти увидели в черкесском национальном движении опасность и начали искать в нем экстремизм. «При этом, — добавляет Бешто, — за все время существования антиэкстремистского законодательства было вынесено только одно предупреждение против черкесов». На самом деле предупреждений было два: один черкесский активист получил его за то, что организовывал акции памяти жертв Кавказской войны, другой — за то, что публично назвал события XIX века «русско-черкесской войной» и геноцидом черкесов. 

Россия по-прежнему не признает события Кавказской войны геноцидом. В Кабардино-Балкарии, Адыгее и Карачаево-Черкесии 21 мая, день окончания войны, считается официальным Днем памяти черкесов; обычно в России и за рубежом по этому поводу проходят траурные мероприятия и памятное шествие. В 2020 и 2021 годах в Нальчике шествие не проводили из-за коронавируса, а в 2022 году — не согласовали, потому что заявку якобы подали поздно. Как рассказывал общественник Валерий Хатажуков, накануне руководитель администрации главы КБР Мухамед Кодзоков заявил, что нужно «демонстрировать полную солидарность» во время войны в Украине, поэтому шествие в любом случае не согласуют. Впрочем, несколько десятков активистов все равно провели шествие в центре города, а на согласованный траурный митинг пришло несколько сотен человек. 

ЧИТАТЬ ЕЩЕ
Почему 21 мая — день траура для черкесов? Объясняем, что происходило с жителями Северо-Западного Кавказа во время Кавказской войны

По словам Бешто, сейчас, когда черкесские национальные организации заявляют о важности сохранения национального языка и культуры или о репатриации соотечественников, республиканские чиновники смотрят на них как на «склоняющихся к экстремизму» активистов и говорят о том, что на Кавказе должен сохраняться «сложившийся этнический баланс». Это приводит к тому, что сами черкесы очень осторожно говорят о своих правах и проблемах публично. Одна из собеседниц «Холода», переехавшая на Кавказ в 1990-х, сказала, что репатрианты не готовы говорить о недостатках своей жизни, потому что «Россия не даст покоя». Мустафа Улус (Тхамоко), который вернулся в Нальчик в начале 1990-х, поучаствовав в конкурсе национальных танцев, и вовсе отказался от интервью: «Я не хотел бы потерять работу, здесь не приветствуются такие истории».

Для большинства черкесов, живущих за рубежом, не существует никаких специальных процедур, облегчающих им возвращение на родину. Они получают российское гражданство на общих основаниях: сначала нужно разрешение на временное проживание, потом вид на жительство, а через пять лет можно получить гражданство, сдав экзамен по русскому языку. «Если человек едет к себе на родину, почему он должен сдавать экзамен на знание чужого языка? — недоумевает Асият. — Он будет здесь жить и так выучит русский».

Зачем вы сбили наш самолет?

24 ноября 2015 года возле сирийской границы турецкие войска сбили российский военный самолет Су-24. «Честно говоря, мы не могли понять этот самолет упал в Сирии или нам на голову», — вспоминает 36-летний Илькер Чакырмаз (Тхамбльмыш) и смеется. 

Тогда, в 2015-м, Чакырмазу было не до смеха. Он приехал на родину в 2008 году, поступил на экономический факультет КБГУ, а потом начал заниматься бизнесом: продавал текстиль, открыл в Нальчике кафе. Это обычный путь для черкесских репатриантов: по данным историка Кушхабиева, к 2011 году они создали в Кабардино-Балкарии и Адыгее больше двух с половиной тысяч новых рабочих мест. 

Уничтожение Су-24 привело к резкому охлаждению отношений между Россией и Турцией — и оно сразу сказалось на вернувшихся черкесах. Студентов обыскивали в общежитиях, предпринимателей постоянно проверяли всевозможные инстанции от Роспотребнадзора до ФСБ. Гекхану Щену (Марему), у которого в России было свое производство упаковки для кисломолочных продуктов и ресторан, теперь стало работать куда сложнее. По его словам, проверки, враждебность и вымогательство взяток он терпел два года. Доходило до того, что российский черкес, кабардинец, ему говорил: «Зачем вы сбили наш самолет?», разделяя турецких и российских черкесов на своих и чужих. В конце концов Щену это надоело, он продал все свое имущество и бизнес и уехал в Турцию. Ехал на велосипеде через Грузию, дорога заняла семь дней — «настолько был зол и в ярости».

40-летний Кадир Щенкал (Биф) переехал в Россию в 2013 году и открыл в Нальчике мастерскую по ремонту автомобилей. Сразу после случая с Су-24 у него начались проблемы: отменили вид на жительство, вызывали на допросы. «У меня был успешный бизнес, но после самолета ко мне перестали ходить клиенты, а вместо них стали регулярно заходить полицейские в гражданском», — рассказывает Щенкал. На допросах его спрашивали, зачем он приехал в Нальчик, насколько он религиозен, знает ли он каких-то исламских радикалов. 

