Юлий Ким в представлении не нуждается. Сложно найти человека, который не знал бы песен «Нет, я не плачу и не рыдаю», «А в Африке реки вот такой ширины» или «Давайте негромко, давайте вполголоса», авторство которых, наряду с сотнями других, принадлежит Киму. Сегодня он живет на две страны, два города. Он так и не смог полюбить родину своего отца, Корею. Зато полюбил Израиль, «став евреем» по жене и дочери. В интервью Jewish.ru Юлий Ким рассказал, как он ощущает эту двойственность, где чувствует себя дома и что такое «культурная оппозиция» режиму.
Его отец, переводчик Ким Чер Сан, был расстрелян в 1938 году по типовому для советских корейцев обвинению в шпионаже в пользу Японии. Юлию тогда не было и двух лет. Его мать была сослана в АЛЖИР – Акмолинский лагерь жен изменников родины в Казахстане. Вплоть до ее освобождения в 1946 году Юлий вместе с сестрой Алиной жили у родственников в Калужской области, а после уехали вместе с ней в Туркмению. Уже после смерти Сталина, в 1954 году, семья вернулась в Москву. Юный Ким отучился в пединституте, отработал пять лет по распределению на Камчатке, а затем устроился преподавателем в одну из московских школ. И буквально сразу, в 1963-м, Ким знакомится с советским правозащитником Петром Якиром и сам становится участником диссидентского движения, проходя в документах КГБ под прозвищем «Гитарист».
Юлий, спустя много лет, как вы оцениваете свое участие в диссидентском движении?
– Мое участие в диссидентском движении не стоит преувеличивать. Я познакомился, а позже и породнился с Якиром (в 1966 году, как только дочери Якира Ирине исполнится 18 лет, Юлий Ким женится на ней. – Прим. ред.). Он был отъявленный антисталинист, каторжанин с пятнадцатилетним стажем. Я оказался в его доме, где двери всегда были нараспашку. И вот так и сложился круг соратников, активно занимавшихся протестной антисоветчиной. Читали и распространяли крамольную литературу, составляли и подписывали всякие обращения по поводу преступлений режима, передавали их западной прессе. В общем, делали всё, что положено, чтобы попасть прямиком сразу под несколько статей Уголовного кодекса СССР. Понятное дело, что один за другим отпадали знакомые и близкие люди – кто в тюрьму и лагерь, кто за рубеж.
О диссидентах тех лет многие говорят либо с презрительной, либо с брезгливой интонацией. Подозревают у них либо психическую, либо нравственную патологию. Думают, что их противоестественная жертвенность была вызвана чрезмерным тщеславием или комплексом Герострата, а то и просто алкоголизмом и неврастенией. Словом, чем угодно, только не зовом совести. Ну, а как же: «У меня, дескать, совести ничуть не меньше, но я же на площадь не пошел».
Тут я мысленно усаживаю перед собою в ряд знакомых мне диссидентов. Что-то не вижу я в них никакого тщеславия, не нахожу ни алкоголизма, ни неврастении. Зашли бы вы в фойе хоть «Таганки», хоть «Современника» той поры, выбрали бы наудачу несколько человек и получили бы компанию приблизительно того же пошиба, что и диссиденты. В смысле воспитания, образования, миропонимания и чувства юмора. Отличие только в том, что первые рискнули свободой, а другие не стали. Из-за страха или по убеждению – но не стали.
Из-за чего тогда вы отошли от диссидентской деятельности? Она казалась вам слишком узкой?
– Я пережил несколько обысков, десяток допросов, меня уволили из школы. И в какой-то момент я решил утихомириться. Сопротивляться несвободе можно и косвенно: через песни Высоцкого, дерзкий спектакль, смелую живопись. Бардовская песня – это освобожденное народное интеллигентское искусство. Интеллигентское потому, что бардовской песней занималось изанимается сословие образованных людей. В 1969 году я рыпаться перестал, по крайней мере, явно. Взял псевдоним «Ю. Михайлов» и пошел сочинять песни для театра и кино, а там и пьесы, и сценарии. Работать для кино и театра и одновременно заниматься оппозиционной деятельностью по тем временам было невозможно. Солженицын, Войнович, Максимов могли совмещать свое писательство с диссидентством, потому что отвечали только за себя. Я же, работая в театре и кино, нес ответственность за весь коллектив.
Однако сегодня в Интернете можно найти много ваших новых острых песен, посвященных современным российским реалиям. Как «Пятая колонна», например. Возвращаетесь к диссидентству?
– Не преувеличивайте. Три-четыре текста на злобу дня – это совсем не много. Да, термин «пятая колонна», который вдруг возродился и стал применяться к оппозиции, меня очень смутил и возмутил. И появилась песня. Что же касается правозащитного движения, то у него сейчас больше возможностей, чем во времена брежневского застоя. Да, власти пытаются его ограничить, но такого зажима, как было когда-то, пока нет. Нынешний уровень гласности неизмеримо выше, чем в СССР. Хотя, по сравнению с 90-ми, конечно, резко снизился. Тем не менее «культурная» оппозиция режиму спокойно существует повсюду, в том числе и в авторской песне. Думаю, до тотальных запретов дело не дойдет, несмотря на то, что количество «точечных» ударов всё возрастает.
Недавно вам была присуждена премия «Поэт».
Это вызвало странную реакцию у некоторых ваших коллег – Александра Кушнера и Евгения Рейна, которые в ответ вышли из состава жюри. С чем вы это связываете?
– У обоих мастеров свой принципиальный взгляд на понятие «Русская поэзия», и я его уважаю, хотя и не разделяю.
Как случилось, что Израиль вошел в вашу жизнь?
– Ну, интерес к Израилю возник еще в 1956 году на фоне «дела врачей». В 90-х мы часто бывали в Израиле, моя жена Ирина Якир получила израильское гражданство и я вслед за ней. Так интерес к Израилю перерос в любовь. Тут я немедленно оброс знакомыми, друзьями иделом:я– член редколлегии «Иерусалимского журнала». Так в результате я и стал жить на два дома. Израиль – моя вторая маленькая родина.
Одно время вы собирались поставить мюзикл об истории Второго Храма. Что помешало?
– Еще не вечер. Импульс исходил от писателя Игоря Бяльского. Он услышал 137-й псалом «Там, возле рек Вавилонских» в нашем с Владимиром Дашкевичем исполнении и предложил сочинить пьесу, где этот псалом будет центральным. Мы взяли сюжет о том, как часть евреев вернулась из вавилонского плена в Иерусалим и начала строить Второй Храм. Эту историю мы расписали со всеми трагедиями, с любовными перипетиями. Такая шекспировская штука получилась! Либретто, кстати, опубликовано.
А где вы чувствуете себя все-таки больше как дома?
– Я и в России, и в Израиле чувствую себя как дома. У меня есть стихи, где я пишу, что «за одним моим окошком Пресня весело шумит», а «в другом моем окошке – стольный град Иерусалим». «Распахну я свои окна, / Пусть прольются без преград / Дождик Пресни – на Кинерет, / Солнце Хайфы – на Арбат!» Когда я еду в Израиль, а это не менее нескольких раз в год, у меня ощущение, что я возвращаюсь из Москвы, а не еду в гости.
Беседовала Алла Борисова
