Посвящается Алле Ольховой,
история которой взята за основу сюжета.
Письмо пришло на имя директора школы. Она передала его классному руководителю 7-Б и рекомендовала сообщить председателю пионерской дружины и комсоргу. Нужно отреагировать, необходимо…. Седьмые классы – это серьезно, в конце учебного года лучших учеников будут принимать в комсомол. Но классная руководительница Нина Алексеевна решила вызвать родителей, а потом уже распространять эту историю дальше по школе. Поговорила она и с самой Ольгой, однако девочка хмуро молчала.
Странно, конечно, странно. Учительница вновь посмотрела прошлогодние характеристики Оли Левиной, этот седьмой класс она вела первый год. Девочка, как девочка… Звезд с неба не хватает, но твердая хорошистка, с уклоном к гуманитарным предметам. В первой учебной четверти отвечала за пионерскую школьную стенгазету, была отмечена переходным красным флажком. Это идея уже несколько лет достаточно эффективно действует в школе, отмечать самых активных. Их имя на доске почета, рядом красный флажок.
В общем, история непонятная. Девочка из вполне достойной семьи, отец – инженер, мать – фармацевт. Старший брат учится в университете. Правда, не здесь, не в Киеве, уехал в Омск и там поступил, ну это понятно, с его фамилией, в «красный университет» не поступить. Нина Алексеевна вслух не проговорит такое, но понимает ведь все. Сколько талантливых ребят – выпускников их школы с этой заколдованной пятой графой за последние годы сорвались при поступлении в КПИ или университет. Как они его между собой называют «Здание – красное, ректор – Белый, порядки – черные». Кто-то ей однажды рассказал эту грустную шутку.
Те, кто посильнее характером, уезжают, разъезжаются по стране, чем дальше от центра, тем больше шансов поступить и получить любимую профессию. А сколько сорвалось с трамплина, и мечты остались нереализованными. Вот и Миша Левин отправился за тридевять земель, чтобы поступить на филфак. Нина Алексеевна помнит его по школе, толковый хороший парень, стихи писал, литературные вечера организовывал…
Только, что ждет его дальше, не понять.
Вспомнилась ей и Наташа Залмансон, которая шла на золотую медаль, причем одна в потоке, лучшая из лучших… Но в районо тонко намекнули и посоветовали присмотреть другого претендента, с более правильной фамилией. А ведь тогда районо получилось обхитрить…
Нина Алексеевна улыбнулась, вспомнив этот случай. У Наташи с семитской внешностью оказалась украинкой по национальности давно умершая мама отца. Вот эту «четвертушку» и ее девичью фамилию вытащили на свет перед получением девочкой паспорта, соответственно получила Наташа Войтенко правильную запись в пятой графе, свою золотую медаль и открытую дорогу к высшему образованию. Кажется, уже заканчивает учебу, собирается кандидатскую делать.
Впрочем, сейчас надо думать об Оле Левиной. Шутка ли, такой инцидент! Достаточно редкий для их престижной школы. Подозрение в поджоге. Кто-то из соседей видел Олю, видел, что она перед тем, как начался пожар, долго стояла в коридоре, держала в руках какую-то бутылку и крутилась зачем-то около соседской двери. И через несколько минут дверь соседей полыхала. Пожарные пеной горящую дверь потушили. Никто не пострадал, но по свидетельским показаниям дело было передано так же в детскую комнату милиции, из которой и обратились в школу. А девочка молчит…
Нина Алексеевна посмотрела на часы, и решила, вот что…Не вызывать родителей Оли, а пойти к ней домой. Может, в неформальной обстановке будет легче разобраться…Тем более, что живет девочка недалеко от школы, и рядом остановка 31 трамвая, оттуда прямо домой. Она устала за эту неделю и думала о том, что надо бы решиться и выйти на пенсию. Исполнилось Нине Алексеевне недавно 56. Но пока есть силы, да и желание еще есть, что-то дать этим детям. Она преподавала французский язык, и заменяла давно болевшего завуча школы, так что нагрузка в этом учебном году была большая. Должность завуча не оставляла время на рутинную учительскую работу.
