После развода я оказалась у разбитого корыта. То есть, и раньше материальное благополучие было относительным. Потому что во многом зависело от Игаля. А он – от своего настроения, прекрасного и ужасного, в которые он погружался, как в пучину волн, выплывая из одного и плавно переплывая в другое, причем, я не могла уследить за этими заплывами, не проконтролировать, не предупредить…
И вечно жила, как на острие ножа. Год, два, три. Потом год за три… Потом я поняла, что от меня самой ничего не останется, если жизнь такая продолжится. Я просто распластаюсь где-то на краю вечности. И навсегда. Но у меня Юрик и Лиэлька, и распластываться где-либо я не имею никакого права. Мне их поднимать.
И тогда я решила, что все…
Игаль тоже понял, что все… Его, в принципе, в наших отношениях все устраивало. Еженедельные скандалы, и примирения вполне входили в его личную концепцию семейной жизни. Есть, оказывается, люди – вампиры. Я же сходила с ума…
Но так просто взять и дать мне с детьми свободу, это было бы слишком… Сначала он перекрыл банковский счет, вернее, открыв другой счет, перевел туда все наши общие сбережения.
И вот «каспомат» проглатывает кредитную карточку, когда я пришла снять наличные. И вот нет покрытия чека, выданного в школе на экскурсию Юрика. И вот банк возвращает ипотечную суду…
Все это летело на меня штормовым ветром. Как я устояла, знаю только я… И высшие силы, решившие, наверное, меня поддержать. Протянуть свою высшую руку…
Может быть, они и помогли мне разойтись с Игалем, когда тот обратился с просьбой на примирение в раббанут?… «Шлом байт» называется на иврите. Сделал это раньше, чем я успела подать на развод в гражданский суд. «Такая-рас-такая, плохая жена, прошу поддержать мой порыв сохранить семью, а ее призвать к ответственности!»…Ну, типа профсоюзной разборки.
Меня спасли его банковские манипуляции. Мудрые равы в раббануте, не приняли сторону Игаля, и, узнав о моем желании прервать семейные узы, ставшие кандалами, поддержали меня. Не его. О, чудо, он согласился!
И тогда я осталась с Юриком и Лиэлькой. А он — с новой машиной, недавно купленной и всеми нашими общими сбережениями.
Впрочем, не так. Я осталась еще и с квартирой. Об этом я мечтала. За это боролась, готовая отдать ему все. Кроме детей, разумеется. Потому что своя квартира – это теплый очаг, это вера в будущее. Это стены, которые нужны детям, чтобы чувствовать, что они – дома.
Но то, что наша квартира – собственная – понятие весьма относительное. За нее надо платить банку еще двадцать лет. Огромные деньги, если учесть мой скромный доход помощницы воспитательницы продленного дня детского сада.
Так было мне удобно. Ибо Лиэлька оказалась совершенно не детсадовским ребенком, ангины переходили в гайморит, конъюнктивит в воспаление ушной полости, бронхит в воспаление легких, и так по несколько раз в месяц. Пока я была замужняя жена, я предпочитала быть с Лиэлькой по утрам, затем днем приходил со школы Юрик и оставался с ней на пару часов до возвращения с работы Игаля. Да и доходы в семье были иные…
Но теперь Лиэль подросла. И, слава Богу, переросла почти все свои детские болезни. Отправилась в первый класс. Тоже, кстати, с продленкой.
А я… Я поняла, что так мне не выжить. Просто не выжить. Продать квартиру и идти на съем, советовали мне. Поселиться с детьми в одной комнате, и сдать – вторую спальню, советовали мне. Да, были и такие, кто тонко намекал, что пойти на содержание зажиточного израильского мужика – тоже неплохой выход из ситуации.
Но только не для меня… Для меня во всех этих вариантах не было выхода…
Надо было что-то предпринимать…И я поняла. Нужно подрабатывать, чтобы спасти мой маленький мир от разрушения. Пусть это непросто. Но жить с чего-то надо?
И тогда я встретила Вику. С Викой мы, почти две черепахи Тортиллы, были в одной юной компании триста лет тому назад. С тех пор редко пересекались на улицах нашего городка. Вика все так же была хороша и все так же в поисках своей второй половины. То есть, она ее находила, эту половину, но почему-то затем теряла. Искала вновь. И вновь теряла. На что у нее уходило больше времени в жизни, на поиски претендента или на процесс его потери, я не знаю. Иногда мне казалось, что Вике нравится сам процесс, находить и терять. Но я старалась не задавать лишние вопросы. Мы никогда не были подругами, просто останавливались поболтать, если встречались.
