Современная русская проза без фэнтези, пафоса, зауми и лжи.
Романтическая история из жизни молодых горожан
С любимыми не расставайтесь!
Всей кровью прорастайте в них, —
И каждый раз навек прощайтесь!
Когда уходите на миг!
(«Баллада о прокуренном вагоне» А.Кочетков)
Когда сосед по подъезду перестал звать Душкина на рыбалку, то он сообразил, что оказался для него, видимо, не слишком фартовым компаньоном, а коли так, значит, ни удачи, ни улова с ним ему не видать.
Душкин не огорчился, поскольку заядлым рыболовом никогда не был, а только еще больше уверовал в свою невезучесть. А когда Сухарев, приятель Душкина, попросил его стать свидетелем на свадьбе, то поначалу решил отказаться по причине своей невезучести. Однако, увидев доверчивый и умоляющий взгляд Сухарева, всё-таки согласился наперекор собственным предрассудкам, чтоб не обидеть приятеля отказом.
И вот, когда настал день бракосочетания, Душкин поехал за невестой Сухарева…
Машина остановилась напротив дома, где их уже поджидали. Из-за кособокого забора и ворот без калитки выглянули женщины: послышались возбужденные голоса и у этой символической преграды, уже утратившей свое истинное назначение, возникла вполне объяснимая суматоха.
Душкин, увидев всё это, неожиданно обмяк от внезапно нахлынувшей вялости, нехотя открыл дверь автомобиля и боязливо ступил затёкшими ногами на обочину дороги.
— Выкуп!.. Выкуп!.. Так не отдадим… Гони выкуп! — кричали по ту сторону неказистого забора.
Душкин стушевался и, оглядываясь по сторонам, словно ожидая подмоги, неуверенно двинулся навстречу громким голосам. И пока он медлил, туда подоспели самые ловкие и нетерпеливые.
Суета и гомон шуточного выкупа невесты нарастали, однако Душкин не испытывал от этой игры ни удивления, ни тем более удовольствия. Она представлялась ему назойливой и фальшивой, как шаткий, никчемный забор меж приземистых домов, да и сами эти дома с грязно-серыми фасадами и ржаво-коричневыми крышами раздражали его своим видом, как старые, трухлявые грибы.
Но в этой перепалке и разноголосице Душкин уловил девичий, переливчато-звонкий голос, до боли ему знакомый.
Он словно очнулся и, щурясь, начал всматриваться в ту сторону, откуда послышался этот завораживающий голос. Через мгновение он увидел в дверном проёме худенькую девушку в сиреневом платье со светлыми пуговками из алюминия.
Она засмеялась голосом, похожим на колокольчик, потом что-то произнесла, а Душкин, онемев от неожиданности, застыл в проходе.
Девушка, взглянув на него, снова рассмеялась, но кто-то из наседавших сзади толкнул Душкина в спину и он лишь едва успел ей улыбнуться. А где-то рядом звякнул, брошенный кем-то, кошель с пятаками, послышался хохот и не очень настойчивые крики:
— Мало!.. Мало!.. За так не дадим!
Однако живую преграду аккуратно оттеснили, как использованную декорацию; игра скомкалась, так никого не захватив по-настоящему, и Душкин вместе с остальными направился в дом.
По стертым деревянным ступеням они поднялись на второй этаж, где проживала невеста, а затем с шумом и радостным переполохом ворвались в квартиру.
Душкин, остановившись в тесной прихожей, сумел разглядеть посреди комнаты невесту в белом свадебном платье и ее бледное, взволнованное лицо с неподвластными, будто танцующими губами, которыми она сотворила простую, но удивительно милую улыбку.
Затем всё закружилось, как в хороводе. И когда они направились в загс, то Душкин уже позабыл про незнакомую девушку в сиреневом платье со знакомым, как колокольчик, голосом.
Свадебный конвейер во дворце бракосочетаний работал исправно… Каждая пара будущих молодоженов: радостно-воздушная невеста с пунцовым и чуть суровым от напускной сдержанности женихом заходили в зал регистрации под торжественные звуки музыки, словно очередная пара заготовок в особый технологический агрегат по производству счастья. И все они проделывали там один и тот же путь, который завершался общим фотографированием счастливых новобрачных и приглашенных лиц у входа во дворец.
Напротив, на перекрестке, стояли два старых дома, обшарпанные фасады которых прикрывало огромное панно с изображением во весь рост бородатого человека с раскрытой книгой в руке. Вот таким образом, по пятницам и субботам, основоположник научного коммунизма представал с этого панно перед взорами всех присутствующих, как некий символ и залог будущей счастливой жизни молодоженов.
«Новобрачные всех стран, соединяйтесь!» — уже по-новому, как призыв к ним, читался эпиграф книги в руках бородатого гения.
