С нянями я прожила в тесной связке 11 лет. Они вырастили моего старшего сына и подрастили младших двойняшек. С ними были пройдены все этапы отчаяния, гнева, принятия и любви. Где я только их не искала, с кем только не встречалась.
Самая первая наша няня была грузинка, переехавшая недавно с семьей в Москву. Красивая, взрослая женщина, которая очень опасалась ходить вечерами в подземных переходах, от нее я вообще впервые узнала о существовании подобного страха. Женщина она была гордая, довольно быстро на что-то обиделась и резко упорхнула.
Вторая работала секретарем в школе, была похожа на Настеньку из фильма «Морозко», если бы та была на пенсии. Она могла два часа укачивать на руках ребенка на площадке, совсем не загружала нас никакими вопросами и учила двухлетнего младенца убирать свои игрушки. «Не научите сейчас, — говорила она нам, — не научите никогда». Приходила эпизодически, не смогла совмещать с работой, быстро простились, 16 лет прошло, а советы я ее помню.
Наша основная няня, проработавшая долгих семь лет, появилась случайно. Я только вышла на работу после декрета, расправила крылья в очень крупной, известной компании, и тут без предупреждения слетела грузинка. А я была амбициозная, очень хотела работать и совсем не хотела обратно на детскую площадку и к плите. После звонка я в отчаянии уронила голову на стол. В этой позе меня застала зашедшая в кабинет коллега.
— У меня мама есть… Она, правда, бухгалтером работала всю жизнь, но, может, временно согласится?
Временному бухгалтеру, ветерану труда из Волгограда, было 62 года. Это была сдержанная на эмоции полная женщина, как потом оказалось, с бездонным сердцем. Но разглядеть это сразу было невозможно. Она была из внешне суровых. И еще совсем не ориентировалась в Москве, не очень хорошо видела и жила в Орехово, а я — в Крылатском.
Логистика была заковыристая: в 7 утра мы выдвигались навстречу друг другу к метро «Павелецкая», откуда я отвозила ее в Крылатское, а вечером после работы — обратно на «Павелецкую». Я продержалась месяц и взмолилась: пожалуйста, поживите у нас рабочую неделю, я больше не могу! Она согласилась, хотя, как я сейчас понимаю, ей, пенсионерке, человеку не совсем здоровому, со своими привычками, жить в чужом доме было непросто. Но она самоотверженно помогала своей дочери и внучке-студентке. Я платила ей 80% своей зарплаты, это была средняя зарплата офисного сотрудника в Москве, и все мы что-то терпели.
Кормила она моего младенца так: он сидел на детском стульчике на кухне, а она грела на медленном огне еду, чтобы в каждой подносимой ложке еда была теплой. Читала ему Пушкина. Гуляла в тридцатиградусный мороз и бесконечно любила. Когда я разъехалась с мужем, то искала квартиру только рядом с ней. Лишиться ее было категорически невозможно. К приезду моих подруг она обычно напекала гору оладьев. Всегда отпускала меня на свидания и ни о чем не спрашивала. Всегда радовалась моим успехам. Гладила, готовила, выручала. Однажды на день рождения подарила вымытые окна. Отвозила поездом ребенка на юг и была бабушкой 80-го уровня. Супербабушка.
Она меня ни разу ни в чем не упрекнула. Никогда не ругала. Всегда была на моей стороне. И перестала к нам ходить, только когда совсем заболела. Единственным моим грехом, с ее точки зрения, был шопинг, как ей казалось, расточительный. Приходилось прятать покупки в коридоре. Если находила — ворчала.
Она была дитя войны и знала какие-то глубоко настоящие ценности, которым меня по ходу дела ненавязчиво учила. Например, похлопывать ребеночка по спине, когда он засыпает. Не суетиться и не истерить по мелочам. Не бояться крови, если ребенок упал, по возможности не кричать на детей (а детям — по возможности — жалеть мать). Не винить себя, если делаешь все, что можешь.