И вот теперь появился главный и скорее всего окончательный претендент на сердце, руку, и все остальные части тела Вики! И есть у Вики седьмое чувство, что это – Он. По такому поводу Вика переезжает в Беер-Шеву, круто меняет место жительства, да и саму жизнь. Она бы уже завтра уехала, Барух ждет ее, но вот работа…, она обязана доработать еще три недели. Не хочет портить отношения с работодателем. Может пригодиться и на расстоянии.
А где Вика работает теперь? На почте. Почту разносит. Классная работа, между прочим. И часы достаточно гибкие, и калории еще как сбрасываются, и на воздухе много времени, и сама себе по большому счету – хозяин…
К этому времени я попробовала устроиться в маленький супермаркет на полставки кассиром с гибкими часами работы. Устроилась. Но сразу же приняла от покупателя фальшивую купюру 200 шекелей. Не проверила. Думала о чем-то. Потом еще раз… Пришлось возмещать. Одолжила, вернула. И поняла, что это не для меня.
Я так же поработала, ухаживая за старушкой. Но первая же старушка отбила у меня всякую охоту работать на ниве ухода за бабушками-дедушками… У нее была явная мания величия, ничем не оправданная. Однако все ее пожелания подавать ей еду в накрахмаленном фартуке на подносе, чуть ли не делая при этом книксен, были выше моих сил…
Вторая бабушка оказалась немногим лучше. Нет, ей не нужно было делать реверансы, но надо было через день выбивать ковры, и постоянно ходить в маске. Она была подвержена двум потрясающим фобиям, о которых я раньше понятия не имела, рипофобии, то бишь, боязни грязи, и мизофобии – боязни инфекцией. Ее навязчивое желание окружить себя стерильными условиями, могло довести и меня до какой-нибудь фобии, ибо хождение за ней с тряпочкой и вытирание каждой пылинки — сводило с ума… Третьим был дедушка, который в свои далеко «за восемьдесят» все еще пытался ущипнуть меня.
Я распрощалась с работой по ухаживанию за старичками и старушками без малейшего сожаления.
И тут Вика. И работа почтальоном. Я не успела открыть рот, чтобы расспросить Вику, как она схватила меня за руку и стала горячо уговаривать:
— Слушай, да нам с тобой повезло!! Ты ищешь работу, а мне бы смыться отсюда поживее. Нехорошо его там одного держать. Вдалеке. Соглашайся, а?! Меня мой босс и отпустит раньше, если я ему человека приведу. Нууу, соглашайся. Что ты теряешь? Вот увидишь, еще спасибо будешь мне говорить…
…И я согласилась. Я подумала, что ничего не теряю. С одной стороны выручаю Вику лететь скорее к своему соколу ясному в Беер-Шеву, а с другой стороны… Почему бы не попробовать? А если ничего с этой работой не выйдет, ну, максимум, три недели за Вику отработаю, и распрощаюсь.
Так я по утрам стала почтальоном. И вернулся вдруг стишок из далекого детства:
«Кто стучится в дверь ко мне с толстой сумкой на ремне,
С цифрой 5 на медной бляшке в синей форменной фуражке?
Это он, это он, ленинградский почтальон.
У него сегодня много писем в сумке на боку,
Из Тифлиса, Таганрога, из Тамбова и Баку.
В семь часов он начал дело, в десять сумка похудела,
А к двенадцати часам все разнёс по адресам»
Эту стишок Маршака я теперь напеваю по утрам… Вместо сумки у меня прошлогодний школьный рюкзак Юрика. Вместо фирменной синей фуражки – бейсболка от солнца. Письма, да откуда хочешь, из банка, из «битуах леуми» и «мас ахнаса», из страховых и кредитных компаний, из суда и муниципалитета. Обычных писем, как было раньше, личных писем – переписок, можно по пальцам посчитать. А сумка «худеет» в принципе, когда мне удобно.
Даже не подумала, что полюблю эту работу. Что пойму Вику, которая вполне искренне хвалила мне ее. Точно лучше, чем ухаживать за вздорными старушками.
Да и район мне достался вполне нормальный. Небольшой, компактный. Улицы с виллами, и многоэтажки, пристроенные рядом. Представляю, как элитные жители собственных домов морщились, когда рядом строили эти высотки, наполнившие тихий престижный район выхлопными газами, шумом, собачьим лаем, детскими смехом. Но что поделаешь, у градостроителей свои планы.