Снег растаял и жалостливо хлюпал под ногами, пытаясь забраться в сапоги, которые, кстати, надо бы уже поменять. На улице в январе запахло весной, хотя куда там, еще месяц «лютый» ждет впереди.
Перед тем, как собраться в дорогу, Нина Алексеевна еще раз просмотрела письмо из детской комнаты милиции по поводу происшествия.
Некая лейтенант В. Негожина сообщала в школу о том, что ей переданы материалы по факту пожара. Причина его возникновения и ущерб устанавливаются. Несовершеннолетняя ученица их школы Ольга Левина, подозревается в уголовном преступлении, которым и является поджог. Прямая вина ее не установлена, но школа должна быть в курсе и прислать характеристику на Ольгу Левину, чтобы лейтенант В.Негожина могла составить полную картину.
Вот эту характеристику и должна написать Нина Алексеевна.
Поджог произошел вечером в понедельник, 11 января. Потерпевшие — пожилые супруги, Владимир Николаевич Бондар и Мария Максимовна Бондар. Живут в этом доме десятки лет, оба на пенсии, люди нормативные, тихие, ни в каких конфликтах с семьей Левиных никогда не были замечены. Поэтому и понять невозможно, зачем Оле Левиной, хорошей девочке из благополучной семьи такое вытворять. Не верится, что это она. Мало ли хулиганов в районе, способных на такие выходки. А, может, вообще это не злой умысел, а случайность, мало ли что, сигарета упала…Трудно подумать подобное об Оле. Но она молчит, когда с ней говорят на эту тему и пожимает плечами. Вот что странно.
Нина Алексеевна подошла к дому, осторожно обошла ледяную дорожку, еще не растаявшую и доставляющую шумное удовольствие дворовым ребятам. Дом старый, такой бы уже снести, да пока все еще не решат в стране проблемы с жилым фондом, строят, строят…У кого есть деньги на кооператив, тот как-то выбирается из старых стен, а остальным видно еще долго ждать придется…
Дверь открыла старушка. Такая красивая старушка, что Нина Алексеевны невольно залюбовалась. Она напомнила ей библейские картины, а может полотна средневековья, что-то периода Ренессанса, пожалуй. Седые волосы уложены в валик, темное платье с белым воротником, и даже брошечка под ворот. Какая-то непривычная старушка, она ведь никого в гости не ждала. И Нина Алексеевна вообще не знала, что Оля живет с бабушкой.
Старушка засуетилась, пригласила Нину Алексеевну в столовую, усадила на диван. Посетовала, что Оли нет дома, в музыкальной школе она, делает успехи, чему бабушка очень рада.
Предложила чай, Нина Алексеевна отказалась. Но старушка настояла, пообещав заварить, как она сказала, какой-то совершенно необычный напиток на травах. К нему принесла домашнее малиновое варенье. Не такая она и старенькая, наверное. А впрочем, у седых женщин трудно определить возраст.
Бабушку Оли звали Евгения Самойловна. Оказалось, что родители Оли завербовались на север и уехали. На год всего, сказала бабушка, чтобы немного подработать и внести первый взнос на кооператив. Невозможно больше жить в этом старом доме, вздохнула она. Район хороший, привычный, родной даже, но четвертый этаж без лифта, тяжело стало подниматься. Все собираются жильцов отселить, капитальный ремонт в доме сделать и лифт построить, но это пока разговоры.
Так что нечего делать, поехали дети туда, где их специальность нужна, а за работу платят больше. А Оля осталась при бабушке, они ладят. Оля – девочка тихая, спокойная, внимательная. Да и уже большая она, сама покупки делает, квартиру помогает убирать. В общем, справляются они, уже три месяца вдвоем, а время бежит, скоро дети вернутся.
