Хочется всем, конечно, всего и сразу, а получаем что заслуживаем и по чуть-чуть. В таких реалиях нужно расставлять приоритеты. И пример из рассказа Чехова – наглядное тому подтверждение:
Антон Павлович Чехов «Розовый чулок»
Пасмурный, дождливый день. Небо надолго заволокло тучами, и дождю конца не предвидится. На дворе слякоть, лужи, мокрые галки, а в комнатах сумерки и такой холод, что хоть печи топи.
Иван Петрович Сомов шагает по своему кабинету из угла в угол и ворчит на погоду. Дождевые слёзы на окнах и комнатные сумерки нагоняют на него тоску. Ему невыносимо скучно, а убить время нечем… Газет ещё не привозили, на охоту идти нет возможности, обедать ещё не скоро…
В кабинете Сомов не один. За его письменным столом сидит m-me Сомова, маленькая, хорошенькая дамочка в лёгкой блузе и в розовых чулочках. Она усердно строчит письмо.
Проходя мимо неё, шагающий Иван Петрович всякий раз засматривает через её плечо на писанье. Он видит крупные хромающие буквы, узкие и тощие, с невозможными хвостами и закорючками. Клякс, помарок и следов от пальцев многое множество.
Переносов m-me Сомова не любит, и каждая строка её, дойдя до края листка, со страшными корчами, водопадом падает вниз…
— Лидочка, кому это ты так много пишешь? — спрашивает Сомов, видя, как его жена начинает строчить по шестому листку.
— К сестре Варе…
— Гм… длинно! Дай-ка скуки ради почитать!
— Возьми, читай, только тут ничего нет интересного…
Сомов берёт исписанные листки и, продолжая шагать, принимается за чтение. Лидочка облокачивается о спинку кресла и следит за выражением его лица. После первой же странички лицо его вытягивается и выражает что-то похожее на оторопь… На третьей страничке Сомов морщится и медленно чешет затылок. На четвёртой он останавливается, пугливо взглядывает на жену и задумывается. Немного подумав, он со вздохом опять принимается за чтение… Лицо его выражает недоумение и даже испуг…
— Нет, это невозможно! — бормочет он, кончив чтение и швыряя листки на стол.— Решительно невозможно!
— Что такое? — пугается Лидочка.
— Что такое! Исписала шесть страничек, потратила на писанье битых два часа и… и хоть бы тебе что! Хоть бы одна мыслишка! Читаешь-читаешь, и какое-то затмение находит, словно на чайных ящиках китайскую тарабарщину разбираешь! Уф!
— Да, это правда, Ваня…— говорит Лидочка, краснея.— Я небрежно писала…
— Кой чёрт небрежно? В небрежном письме смысл и лад есть, есть содержание, а у тебя… извини, даже названия подобрать не могу! Сплошная белиберда! Слова и фразы, а содержания ни малейшего. Всё твоё письмо похоже точь-в-точь на разговор двух мальчишек: «А у нас блины ноне!» — «А к нам солдат пришёл!» Мочалу жуёшь! Тянешь, повторяешься… Мыслёнки прыгают, как черти в решете: не разберёшь, где что начинается, где что кончается… Ну, можно ли так?
— Если б я со вниманием писала,— оправдывается Лидочка,— тогда бы не было ошибок…
— Ах, об ошибках я уж не говорю! Кричит бедная грамматика! Что ни строчка, то личное для неё оскорбление! Ни запятых, ни точек, а ять… бррр! Земля пишется не через ять, а через е! А почерк? Это не почерк, а отчаяние! Не шутя говорю, Лида… Меня и изумило, и поразило это твоё письмо… Ты не сердись, голубчик, но я, ей-богу, не думал, что в грамматике ты такая сапожница… А между тем ты по своему положению принадлежишь к образованному, интеллигентному кругу, ты жена университетского человека, дочь генерала! Послушай, ты училась где-нибудь?