Уставала ли я… Да, особенно в начале. С непривычки. Затем купила самые удобные на свете кроссовки, затем построила свой план раздачи почты, вернее несколько планов, чтобы иногда менять последовательность и тогда мой маршрут мне не так быстро осточертеет.
Нет, это совсем не те времена, когда почтальон был знаком со всеми жильцами подведомственного ему района. И даже знал их радости и горести, по старым фильмам это помню…
Мое дело, положить конвертики в почтовый ящик. Если это вилла, то ящик обычно прикреплен к забору, чтобы на расстоянии держать нашего брата – почтальона. Если высотки, то надо помнить все дверные коды, а в подъезде не перепутать квартиры. Иногда на каждом почтовом ящике – куча фамилий. То хозяев, то жильцов, которые снимают эту квартиру, а часто — в одной семье фамилии разные. И конечно важно не перепутать ничего.
Что я и натворила в первый же день работы. Положила конверт, предназначенный жильцу квартиры номер 8, его соседу из квартиры номер 3. Цифры толком не рассмотрела. А там оказалось, как мне сказали потом, письмо личного характера. От адвоката. Извинилась. Покаялась…
**
Когда я иду от дома к дому, со своим почтовым рюкзаком, это мое время для размышлений. Иду и думаю, что я бы хотела… Я бы хотела новые кроссовки, в этих, в дождливую погоду совсем станет несносно. Я бы хотела пойти на концерт любимого Шломо Арци, но цены на билеты больно кусачие. Я бы хотела поехать в «ничегонеделанье», куда-нибудь на неделю. И это тоже пока не реально.
Я бы хотела…, я бы хотела влюбиться. Наверное, хотела бы!
Хотя боюсь себе в этом признаться. Почувствовать себя слабой, нежной, ранимой, хрупкой… А может быть, страстной, дерзкой, обаятельной и чувственной…. А может быть, все одновременно. Но я, ломовая лошадь, утром разношу почту. Потом бегу в садик, помогать заниматься двадцатью пятью хнычущими детками, потом бегом — домой, и про себя молюсь, чтобы было все тихо, чтобы Юрик благополучно забрал из школы Лиэльку. Как я ему благодарна, что он, двенадцатилетний мальчишка, взял на себя ответственность, эту ежедневную и малоинтересную ему ношу… Тяжелую даже. И большего я просить не могу. У него тоже детство. Должно быть. А он честно сидит дома до моего прихода, не оставляет одну сестру… Разогревает ей обед, который я должна приготовить. А потом машет мне рукой, и уходит к друзьям, слушать музыку, кушать мороженое, играть в компьютерные игры…
Мне же за вечер нужно убрать, постирать вечную кучу детской одежды, откуда в Израиле столько песка? Сделать с Лиэль уроки, ей все нелегко дается… Не забыть заглянуть в тетрадки Юрика и его дневник. Какой он ни самостоятельный, все же я не имею права пускать его жизнь на самотек… Затем приготовить на завтра детям бутерброды в школу. Оставить вкусный обед. Подумать, чем их кормить на ужин. Починить любимые Лиэлькины футболки. Составить список покупок, и он обычно немалый. Подумать, какие выбрать маленькие подарки для всего первого класса. У Лиэль скоро день рождения… И так до бесконечности. Только листики календаря меняются.
А еще надо поиграть с Лиэль, почитать ей книгу, приготовить счета за коммунальные услуги, чтобы наконец заплатить… Столько всего надо.
**
Я иду и рассуждаю. Да…, а чтобы я хотела сейчас?
Сейчас я бы хотела пить. Жажда мучает меня, потому что знает, что я сегодня забыла взять в дорогу бутылку воды…
**
— Пить хотите…?
Это было сказано за моей спиной, когда я уже отходила от почтового ящика, установленного на входе в одну старенькую виллу. Все дома в этом районе престижные, дорогие, стекло и мрамор. А это такая хатка, ну, во всяком случае, внешне неказисто выглядит.
Я повернулась, чтобы ответить: — Нет, не хочу.
И сказала: — Да, спасибо.
Почему я ответила так, мне теперь трудно понять. Я ведь решила для себя, что мне ничего ни от кого не нужно, и ни с кем из жильцов моего рабочего района я знакомиться не собираюсь. Это лишнее, и невозможно знать, чем может обернуться. Короткий кивок на приветствие, ничего не значащая улыбка, так, чтобы не показаться черствой и неприветливой. Все.