Бабушка была славной, варенье тоже. Не хотелось ее тревожить, но ведь пришла классный руководитель не варенье есть…
Нужно как-то подойти к теме происшествия, случившегося неделю назад. Поднявшись на четвертый этаж, Нина Алексеевна обратила внимание на обгоревшую обшивку двери в квартире напротив. И сейчас решила расспросить Евгению Самойловну. Нине Алексеевне хотелось увидеть, как эта милая старушка всплеснет руками, и начнет выражать свое сожаление, а то и опасение, что этот случайный пожар мог перекинуться и на квартиру Левиных. А она тут одна с девочкой…
Но взгляд Евгении Самойловны вдруг погас и губы сжались. Так неожиданно измениться в лице только из-за одного упоминания о сгоревшей соседской двери?…
— А вы где были во время войны? – неожиданно тихо спросила она Нину Алексеевну
— Ушла на фронт, — удивленно ответила учительница, — я как раз на второй курс мединститута переходила, но оставила учебу. На фронте санитаркой была, всего насмотрелась, и поняла, что не для меня быть врачом. Потом, после войны, поступила в педагогический.
— А родители где ваши были? – вновь спросила Олина бабушка.
— Отец тоже был на фронте, и погиб уже в конце самом, в Чехословакии. А мама с младшим братом оставались тут, в Киеве. Тяжело прожили оккупацию…
Нина Алексеевна вздохнула, вспомнив мамины рассказы о тех днях, о том, как нелегко было ей, никогда не умеющей приспосабливаться и кривить душой. О еврейских соседях, которых мама пыталась приютить, да только не смогла. Страшно было, может, даже не так за себя, как за сына…После расстрела в Бабьем Яру проходили по городу постоянные облавы, искали тех, кто пытался спастись. Но в центре города, где жила семья Нины, невозможно было прятать людей. Нина Алексеевна помнит эту семью из их дома, пожилые родители и дочь замужняя с маленькой девочкой, ждала она ребенка. Муж ее еще в первые дни был мобилизован в армию. Мама рассказывала после войны, что родила она мальчика, буквально перед тем, как развесили объявления о сборе евреев… И все, что мама Нины смогла сделать для них, это помочь им спасти родившегося мальчика. Да…Только его.
Рассказывала мама шепотом о том, как договорилась с одной знакомой, та на сносях была, должна была родить. Договорилась мама, а она акушеркой была, что роды у нее дома примет, и скажут они всем, что близнецы родились. И получилось спасти того мальчугана новорожденного, в сумке хозяйственной его перенесли, страху натерпелась мама Нины тогда…А кроме того, переживала она, что для старшей шестилетней девочки не смогла ничего придумать. Ушли они. Ушли в Бабий Яр…
Когда сосед вернулся с фронта, то пришел к ним в дом, искал своих. Хоть что-то узнать о них хотел, о последних днях…Нина тогда пыталась помочь маме разыскать ту женщину, но оказалось, что после родов, она уехала в деревню к родичам, там спокойней в войну было, и «близнецов» своих забрала туда. Где-то в деревне и вырос этот еврейский мальчик. Подумать только, но и после войны мама рассказывала эту историю шепотом, словно сделала не доброе дело, а что-то подсудное…Ох.
Вспомнив эту историю, Нина Алексеевна неожиданно поделилась с Евгенией Самойловной. Столько лет не вспоминала о ней, а этот неожиданный вопрос «Где вы были во время войны?» вдруг взметнул вихрь воспоминаний.
И внезапно заметила, как внимательный взгляд Олиной бабушки потеплел и стал медовым. Красивые у нее глаза, совсем не старческие.