— А как же? Я в пансионе фон Мебке кончила…
Сомов пожимает плечами и, вздохнув, продолжает шагать. Лидочка, сознавая своё невежество и стыдясь, тоже вздыхает и потупляет глазки… Минут десять проходит в молчании…
— Послушай, Лидочка, ведь это, в сущности, ужасно! — говорит Сомов, вдруг останавливаясь перед женой и с ужасом глядя на её лицо. — Ведь ты мать… понимаешь? Мать! Как же ты будешь детей учить, если сама ничего не знаешь? Мозг у тебя хороший, но что толку в нём, если он не усвоил себе даже элементарных знаний? Ну, плевать на знания… знания дети и в школе получат, но ведь ты и по части морали хромаешь! Ты ведь иногда такое ляпнешь, что уши вянут!
Сомов опять пожимает плечами, запахивается в полы халата и продолжает шагать… Ему и досадно, и обидно, и в то же время жаль Лидочку, которая не протестует, а только глазами моргает… Обоим тяжело и горько… Оба и не замечают за горем, как бежит время и приближается час обеда…
Садясь обедать, Сомов, любящий поесть вкусно и покойно, выпивает большую рюмку водки и начинает разговор на другую тему. Лидочка слушает его, поддакивает, но вдруг во время супа глаза её наливаются слезами, и она начинает хныкать.
— Это мать виновата! — говорит она, вытирая слёзы салфеткой.— Все советовали ей отдать меня в гимназию, а из гимназии я наверное бы пошла на курсы! (1)
— На курсы… в гимназию…— бормочет Сомов.— Это уж крайности, матушка! Что хорошего быть синим чулком? Синий чулок… чёрт знает что! Не женщина и не мужчина, а так, серёдка на половине, ни то ни сё… Ненавижу синих чулков! Никогда бы не женился на учёной…
— Тебя не разберёшь…— говорит Лидочка.— Сердишься, что я неучёная, и в то же время ненавидишь учёных; обижаешься, что у меня мыслей нет в письме, а сам против того, чтоб я училась…
— Ты к фразе придираешься, милочка,— зевает Сомов, наливая себе от скуки вторую рюмку…
Под влиянием выпитой водки и сытного обеда Сомов становится веселей, добрей и мягче… Он глядит, как его хорошенькая жена с озабоченным лицом приготовляет салат, и на него набегает порыв женолюбия, снисходительности, всепрощения…
«Напрасно я её, бедняжку, обескуражил сегодня…— думает он.— Зачем я наговорил ей столько жалких слов? Она, правда, глупенькая у меня, нецивилизованная, узенькая, но… ведь медаль имеет две стороны и audiatur et altera pars…(2)
Быть может, тысячу раз правы те, которые говорят, что женское недомыслие зиждется на призвании женском… Призвана она, положим, мужа любить, детей родить и салат резать, так на кой чёрт ей знания? Конечно!»
Вспоминается ему при этом, как умные женщины вообще тяжелы, как они требовательны, строги и неуступчивы, и как, напротив, легко жить с глупенькой Лидочкой, которая ни во что не суётся, многого не понимает и не лезет с критикой. С Лидочкой и покойно и не рискуешь нарваться на контроль…
«Бог с ними, с этими умными и учёными женщинами! С простенькими лучше и спокойнее живётся»,— думает он, принимая от Лидочки тарелку с цыплёнком…
Вспоминает он, что у цивилизованного мужчины является иногда желание поболтать и поделиться мыслями с умной и учёной женщиной…
«Что ж? — думает Сомов.— Захочется поболтать об умном, пойду к Наталье Андреевне… или к Марье Францовне… Очень просто!»
Антон Чехов, 1886 год
1. …из гимназии я наверное бы пошла на курсы! — 70-е и 80-е гг. — начальный период развития высшего женского образования в России. В 1872 г. В. И. Герье учредил в Москве высшие женские курсы. Такие же курсы с начала 70-х годов функционировали в Петербурге («Бестужевские»), в Казани (с 1876 г.), в Киеве (с 1878 г.).
2. …audiatur et altera pars… — да будет выслушана и другая сторона… (лат.)
Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Сочинения: В 18 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Наука, 1974—1982; Т. 5. [Рассказы, юморески], 1886—1886. — М.: Наука, 1976. — С. 260—263.