Но я ответила: — Да, хочу пить.
Вопреки всем своим принципам.
На пороге дома стоял небритый молодой мужчина в майке и шортах. Он совсем не удивился тому, что я приняла предложение. Ну, откуда ему знать, какая буря в моей голове пролетала в это время?
Я почему-то думала, что мужчина вернется в дом и вынесет мне воду в разовом стаканчике. Но он распахнул дверь и жестом пригласил войти. И опять вопреки всем своим принципам, я не отказалась…
Чужая жизнь меня не интересует, чужие жилища тоже…Я была благодарна за элементарную возможность выпить стакан воды. Ибо день оказался несносно жарким. Мужчина молча протянул мне пол-литровую бутылку минералки.
— Дорога еще длинная? — спросил коротко, смутив меня своим простым вопросом.
— Ну… в общем, в середине где-то – ответила я, испытывая странную неловкость.
Наверное, совершенно зря. Мне не пришлось искать лишние слова. Мужчина улыбнулся в ответ на мои слова благодарности и пожелал хорошего пути.
Что это было? — я шла и думала…
Но тут позвонил Юрик, рассказал, что у Лиэльки выпал зуб, и что соседка тетя Лиза прибежала на истерические крики моей дочери, и принесла ей подарок от феечки, как принято среди израильской детворы, чем успокоила боли и страдания Лиэльки. По счастью, дело было в пятницу, я не должна была спешить на вторую работу, и поскорее расправившись с почтой, вернулась домой.
Только поздно вечером, когда дети уснули, я вспомнила об утреннем происшествии, так я назвала эту историю с бутылкой воды.
Ну, подумаешь, попался заботливый человек… Ну и что?… Тем более, прошла неделя, прошла вторая, я больше не встречала его… Просто глаза, какой-то совершенно невероятной крутой синевы, особенно яркой на фоне рыжей небритости лица, остались в памяти.
Но жить приходилось так быстро, что я не успевала проснуться, как наступал вечер, и я без всяких сил ныряла в постель, чтобы проснуться утром и вновь, все бегом, бегом…
Зато благодаря второй работе я смогла отправить Юрика в секцию большого тенниса, он давно хотел научиться играть в теннис. И купить ему отличную теннисную ракетку. Я купила Лиэль куклу ее мечты. Вы знаете, что это значит, исполнить мечту девочки шести с половиной лет? Это чистая незамутненная никакими размышлениями радость, высокая, как брызги океанской воды. Ах, какая кукла!
А себе я купила новые кроссовки, старые, действительно, начали разваливаться. Ну что делать, если теперь это мой основной вид обуви, а не лодочки со шпильками или какие-нибудь крутые платформы. Надо уметь носить такую обувь… И иметь, куда носить.
Я видела недавно одну такую пару. Туфельки были роскошны. И совершенно непрактичны. Куда я пойду на десятисантиметровом каблуке в серебристом облаке тонкой кружевной отделки, да еще и украшенной брошью из жемчугов и кристаллов. Оказалось, это супермодный тренд. Лучше не влюбляться в них. Зачем?
А, кроме того, я могла себе позволить только одну пару обуви. И на том спасибо!
Потому что жизнь стремительно мчится вперед. И думать нужно, хочу – не хочу, о завтрашнем дне.
Я ложусь спать, и загадываю желание. Обычно они связаны с тем, как будет, когда Юрик и Лиэлька вырастут. Я возлагаю столько неисполненных мечтаний на эту пору. Иногда забывая, что старюсь каждый день, каждый…
Я вижу их взрослыми, удачливыми, самостоятельными…И засыпаю счастливая.
***
В общем, войну на Севере нашем я начала в новых кроссовках и каске.
С кроссовками все понятно, я как раз накануне их купила… А каску мне торжественно вручил мой младший брат. В мирные дни он инструктор — скалолаз, а в военные — боец спецназа бригады Голани. Ромка младше меня на 15 лет. Так что никакой братской дружбы у нас не было. Просто не успело быть.
Кроме того, много лет я Ромку ненавидела, потому что… Потому что из-за него осталась без мамы. Ромка действительно был в этом виноват, только тогда не знал об этом. О том, что мама решила его рожать, хотя рожать ей было запрещено. Решила рожать, потому что папочка Ромы, мой отчим, мечтал о сыне. И мама мечтала его мечту осуществить. Папочка сына получил. А жену потерял.