И на гранитных ступеньках дворца молодые соединялись в чуть стыдливых и робких поцелуях. При этом происходило маленькое чудо: когда невесты, целуясь, поглядывали немного искоса на панно, то некоторым из них казалось, будто бородач в старомодном сюртуке озорно им подмигивает.
Однако чудеса на этом прекращались и начиналась обычная свадебная процессия. Звучали автомобильные клаксоны, а на дорожных выбоинах раздавался перезвон колокольчиков, вздрагивающих под сплетением латунных колец, мерцающих на автомобиле с новобрачными.
На площади, недалеко от вечного огня, равнодушно разглядывая военную технику, Душкин вновь заметил девушку в сиреневом платье. Она порхала бабочкой вокруг жениха с невестой, ловко щелкая фотоаппаратом, и что-то щебетала удивительным голосом.
— По маши-нам!.. По маши-нам! — прозвучала по-военному команда — Душкин замешкался и опять не успел познакомиться с девушкой в сиреневом платье, у которой был такой знакомый и влекущий его голос.
В машине Душкин расслабился и, закрыв глаза, вспоминал лицо другой девушки из уже далекой молодости, у который был такой же переливчато-звонкий, словно журчащий родничок, ласковый голос… Но сзади послышались обычные голоса сватов:
— Александр, слышь, что ли?!
— Притомился?..
Сват пустился рассказывать пошловатые анекдоты, сваха захихикала, но Душкин никого не слушал, лишь поддельно улыбался, всё еще оставаясь в плену своих воспоминаний.
Иногда он поглядывал по сторонам, замечая радостные лица людей, особенно, женщин, которые откликались добрыми улыбками на перезвон колокольчиков.
— Александр… Свидетель!.. Слышь, ты не заснул?! — спрашивал сват.
— Какой он тебе свидетель! — вмешивалась сваха. — Здесь, шо тебе — нарсуд?!.. Дружка он… Дружка!.. Понятно?!
Пока они выясняли меж собой, кто такой Душкин, машина подъехала к панельной многоэтажке, где их уже встречали.
Свадебное застолье развивалось по обычному сюжету: зазвучали первые тосты, послышались напутствия молодым, похвальные речи в честь их родителей. Потом стали раздаваться крики «Горько!», а за ними следовали застенчивые улыбки и скромные поцелуи молодоженов.
Галдежа и выпивки хватало, но до песен и плясок дело еще не доходило…
Так случилось, что рядом с Душкиным, за тесным свадебным столом, оказалась та самая девушка в сиреневом платье и он, наконец-то, с ней познакомился.
Рита — так звали девушку, почти не пила, но была веселой и бойкой. Сиреневое платье девушки, вдоль которого светились гладкие пуговки из алюминия, иногда расходилось и Душкин натыкался взглядом на ее стройные ноги в темных чулках.
В квартире становилось душно и лица людей краснели от выпивки и духоты.
— Нет, это не свадьба, а натуральная парилка, — произнес Душкин и, повернувшись к Рите, заметил, как на ее лице, еще недавно таком живом, застыло серое, безучастное выражение. И он догадался, что ей плохо.
— Душно… И сердце что-то… — ответила она на его вопросительный взгляд.
Далее в свадебном застолье произошла заминка — выйти из того угла, где сидели Душкин с Ритой было сложно. Кто-то открыл окно — сразу задул ветерок, неся с собой желанную прохладу, а с противоположного конца свадебного стола Рите передали необходимую таблетку.
— Такое редко, но бывает, — говорила Рита, будто оправдываясь перед Душкиным, — а потом… а потом всё проходит!
Свадьба вошла в привычную колею и покатилась дальше… И Душкин, чтоб как-то поддержать престиж свидетеля со стороны жениха, выдал с интервалом в четверть часа два заученных тоста.
Народ на свадьбе разгулялся, а когда наступил момент подношения подарков молодоженам, стало особенно шумно и оживленно. Кто-то пустил поднос по рукам приглашенных, и Душкин под одобрительные возгласы и аплодисменты опустил в него приготовленный конверт со своей квартальной премией.
Дурнота у Риты, видимо, прошла и она, как прежде, стала бойкой и голосистой.
— Смотрите, смотрите!.. Свидетель тоже дал! — кричала она. — Смотрите, смотрите!.. Ура!.. Ура-а!
Душкину стало неловко от всеобщего внимания — он чуть ли не раскланялся, словно артист на сцене… Вскоре запели, правда, не очень стройно; потом отодвинули столы и попытались сплясать, однако места в тесноте для всех не хватало, поэтому часть людей вышла на улицу.
Душкин решил перекурить во дворе, где играл баян, а на небольшом, вытоптанном пятачке, недалеко от дома, плясали люди. Там он сразу приметил Риту, которая лихо выстукивала каблучками. Душкин смотрел на нее с удивлением, помня о том, что совсем недавно этой худенькой и, возможно, больной девушке было плохо.
