Vladimir Vysotsky – "Он вышел – зал взбесился на мгновенье …"

Два первых ряда отделяли ленты –
Для свиты для вельмож и короля.
Лениво пререкалис инструменты,
За первой скрипкой повторяя: "ля".
 
Настраивались нехотя и хитро,
Друг друга зная издавна до йот.
Поскрипывали старые пюпитры,
На плечи принимая груды нот.
 
Стоял рояль на возвышенье в центре,
Как черный раб, покорный злой судьбе.
Он знал, что будет главным на концерте,
Он взгляды всех приковывал к себе.
 
И, смутно отражаясь в черном теле,
Как два соглядатая, изнутри,
Из черной лакированной панели
Следили за маэстро фонари.
 
И холодном чреве вены струн набухли –
В них звук томился, пауза долга …
И взмыла вверх рояля крышка – будто
Танцовщица разделась донага.
 
Рука маэстро над землей застыла,
И пианист подавленно притих,
Клавиатура пальцы ощутила
И поддалась настойчивости их.
 
Минор мажору портил настроенье,
А тот его упрямо повышал,
Басовый ключ, спасая положенье,
Гармониями ссору заглушал,
 
У нот шел спор о смысле интервала,
И вот одноголосия жрецы
Кричали: "В унисоне – все начала!
В октаве – все начала и концы!"
 
И возмущались грубые бемоли,
Негодовал изломанный диез:
Зачем, зачем вульгартые триоли
Врываются в изящный экосез?
 
Низы стремились выбиться в икары,
В верха – их вечно манит высота,
Но мудрые и трезвые бекары
Всех возвращали на свои места.
 
Склоняясь к пульту, как к военным картам,
Войсками дирижер повелевал,
Своим резервам – терциям и квартам –
Смертельные приказы отдавал.
 
И черный лак потрескался от боли,
Всвились смычки штыками над толпой
И, не жалея сил и канифоли,
Осуществили смычку со струной.
 
Тонули мягко клавиши вселенной,
Решив, что их ласкают, а не бьют.
Подумать только: для ленивой левой
Шопен писал Двенадцатый этюд!
 
Тончали струны под смычком, дымились,
Медь плавилась на сомкнутых губах,
Ударные на мир ожесточились –
У них в руках звучал жестоко Бах.
 
Уже над грифом пальцы коченели,
На чьей-то деке трещина, как нить:
Так много звука из виолончели
Отверстия не в силах пропустить.
 
Как кулаки в сумбурной дикой драке,
Взлетали вверх манжети в темноте,
Какие-то таинственные знаки
Концы смычков чертили в пустоте.
 
И зубы клавиш обнажив в улыбке,
Рояль смотрел, как он его терзал,
И слезы пролились из первой скрипки
И незаметно затопили зал.
 
Рояль терпел побои, лез из кожи,
Звучала в нем, дрожала в нем мольба,
Но господин, не замечая дрожи,
Красиво мучал черного раба.
 
Вот разошлись смычковые, картинно
Виновников маэтро наказал
И с пятой вольты слил всех воедино.
Он продолжал нашествие на зал.