Как я боюсь вспоминать эти дни, но они накатываются вместе со спазмами и воем в горле, который никак оттуда не освободить.
Через три года я свалила из дома в самостоятельную жизнь. Отчима с тех пор практически не встречала, он благополучно устроил свою судьбу еще раз. И хорошо, что так. Кто-то же должен был заниматься ребенком. О Ромке я вспоминала раз в году, в день его рождения. Ехала на могилу к маме, плакала, потом вытирала слезы и поздравляла младшего братика. Пока он был маленьким, радовала какой-то занятной игрушкой, а затем, походом в кино, и бургером с кока-колой.
Только спустя многие годы, когда Ромка подрос, я заметила, как он похож на маму, удивительно видеть во взрослом парне родные черты. Глаза, губы, нос. Даже привычка жмуриться, когда пьет первые глотки горячего чая. Ну, это уже, из области мистики, наверное. Он же не мог видеть, что мама так всегда пила чай.
В общем, я его полюбила, когда Ромке было уже восемнадцать. Дружбы все равно не получилось. Он ушел в армию. Затем свалил в какое-то заморское путешествие. Затем отправился работать в Эйлат. И мы почти не пересекались. За это время Ромка увлекся скалолазанием, и даже смог свое увлечение воплотить в профессию. И мы дальше не виделись… Но то, что он родная душа, я научилась чувствовать на расстоянии. И он, наверное, тоже.
Может быть, поэтому мне было неспокойно все утро…
День был солнечный, тепло-осенний, работу я почти выполнила. Как всегда чуть притормозила свой шаг около того дома, где мне предложили воду.
Неужели, до сих пор не могу забыть эти глаза и чуть хрипловатый голос? Зачем?.. С тех пор я очень редко приносила почту в этот дом. Что-то абстрактное, какие-то письма из муниципалитета или от страховых компаний. Иногда они лежали в почтовом ящике подолгу, и я понимала, что дома никто не находится. На самом деле, это странное навязчивое желание проходить мимо чужого мне дома, было трудно самой себе объяснить. Но разве все рационально в жизни? И я делала крюк, иногда совершенно ненужный, чтобы в очередной раз убедиться, что жалюзи опущены. В доме никого…
А в то утро я тащила в рюкзаке каску. Ромка заставил меня взять его скалолазную каску, когда начались бомбежки нашего маленького, полусонного в мирные дни городка. Во время войны он просыпался от воя сирен тревоги, от спешащих в бомбоубежище ног, от шума обстрела, от бумов отбиваемых ракет, от разрывов тех ракет, которые не отбили. Сперва я очень верила в свое везение, и каска эта лежала в прихожей. Но когда взрывом ракеты разворотило два автомобиля на соседней улице, да так, что ни цвет, ни марку понять было невозможно, мне все же стало страшно.
Чем могла помочь эта каска, не знаю. Теоретически — спасти голову от осколков. А практически, я про себя молилась всем богам на свете, чтобы эти осколки не падали рядом со мной. Война, очередная война… Уже далеко не первая в моей жизни. Но первая в жизни моих детей. Они держатся молодцами. Юрик, вернее. Благодаря ему и Лиэлечка.
И мне очень важно быть живой, целой, невредимой, чтобы их поднять, радоваться им, и быть с ними рядом… Это все думаю я, когда запихиваю в рюкзак неудобную каску. Теперь приходится таскать две ноши. Каска с почтой не умещается.
Новости я почти не слушаю. Думаю, что это спасает меня от многих ужасных мгновений, которые я должна была пережить, но мне искренне некогда. И, наверное, в этом есть свое преимущество.
Почему же в то утро было мне не по себе, я не знаю…
Но день прошел относительно тихо. Где-то на крайнем севере все разрывались и разрывались ракеты и гудели сирены тревоги. Нашу тишину всколыхнул лишь один вражеский беспилотник, подняв на ноги с десяток городов. Никак не могли за ним угнаться и сбить. И не сбили, как потом оказалось. Он рухнул добровольно, к счастью, на открытой территории.
Я к вечеру забыла про утреннее внутреннее беспокойство, и тоже рухнула в кровать, уже без сил. Мельком пролистала на экране мобильника какой-то сайт, пытаясь сконцентрироваться на том, что вижу, но буквы плыли, уплывали от меня, и я уснула. Счастливая, что завтра суббота.
Звонок от отчима разбудил рано утром.
Рони ранен, — коротко сказал он, — в больнице. Доставили вертолетом.
