Марина! Повеса, повеса…
и стихов, словно – каменных, лёд…
и махнёт рукою профессор,
наблюдая в небе её полёт…
Холодность непонимания.
И эта особая, гордая стать!
И ложились стихи без названия,
как в гробы – в девичью её тетрадь…
Марина! Твою необычность
не дано ни забыть, ни простить…
Не уложится в дней привычность
этих строчек злачёная нить…
Марина! Твою гениальность
им ещё не понять, не принять,
а пока – всё сойдёт за «странность»,
так шептались отец твой и мать…
***
Ни весёлая, ни печальная,
но в себя вместившая грусть,
эта девочка, птичка странная,
что я с ветки спугнуть боюсь!
***
Всё ещё впереди –
боль твоя и страх,
и в холодной груди
не теплится прах…
и ещё рассветы
ей так греют душу,
и ещё не спета,
песнь, где всё – наружу…
И ещё не серые
облака,
и одежды – белые,
и – рука…
И простится ей
этот детский вид,
не течёт ручей,
где душа болит,
где всегда одна –
в снах и наяву
просто приняла
горькую судьбу…
Там, где вечный снег,
где холодный край,
где – по кругу бег,
где лишь снится рай…
Там, в ночной тиши,
меж далёких звёзд
пламенной души
солнечный погост.
***
– Там, в седой дали
там, где мой погост,
плачут журавли…
Через сотни вёрст
слышу этот плач,
слышу этот крик,
время – вечный врач,
но всегда – старик…
я явлюсь живой
с синевою губ,
пусть шумит листвой
одинокий дуб,
Пусть толкнёт крылом
одинокий Бог,
и в дверной пролом
пусть нагрянет рок…
я устала петь –
не звенит струна,
где-то бродит смерть,
как и я – одна…
Я всего лишь – гость,
мне пора туда,
где слезами звёзд
плещется вода…
Остужу я в раз
весь сердечный пыл,
а сиянье глаз
вам дарю, живым!
***
Слышу дыханье ветра,
слышу стенанье муз,
одиночеством в километрах
измеряю я страшный груз!
И живу я давно отверженной,
в опустевшем от зла краю,
не разбитою, а поверженной,
я ещё о любви пою!
***
И глаза, печально глядящие
в высь небес,
ваше прошлое, настоящее
было здесь!
Дождь гуляет по серым улицам
словно гость…
рыжий пёс почему-то хмурится,
бросив кость…
Может поздняя, может ранняя
в свете лун,
боль моя – просто песнь случайная
тонких струн!
***
Посреди дорог
неприкаянной
всё брожу,
посреди тревог
так отчаянно
ворожу…
Жизнь, как платье,
до дыр изношена –
просто прах,
непосильною
стала ношею
для бродяг…
Я и дождь
по забытой улице
в ночь бредём,
всё – останется,
всё забудется
светлым днём…
***
– Целый год взгляд поникший, бесстрастный –
отраженье душевных мук!
И тихонько, и даже благостно
всё «ищу я глазами крюк»*.
Муж расстрелян и дочь в темнице.
В небе снова плачет луна –
ей, наверно, как мне – не спится,
дум печальных она полна…
«Целый год примеряю смерть»*,
Словно платье или рубаху,
безысходности или страха?
«Доживать – дожевать»* суметь!
И открытая злая враждебность,
как холодной воды струя,
смерть примерю, как неизбежность,
жизнь, как песнь примеряла я.
***
Жизнь истрачена,
разворована
по частям!
Что вы плачете,
чёрны вороны,
кто я вам?
В безысходности,
но до вечности –
только шаг,
Что мне вам нести,
Может – хлеб в горсти,
Может – прах?
И Елабуга –
словно каторга,
наказание без вины
И, повисла в небе радуга
и слезами наполнились сны…
Сколько их? Любимых и нежных,
мной потерянных губ и рук?
Я собрала в комок надежды,
но «глаза примеряют крюк».
Целый век – тоски, одиночества…
Предо мною промчался вдруг,
жить хотелось и так же – хочется,
но «глаза примеряют крюк»!
***
Небо. Восходы. Закаты.
И винограда гроздь.
Для жизни так много надо!
Для смерти – один лишь гвоздь.
Ярче не будет радуги.
Мягче хлеба и чище рос,
там, где в небе Елабуги,
это имя звездой зажглось!
* слова, взятые в кавычки – слова самой Марины Цветаевой.
Инна Костяковская,
из книги « На перекрёстке Судеб»