Рита, увидев Душкина, махнула ему рукой, приглашая в круг, а сама продолжала петь частушку отчаянно-озорным голосом:
Мой кудрявый пастушонок,
Колокольчик, милый мой!
Наших девок, как бурёнок,
Манит в рощу за собой!
— Колокольчик, колокольчик, — неожиданно прошептал Душкин и подумал: «Сгоришь, девка, сгоришь… Сгоришь, как свечка!»
Плясать Душкин не стал. Его почему-то не радовало это скоротечное единение пляшущих людей. Он будто заранее предвидел, что завтра или послезавтра многие из них всё попросту забудут, как что-то ускользнувшее из их жизни уже навечно и потом, при случайной встрече, возможно, даже не признают друг друга.
Наступил майский вечер, в квартире заиграла музыка и начались танцы.
Душкин танцевал с Ритой, а затем они расположились у окна и разговаривали.
Негромкая музыка не мешала им, лишь танцующие пары иногда задевали их, когда они заворожённо смотрели на звездное небо. В эту благодатная ночь им казалась, что через распахнутое окно они заглядывают в сказочный, райский сад, манящий их своим волшебством.
Возвращаясь после свадьбы, они болтали и незаметно отстали от шумливой компании.
Душкин слегка покачивался при ходьбе и Рита, посмеиваясь, называла его пьяненьким. Однако он трезвел с каждой минутой, а душа его наполнялась предчувствием чего-то необычного и радостного. И он уже твердо решил, что непременно поцелует свою спутницу.
И вскоре, на перекрестке, Душкин привлёк ее к себе, увидел совсем близко загадочную улыбку на губах Риты и поцеловал девушку. Потом они целовались еще и еще… И с Душкиным творилось что-то странное: редкие в эту пору прохожие казались ему не просто замечательными, а чуть ли не родными людьми, даже патрульный милиционер на углу дома с забавно чирикающей, словно птичка, рацией на боку… Душа наполнялась чем-то особенным и он рассмеялся от возникшего у него необъяснимого желания расцеловать солидную тётку, которая прогуливалась недалеко вместе со своей собачкой.
На перекрестке горели ярко фонари и они, перепрыгнув в обнимку невысокий заборчик, оказались с Ритой на газоне, а потом и за афишными щитами, рядом с пахнущими кустами сирени.
Там они тоже целовались, а в паузах между поцелуями читали наперегонки слова, которые им были видны на просвет с обратной стороны афишных щитов.
— За-бав-ный слу-чай, — произносила по слогам Рита.
Пока Душкин неумело пытался что-то прочитать, Рита, опережая его, радостно выговаривала:
— С-свя-той и г-греш-ный!..
Они целовались снова, а затем опять читали афиши вслух. И в эти мгновения Рита казалась ему горячим, живым листочком, который прижимался к груди Душкина встречным ветром. И он трогал этот дурманящий листок, осязая его теплоту и дыхание, но почему-то замечал пустую, без пуговки, петельку на Ритином лифчике и напряженно всматривался в ту сторону, где темнел овраг с торчащими крышами гаражей.
«Бедняжка… — подумал Душкин, нащупывая бретельки. — Так лихо плясала, что пуговка оторвалась!»
У него промелькнула злая и липкая, как осенняя муха, мыслишка, которую он тут же от себя отогнал, а Рита, будто угадав его мысли, отвернулась от Душкина и посмотрела в сторону афиши.
— Два клё-на, — услышал он ее голос.
Рита замолкла на время, а затем тихо произнесла:
— Не стреляйте в белых лебедей… Не стреляйте в белых лебедей, — повторила она еще раз, словно обращаясь к кому-то.
— С любимыми не расставайтесь… — почти машинально произнес строчку полузабытых стихов Душкин, а Рита подхватила его и дочитала стихи до конца.
— Коган… — не совсем уверенно произнес Душкин.
— Нет… Это стихи Кочеткова, — ответила Рита и Душкин подумал: «А ты, милая… мотальщица-сновальщица… не простушка… Нет, не простушка!»
Майская ночь отрезвляла Душкина своей прохладой, мимо все реже и реже проносились такси, а совсем пустынные улицы наполнялись уже настораживающей тишиной.
Идти пешком было далеко и уже поздно. И Душкин уговорил Риту заночевать у тётки, которая жила рядом.
Утром, после короткого сна, Душкин чувствовал себя неважно — сказывалось вчерашнее свадебное застолье. Рита тоже выглядела измученной. Она почти не разговаривала, держалась неуверенно в чужом доме, будто провинилась перед кем-то и отказалась от завтрака, видимо, торопилась поскорее отсюда уйти.