Я пыталась открыть глаза, и главное, включить мозги, я напрочь забыла, что во время службы в армии Ромка поменял имя, и теперь он – Рони.
Ромка ранен! Ромочка, Ромчик… Я сидела на кровати и пыталась сложить вместе те слова, что сейчас услышала. Вертолет, ранение, больница… Ромка!!
— Где он, в какой больнице? – заорала я.
— Не кричи, — отрезвил меня голос отчима, — и успокойся. Его сейчас будут оперировать. Никого пока к нему не пускают. Жди дома, я потом позвоню.
День прошел, как в тумане…
Это потом я поняла, что родных первой степени извещают сразу, когда случается беда. А кто я? Я, наверное, родная полу-первой степени.
Это потом я вспомнила, что усыпая, слышала над домом низкие звуки вертолетов…Теперь я знаю, это летели бригады военных медиков, срочно, в больницы — спасать ребят. Успеть спасти…
В Ливане, в бою с террористами, в котором погибло пятеро военнослужащих, ранено немало бойцов спецназа бригады Голани. Среди них, наш Ромка.
Много всего будет потом…А в те дни я думала об одном: Ромка ранен. Находится в больнице. В реанимации. Состояние его врачи оценили, как тяжелое. Ночью была сделана операция. Еще к одной операции медики подготовили его на следующий день.
***
Я еду через пол страны. Наконец, собралась! Ромка уже в палате несколько дней. Тащу с собой его любимые вареники с вишнями. Сама приготовила. Поставила рядом Юрика и он помогал лепить, Лиэлька крутилась между нами. И тоже пыталась лепить. Но у нее получились смешные вареники, и мы их съели.
Главное, я еду к нему. Просили приехать без детей. И Юрик вздохнув, остался с Лиэль дома. А Ромка перенес операции. Его состояние стабильное. Сейчас расценивается, как состояние средней тяжести. Он на сильных обезболивающих…
А вот какие обезболивающие помогут, когда хоронили пять молодых ребят, рядом с ними он был за несколько минут до их гибели? По специальному разрешению главврача амбуланс прямо с больничной кроватью отвез Ромку на похороны его самого близкого друга, и его командира. И вернул в больничную палату. Еще один близкий друг — в другой больнице, подключен к аппарату искусственного дыхания, за его жизнь борются врачи.
Как это принять в двадцать три года? Но они сильные, наши мальчики. Просто не остается выхода… Только быть сильными.
**
С тех пор, мой путь пролегает от железнодорожной станции Кирьят-Моцкин до Петах-Тиквы. Мой маршрут… Не частый, ибо просто не получалось часто. Но очень важный.
Я сижу около Ромы… И смотрю как он дремлет. Потом просыпается и слабо улыбается мне. Но с каждой нашей встречей взгляд все теплее и теплее. Рома теперь в ортопедическом отделении. У него лучше аппетит и ярче улыбка.
Тут главное не возвращаться в разговоре — в тот день… Но Ромка все помнит, я вижу по его глазам. Держит в сердце. Я знаю, как он переживает. На днях был день рождения его друга Двира. Уже без Двира… Его близкого друга, на свадьбе которого все бойцы гуляли совсем недавно. Михаль, жена Двира, на третьем месяце беременности. В этом бою, в этом здании, где погибли наши парни, командиры и бойцы шли цепочкой. А Двир шел за Ромкой… Очевидно, когда Рома был ранен пулями и осколками гранаты, он упал, а следующая автоматная очередь сразила Двира насмерть…
Рома все время думает об этом, я вижу по его глазам, даже когда он молчит, «Ведь эти пули предназначались мне…», — один раз коротко сказал он. И замолчал.
И я теперь все время об этом думаю. О том, что не знаем мы свою судьбу, что случится через день, через час, через миг… А может быть и хорошо, что не знаем.
Несколько раз со мной к Ромке в больницу ездили Юрик и Лиэль. Для Юрика, однажды открывшего, что у него есть дядя, такой молодой и спортивный, Ромка стал героем его будней. А теперь, тем более. Юрик гордится, переживает, написал стихотворение, детское, непосредственное, но очень эмоциональное. И даже музыку к нему сочинил. Такой он, мой сын… И я счастлива, что он старший, что Лиэль, мое маленькое солнышко, несомненно, лучшее берет от него.