— А мы эвакуировались, — сказала бабушка, — да, вот так. Успели… Одни мы эвакуировались из дома этого. Здесь мы и до войны жили, представьте, в этой квартире. — Голос ее казался виноватым, словно извинялась Евгения Самойловна, что везучей она оказалась, успела, — Еще три еврейские семьи были в доме. Дружные, большие семьи. Почему не уехали…Каждый по своей причине. Да и не в этом дело. Вся моя семья, родители, старшие сестры с детьми тоже ведь остались, в городе…
Она замолчала, словно пыталась дать себе ответ на не прозвучавшие вопросы и продолжила:
— Мы уехали и вернулись в этот дом. Они не уехали и не вернулись в этот дом. И не только они, вы ведь меня понимаете…Много я слышала, что тут было, много…Говорили, что некоторые в городе неплохо зарабатывали на том, что выдавали спрятавшихся евреев, загнанных в подвалы, на чердаки, пытавшихся спастись там…Охота была настоящая на них. Что двигало людьми этими, до сих пор не могу понять. Неужели нажива, только жажда разбогатеть?..
В соседнем доме, с чердака вилами сбросили двух мальчиков, детей наших приятелей, двенадцати и четырнадцати лет, Левка был старший, а Зисик — младший, он дружил с моим старшим сыном. Понимаете, мальчики были необрезанные, из такой коммунистической семьи, где не признавали никакого еврейства, я точно помню, была дружна с их мамой. Сероглазые, светловолосые…Может, их можно было спасти, но их выдали. И не только их…
Евгения Самойловна замолчала, а потом взволнованно продолжила:
— А соседи напротив…Плохие слухи ходили об этих людях, о Марии Бондар и ее муже, соседях наших. Грязными делами зарабатывали они в оккупацию. За каждого выданного еврея получали вознаграждение. За человеческую жизнь, за будущее… деньги, деньги. О мародерстве я уже не вспоминаю…Не только я знаю, как Сотники зарабатывали, об этом в полголоса многие в районе нашем говорят. В их квартире полно еврейских вещей наших соседей. Даже картина на стене, прямо напротив сгоревшей двери, я помню, чья это картина. Но доказательств ведь нет…Те, кого они выдали, рассказать не могут. Так и живу я рядом с ними, стараюсь не встречаться, чтобы в глаза их не видеть. Теперь, впрочем, я редко выхожу из дома, все тяжелее одолевать ступеньки, И знаете, скорее всего, это случайность, пожар этот. Но не жалею я, может, полагалось им это, чтобы, глядя на огонь, вспомнили то, что забыть они хотят…
Евгения Самойловна вытерла испарину на лбу, собралась продолжить свой рассказ. Но вместо этого извинительно добавила:
-Вы уж простите, столько наговорила я вам, обычно всегда молчу и молчу, а тему эту вообще стараюсь не ворошить, только боль в сердце, такая боль… Вот недавно, с Оленькой поделилась. Впервые. Сидела девочка читала «Бурю» Эренбурга, и вдруг расплакалась. Я ее успокаиваю, а она еще больше в слезы, дошла она до главы, где идут евреи на расстрел, в Бабий Яр, старики, женщины, детки малые… И бабушка с внучкой, они вдвоем остались, когда дети на фронт ушли…Я ей и рассказала, все что знаю, что на сердце держу…Так мы вдвоем, обнявшись и плакали.
Нина Алексеевна тяжело вздохнула. Кажется, она начинала понимать, что произошло здесь, на четвертом этаже старого довоенного дома.
— А вы пришли поговорить об Оленьке? – спохватившись, спросила Евгения Самойловна, — что-то случилось в школе?
— Нет, — ответила Нина Алексеевна, — у нас стандартный визит к ученикам, знакомства с семьей, родителями, с атмосферой в доме.
— А я вместо того, чтобы поговорить об Оленьке, вам свои слезы лила, — грустно сказала женщина, — но поверьте, она замечательная девочка, чуткая, добрая с очень тонкой нервной системой. Рано ей, наверное, читать романы Эренбурга. Но она давно читает книги не по годам… Хочется, чтобы счастливой выросла…
Нина Алексеевна улыбнулась и попрощалась. В парадном бросила взгляд на обгоревшую обшивку двери напротив. Начав спускаться с четвертого этажа, подумала: наверное, все-таки пора на пенсию… И что чай был действительно вкусный.
4.02.2021
Иллюстрация : картина Александра Новикова «Пожар»