Когда ее не стало, я горевала как по самому близкому человеку. Это были отличные семь лет, когда я могла работать, строить планы, влюбляться, встречаться с подругами, зная, что в доме тепло, сытно и безопасно. Когда ей стало совсем тяжело приходить, я опять начала активно искать по всем каналам, в том числе повесила объявление на подъездах.
Позвонила женщина с твердым, поставленным голосом. Она жила через два подъезда (близость для няни — фактор основополагающий) и сразу пришла с укладкой, маникюром и паспортом. Оказалась стопроцентной москвичкой, неожиданно из-за банкротства очень известного производства оставшаяся без дела. Еще вчера у нее в подчинении было 300 мастеров, кабинет и совещания, а сегодня — пустота и отсутствие перспектив найти работу выше администратора в поликлинике. Работа няни была для нее, конечно, совершенно непривычной, зато под боком и деньги всегда нужны.
— Я увидела объявление, на котором не было сорвано ни одного номера, и подумала: «Это же кому-то даже ребенка некому в школу отвести… »
В это время я раскачивала, пытаясь успокоить одного орущего из двойни, и готова была упасть в ноги любому решившему нам помочь. Она согласилась с условием, что 12 часов работать не может: «Ищите вторую няню, будем работать по шесть часов».
Я опять к друзьям, интернету, коллегам и объявлениям. По рекомендации мне прислали молодую и обаятельную таджичку лет тридцати. Та постоянно улыбалась, не спорила, все делала, как я просила, и дети с ней очень много смеялись. Все трое.
Однажды я читала вслух только что купленную книжку для детей на английском. И вдруг она у меня за спиной стала шепотом тоже читать. Оказалось, она окончила на родине какой-то биофакультет и хорошо знала английский. Выросла в семье, где мама рано умерла, а папа самоотверженно растил пятерых детей. И не женился, пока все не получили высшее образование и не стали самостоятельными. Дети его, конечно, боготворили.
Лишь спустя полгода я узнала, что в первую нашу встречу она улыбалась мне так лучезарно, только на днях пережив очередной выкидыш. Ее как-то вечно недолечивали, обманывали и разводили на деньги. Я тут же позвонила своему гинекологу, и та мгновенно взяла ее под крыло. Сказала: «Случай непростой, но до семи месяцев мы ей ребенка выходим».
Две няни работали по полдня и по-прежнему съедали 80% моей зарплаты. Однажды позвонила гинеколог и в свойственной ей резкой манере сказала: «Так, у тебя трое детей, а у нее ни одного. Боюсь, у нас есть некоторые проблемы с языковым барьером, поэтому говорю тебе прямо: она в положении, ей надо себя беречь, ищи другую няню». Я расплакалась и начала искать (через несколько месяцев мы встретились, чтобы целовать пяточки прелестному ребенку, которого родила наша няня. Она сказала, что всему научилась с моими детьми, а я ей сказала, что она была лучшей, и мы очень скучаем).
Фариду мне привезли прямо с рынка. Уборщица с работы, с сочувствием относившаяся к нашей ситуации, иногда приезжала погулять с детьми и привезти им что-то вкусное и домашнее. Одним февральским поздним вечером она позвонила:
— Ты дома? Жди! Сейчас привезу тебе женщину, хорошая такая, на рынке у нас зеленью торгует, узбечка, чего ей зря мерзнуть, пусть с твоими детьми сидит!
Я, как обычно, в отчаянии положила голову на стол. Мне, как и многим, хотелось бы няню с немецким в анамнезе, возможно, с медицинским прошлым и желательно эрудированную, которая бы играла с детьми в развивающие игры. Но жизнь богаче воображения, и с холодного февральского московского рынка к нам пришла Фарида.
Она довольно плохо говорила по-русски, заискивала и на первый взгляд была абсолютно покладиста. Сказала, что ей 60 лет (думаю, скинула лет десять), на заработках в Москве, кормит свою многочисленную родню в Узбекистане, сын не работает, внуки голодают. Торгует зеленью на рынке и живет в двушке, где в одной комнате спят вповалку на полу шесть мужчин, а в другой — шесть женщин.
— Я прямо вот тут могу спать, на матрасе! Киньте мне что-нибудь на пол и все, — обвела она взглядом мою шестиметровую съемную кухню.