Но в этот раз я не смогла взять детей. Лиэль приболела. Ничего опасного, но ехать со мной она никак не могла. Простуда в больнице Ромке совершенно не нужна. И Юрик, как всегда, вздохнув, остался за старшего. Я ему обещала компенсацию. За много-много его помощи. Да я и так купила бы ему на день рождения,13 лет, этот подарок. Юрик мечтает о гитаре. О том, что сможет свое стихотворение, посвященное Роме и его друзьям, напеть и исполнить. И я вместе с ним мечтаю об этом дне.
А пока я еду в медицинский центр «Тель хаШомер». Учу новый маршрут… Из больницы «Бейлинсон» Рому перевели туда. И Ромка этому очень рад. Там собрались почти все раненые ребята, и, конечно, ему хотелось быть среди друзей. В больнице Бейлинсон Ромка лежал в отдельной палате. Было в этом много плюсов, но и тоска, надо вам сказать…
Накануне Ромка позвонил и сказал, что теперь у него есть сосед по палате, тоже из спецназа Голани. Сперва Ромка чувствовал себя чуть скованно. Потому что сосед этот, офицер и по возрасту старше его. Он был ранен за несколько дней до Ромы. Но потом, сказал Ромка, они нашли общий язык. Чему я и не удивляюсь, Рома наш общительный парень. Да, конечно, есть субардинация, но раненые бойцы, это отдельное братство.
А Рома в Тель хаШомер попал ненадолго. В ожидании еще одной операции в больнице Адасса. Будут трансплантировать в колено его собственную кость из бедра. Медиками принято решение, чтобы восстановить Ромкину ногу. Переведут его в Иерусалим. Именно там практикует лучший хирург, который делает подобные операции. Только сейчас он работает заграницей, в медицинском центре Кливленда, по обмену опытом. И специально приедет через месяц, чтобы сделать несколько операций раненым военнослужащим.
А пока период восстановления, укрепления организма перед сложной операцией. Ромка, похоже, доволен всем. И палатой, в которой заходит солнце, и своим соседом, с которым, несмотря на разницу в звании и возрасте, он подружился. И мне так спокойней, конечно.
Я еду в поезде, дорога неблизкая. Везу баночки с вкусностями, которые приготовила. Хоть Ромка клялся, что не голоден, что еда в больнице прекрасная. Что отец с матерью приносят ему все, что он пожелает.
Да, он называет ту женщину мамой. Наверное, справедливо называет так. Она действительно хорошо относится к Ромке. Помогла отчиму его вырастить. То, что называется, поставить на ноги. Заменила ли маму… Не знаю. Эта тема – табу… Но когда он называет ее мамой. Я молчу. Хоть мне очень плохо и больно. Так уж сложилось в нашей семье.
Несмотря на яростное Ромкино сопротивление, я приготовила большой медовый торт, как делала моя…, наша с Ромкой мама. Юрик раскатывал коржи и этим очень мне помог. Пожарила оладьи с яблоками. И запекла сырники. В последнюю минуту выдавила гранатовый сок. Самый что ни есть натуральный. Передавив кучу гранатов. Это полезно, это повышает гемоглобин, и вкусно, в конце концов. Ревную ли я Ромку к его мачехе, которую он называет мамой? Сама не знаю…
Я на гордое звание мамы не претендую, маму ему никогда не заменяла. Просто, всегда, когда вижу Ромку, все возвращается. И все в нашей ситуации не совсем просто.
Но сейчас главное, не мои эмоции, мои воспоминания или мои переживания. А он, Ромка.
А вот и его новая палата. Гораздо больше предыдущей. Ну, это понятно, на двоих все-таки. И окно ярче, а может быть, кажется мне так, потому что пришла я перед закатом и лучи солнца гуляют по стеклу.
Ромка лежит. Что-то изучает в мобильнике. Отдыхает от предыдущего визита. Как раз сейчас ушли его родственники по отцу. Но увидел меня, и обрадовался! Я это точно знаю. Без слов. Такое вот у нас свое понимание нашего братства.
Он абсолютно не сентиментален, не любит обнимашки и поцелуи, и при своей общительности с трудом делится сокровенным. Только в дни его госпитализации я узнала, что есть у него девушка Майя. Если учесть что нашу маму тоже звали так, мои эмоции трудно передать…, радость со слезами, наверное.
Ромка пытается встать, ему не хочется общаться со мной, лежа. Я пробую ему помочь переместиться в инвалидное кресло. Но, Ромка, стонет, колено, в которое попали две девятимиллиметровые пули, дает себя знать при каждом движении. И боль все еще сильна. Он подтягивается к спинке кровати, я подкладываю ему под спину подушки, и устраиваюсь рядом.