Ровесники Щенкала в Турции были очень воодушевлены его примером, когда тот уехал на родину, и многие хотели последовать за ним. Когда предприниматель вернулся в Турцию ни с чем, он столкнулся с осуждением. «Когда мы вернулись, мечта поехать на родину пропала, — говорит Кадир про своих сверстников, — Стало ясно, что при любом хоть сколько-нибудь мизерном конфликте между Россией и Турцией черкесов снова будут выгонять. Но я все равно хочу на родину. Я буду счастлив, даже если буду жить в горной пещере на Кавказе».

Здесь легче жить

Как вспоминает Идар Шиков, его отец Феррух часто говорил, что хочет умереть на родине. Так и случилось — 55-летний Феррух умер в Нальчике в 2022 году. Его сын и дочь к тому времени уже жили в Турции.

Шиков и его сестра Жанна родились в Нальчике, но вскоре поняли, что на родине им мало что светит: например, они считают, что хорошее образование можно получить только в Москве, где их наверняка будут называть «чурками» и «террористами». В Турции при этом продолжали жить родственники отца — и Идар Шиков поступил на инженерный факультет Университета Эрджиес в Кайсери. Через три месяца после смерти отца он его закончил, получив звание лучшего выпускника курса. Возвращаться в Россию Шиков не собирается. «Я нашел здесь хорошо оплачиваемую работу еще до того, как выпустился, — объясняет он. — В Нальчике это невозможно без связей. А зачем мне жить в других христианских регионах России? Лучше я буду жить в Турции, которая мне культурно ближе и где живут другие черкесы». 

Как и Идар Шиков, 50-летняя Мадина (имя изменено по ее просьбе) переехала в Турцию ради перспектив. В 1996 году она познакомилась со своим будущим мужем, черкесом из Турции. Он продавал в Нальчике турецкую мебель. Мадине тогда было 25 лет, она только закончила химико-биологический факультет в университете. С будущим мужем она разговаривала на черкесском, потому что он не знал русский, а она — турецкий. Свадьбу им устроили ее родители, но расписаться в России пара не смогла: «Женщина из ЗАГСа сказала, что много людей приезжают из Турции, женятся ради гражданства и разводятся, и меня тоже обманывают, брак фиктивный, — вспоминает Мадина. — Так что зарегистироваться мы смогли только в Турции». 

Мебельный бизнес у мужа Мадины не заладился. В 2003 году, когда их дети еще были дошкольного возраста, семья переехала в Турцию. До 2017 года они жили в родном ауле мужа Мадины. Адаптация давалась ей тяжело: турецкому ее учили дети и телевизор. 

Пять лет назад муж Мадины умер. «Не объяснить словами, как мне стало одиноко», — говорит женщина. Вся ее семья живет в России, в Турции она общается только с некоторыми родственниками мужа, но бросить все и уехать на родину с детьми Мадина не смогла: они не знают русский язык, на тот момент еще не закончили школу, да и в Турции после получения высшего образования у них будет гораздо больше возможностей — и уровень жизни там выше, чем в Кабардино-Балкарии. Мадина бы хотела, чтобы ее дети не забывали родину, но и не уезжали туда навсегда: «Да, мы живем в чужой стране, но здесь дешевле и легче жить, и зарабатывать намного легче». 

Примерно до середины XX века турецкие черкесы противостояли ассимиляции, благодаря компактному проживанию отдельно от других народов, моноэтническим бракам, самобытной культуре и сильной тяге к исторической родине. Однако там, где потерпели неудачу турецкие власти, помогла индустриализация и урбанизация. Черкесы начали переезжать из аулов в города ради работы и учебы — и уже к середине 1980-х многие говорили на своем языке только в кругу семьи. Как указывает историк Кушхабиев, именно в этот момент возвращение на родину стало казаться многим одним из способов сохранить черкесскую идентичность. 

Чтобы не допустить ассимиляции, еще со второй половины XX века в Турции начали появляться черкесские организации, которые учат языку, обычаям, народным танцам и музыке, издают литературу и периодику. Сейчас здесь около 80 черкесских обществ, комитетов, фондов и клубов. Но без связи с родиной, регулярных поездок туда и возможности переселения в условиях глобализации поддерживать интерес к истокам очень трудно.

Идар Шиков входит в молодежный комитет черкесской организации «КАФФЕД» в городе Кайсери. Он признает, что работа идет непросто: он не может уговорить на поездку в Россию даже своих друзей — хотя расходы готов брать на себя. «Я говорю: “Погостите у меня, я буду вашим гидом, везде буду вас водить”, — рассказывает Шиков. — А им неинтересно. Сейчас есть интернет, мои ровесники знают, что происходит на Кавказе, и они не связывают с ним свое будущее».

«Можно сказать, что эта привязанность и связь с родиной оборвалась на моем поколении, — продолжает Шиков. — Для меня домом черкесов может быть любое место, где они живут. У нас в Кайсери тоже есть гора, как Эльбрус, с двумя вершинами. Здесь я чувствую себя, как дома».

Автор