До автобусной остановки они шли молча. Там Рита записала его телефон на клочке бумаги, который она достала, суетливо роясь в своей сумочке.
— Может, тебе, мелочь на дорогу дать? — неудачно спросил Душкин, пытаясь хоть как-то скрасить их молчаливое расставание.
— Нет-нет! — головка Риты качнулась несколько раз, как колокольчик: дзинь-дзинь!..
И Душкин увидел совсем близко ее лицо с нездоровой краснотой и усталые от бессонницы глаза. Он окинул взглядом поникшую фигурку Риты, ее хрупкие плечики с погончиками на сиреневом платье со светлыми пуговками и вдруг, как-то легко и просто, решил для себя, что видит эту девушку в последний раз.
«Всё… Закончен бал, погасла свечка…» — подумал он, но вместо желанного облегчения наступила тягучая и непонятная опустошенность.
Рита замерла в напряженной позе, словно предчувствуя что-то неладное, а когда подъехал автобус, Душкин сказал ей напоследок:
— Тогда после двенадцати… Сегодня… Договорились?! — хотя сам уже не верил в то, что говорил.
Автобус уехал и настроение у Душкина испортилось вовсе. Он выругался вслух с тупой и уходящей в пустоту злостью, а затем быстро зашагал от того места, где только что солгал.
Дома Душкин устало повалился на диван, погружаясь в тишину.
С улицы, со стороны, через стены и перекрытия до него доносился слабый шум, и проникали едва уловимые звуки пианино. Он вслушивался в эти звуки и у него зримо возникал образ девочки в белом школьном фартуке, с большим бантом на голове, которая где-то прилежно играла гаммы.
Звуки увлекали и ему чудилось, что где-то рядышком, совсем-совсем близко, раздается переливчато-звонкий, манящий голос любимой женщины, от которого он в уже далеком прошлом терял голову… И Душкину пришла неожиданно простая, как все истины, мысль, которая рано или поздно многих настигает в этой жизни. Он понял, что когда-то полюбил одну единственную женщину, чей голос помнил до сих пор… А после, всё остальное время, лишь находил в памяти полустёртые черты именно этой женщины и жадно искал ее неповторимый, незабываемый голос, но уже у других женщин, которых дарила ему судьба.
Эта мысль владела им недолго — в комнате зазвонил телефон, от которого он слегка вздрогнул, однако Душкин не встал и не взял трубку. Через несколько минут звонок повторился, но он, по-прежнему, неподвижно лежал на диване, хотя телефон всё тренькал и тренькал, как колокольчик.
Паузы между звонками казались ему всё короче и короче, а звонки всё громче и настойчивей. Душкину становилось невыносимо их слышать и он, быстро одевшись, выскочил на улицу, сам еще не ведая того, что с ним творится и что его ждет…
Началась и незаметно пролетела еще одна неделя, а в субботу Душкину позвонил Сухарев. Он попросил помочь ему перенести кое-чего из мебели на квартире молодоженов.
Самой тяжелой вещью оказался стол свахи. Жила она неподалеку, но им пришлось попотеть, поскольку стол в лифт не влезал, а квартира у сватьи была на девятом этаже.
Недавний жених, желая как-то расшевелить хмурого Душкина, спросил будто ненароком:
— Как подружку проводил в тот вечер, а?..
— Проводил… Проводил, как следует! — ответил Душкин сдавленным голосом, глотая прокисший подъездный воздух.
— А она… а она ничего, а?!.. Смазливая, правда, на мой вкус, — не унимался Сухарев.
— Отстань… Отстань, ты, ради Бога! — злился Душкин, проклинаю в душе сватью приятеля, которая жила так высоко.
Наконец-то, они поднялись на последний этаж. В прихожей мелькнуло заспанное лицо свахи, они занесли в квартиру стол и вскоре, не торопясь, чтоб отдышаться, спустились вниз.
На крыльце Душкин на мгновение зажмурил глаза от припекающего солнца, задрал вверх голову и увидел вдали два самолетных следа, тающих в безоблачном небе.
Сзади послышался равнодушный голос приятеля:
— Мне жинка на неделе рассказала, что подружке твоей на работе плохо стало — пришлось скорую вызвать… Сердечница, оказывается, она!
Душкин весь напрягся и почувствовал как по разгоряченному телу, вдоль позвоночника, скатилась большая и уже остывшая капля пота. Он поёжился от неприятного ощущения и тихо произнес:
— Сердечница, говоришь… — и добавил, едва шевеля губами. — Ах ты, сердечница… сердечная…
Но приятель, удаляясь от него, этих слов не услышал, а Душкин, оступившись на крыльце, взмахнул руками, непроизвольно и коряво, словно хотел кого-то обнять или поймать в воздухе, наткнувшись на пустоту…
1