Вытаскиваю баночки. Ромка продолжает ругать и ругаться. Заявляет, что скоро не влезет в свою военную форму и не заберется ни на одну скалу из-за лишнего веса. О том, сможет ли он когда-то забраться на скалу или вернуться в боевые войска, Ромка не думает. Вернее, думает, что он все еще там… И мы поддерживаем эту иллюзию в нем. Хотя, кто знает. Говорят, что этот доктор, которого скоро прилетит делать Ромке операцию, творит чудеса.
В общем, я уговорила Рому съесть блинчики с яблоками и выпить гранатовый сок. Сырники он обещал поесть завтра. А торт только вместе с его соседом по палате.
— А может он не любит медовик? — рассмеялась я.
— Любит, — уверенно сказал Ромка, — и сырники тоже.
— Ладите с ним? – осторожно спросила я, зная, что Ромка сам не поделится, даже если ему плохо.
Но по улыбке поняла, что все ладно тут в палате.
— Да, хороший он мужик, капитан запаса — сказал Рома, дожевывая блинчик, — не строит из себя никакого командира. Как мы все тут. Он вообще мог бы и не воевать. Работает давно в США. Как разошелся с женой, а родители его умерли, оставил Израиль и перевелся работать в американскую фирму. Жил себе где-то спокойно в пригороде Сан-Франциско. А тут война. И он, не дожидаясь призыва, рванул в Израиль. Сказал, что не раздумывал ни минуты. Потому что в таких случаях выбора нет. Есть только один правильный путь. Нее, он классный дядька.
— Ну и ладно, — сказала я, — а отдохнуть вам от посетителей получается?
— Мне пришлось график установить, — смеется Ромка, — чтобы не толпой и не все сразу. А капитана родные и не посещают. Друзья по армии, да. А из родных, почти никого.
— Что братьев-сестер нет? – скорее из вежливости спросила я
Ромка пожал плечами.
— Родители его умерли. А он разошелся с женой и оставил ей квартиру. Сейчас, когда вернулся из США, поселился в родительском доме. Но почти все время на фронте. Сначала в Газе, а потом в Ливан перебросили. А теперь, в больничную палату. Такая вот жизнь…
Слушай! — вдруг вспомнил Ромка, — я капитану песню Юрика поставил. Он на гитаре хорошо играет. Сейчас не может, руке – кранты пока. Но песня ему очень понравилась. Сказал, что разучит ее, когда поправится. Надо Юрика с ним познакомить. Он даже не думал, что ему только двенадцать лет, думал, что Юрка уже старшеклассник. Вымахал пацан наш за последний год.
— А откуда у тебя новые Юрика фотографии? — тупо спросила я
— Здрасте! — ответил Рома, — Юрик мне часто пишет. И у меня много ваших фотографий. Это ты с мобильником не дружишь, а твой сын вполне. Юрик прислал целую подборку, когда вы на фестиваль «Лего» ходили. Помнишь? Ты с Лиэль на карусели, Юрик с Лиэль на гоночных машинках. Вы все вместе едите пиццу. Классные фото…
— Ладно, — сказала я, — ты про себя расскажи лучше…
— Про себя? А что про себя, — сказал Рома, — жив я. Вот этому каждый день радуюсь. И Цахи тоже. Встаем утром. Видим солнце. И научились этому радоваться.
— Кто это Цахи? — переспросила я.
— Мой сосед по палате, о котором я тебе полчаса рассказываю. Он сейчас на физиотерапии, разрабатывает руку. Увидишь, познакомишься.
Я только хотела сказать брату, что пришла к нему и ему хочу уделить внимание, посидеть рядом, накормить вкусно. Что в Иерусалим мне будет гораздо сложнее добираться. Я конечно, рада тому, что у Ромы хороший сосед по палате, но совсем не ищу с ним знакомства.
Я только все это хотела сказать, как услышала за спиной почти забытый голос, который я все время пыталась удержать в памяти…
— О, вернулся! – воскликнул Ромка, — Знакомься, это Цахи. А это моя старшая сестра Лора. Капитан, ты же ее видел на фотографиях, правда?
— Кажется, в жизни тоже, – улыбаясь, ответил сосед по Ромкиной палате.
Рыжая щетина, большущий свежий шрам высоко над правой бровью, яркие синие глаза.
А я, похоже, потеряла дар речи…
декабрь 2024 — январь 2025
Иллюстрации из свободного доступа на и-нете.
11
»Старая еврейская пословица