Я очень напряглась, выторговала повышение на работе и сняла маленькую трешку. Было дорого, тесно, но все-таки почти каждому по углу. И еще можно было возвращаться домой в любое время! Дети с понедельника по пятницу под присмотром — свобода, о которой я могла только мечтать.
Фаю я поселила в лучшей и самой удобной комнате с единственным балконом. Когда я входила в дом, она закрывала дверь своей комнаты. На выходные уезжала к сестре. Ни за что не платила (это был полный пансион, от зубной пасты до проездных), раз в месяц получала зарплату и отправляла ее в Узбекистан. Когда она соблюдала мусульманские праздники, то молилась с пяти утра и до заката, сушила на балконе сухари и не прикасалась к мясу (а мы вместе с ней). Пока я утром красилась на работу на кухне, Фая подсаживалась поговорить о жизни и немножко поныть. Это стало почти семейным ритуалом.
Фае было трудно много ходить, и я нашла странного мужичка, который отвозил их по утрам в детский сад. А в доме тем временем было много вкусной узбекской еды — плов, пахлава, пирожки, выпечка и божественный торт «Наполеон». Дети ее любили, поправляли неправильные окончания, она много смеялась своими золотыми зубами, и в целом царили мир и чистота. На любой проступок она махала рукой: «Это же дети!»
Полагаю, она многого мне не договаривала и подворовывала продукты, но одинокая работающая многодетная мать и не на то пойдет ради надежной няни. Этот год был одним из самых спокойных. Я мало переживала, дети росли, Фая ковыляла на прогулках и готовила. А потом одновременно я оказалась без работы, и доллар наконец скакнул почти на 50%.
Фая присела рядом и сказала: «Доллар-то вырос!»
— Знаю, дорогая, но я получаю зарплату в рублях, а сейчас вообще без работы и все, что я могу — это платить как раньше.
— Но раньше это было 800, а теперь 400! А дети в Узбекистане голодают!
— У меня свои недоедают, душа моя, не могу.
Так Фае пришлось съехать, работы, по ее мнению, в Москве было «ложкой ешь». Потом она долго просилась назад, но ее вахту быстро перехватила (а я с благодарностью передала) предыдущая няня-управленец со словами «куда ж вы без меня». Для управленца воспитание моих детей было делом чести. Все были выстроены по струнке, все начищено до блеска, у детей в 4 года появились дневник с оценками и регулярные занятия. Называли они ее по имени-отчеству, и делала она свою работу на 10 из 5. В доме регулярно была полезная еда, детям доставалось мороженое, меня всегда ждал ужин, и на Новый год у нас она приносила оливье с холодцом.
Она была надежней скалы. Невероятно порядочна. Очень самоотверженна. Однажды, когда я красилась утром на работу на кухне, она громко ойкнула в комнате. Потом шум воды в ванной и напряженная тишина. Оказалось, неудачно став на угол дивана, чтобы закрыть окно, она упала и сломала руку.
— Дайте рельсу от железной дороги! — поморщившись от боли, приказала она.
— Что?
— Рельсу дайте, шину сделать! Я сейчас схожу в травмпункт и вернусь.
— Куда вы вернетесь? Идите скорее в травму и домой!
Она пришла с гипсом на следующий день и потребовала, чтобы я немедленно выметалась на работу, и что она справится. И целый месяц самоотверженно смотрела за двумя детьми со сломанной рукой. Не знаю, кто еще был бы способен на такое.
На 9 Мая она надевала детям ленточки (я терпеливо молчала) и торжественно вела их в парк. С ней было максимально надежно, но было одно «но». Она не признавала никаких личных границ. Воспитывая моих детей, она параллельно воспитывала и меня. Даже сильно сдерживаясь (как ей казалось), она держала меня в атмосфере тотального контроля. Где была, с кем, почему задерживаешься, я бы на твоем месте, тут ты не права, так не делается и тому подобное.
Из этих цепких объятий было не вырваться. Я нашла няню, а оказалась под колпаком у властной матери. Она оценивала моих подруг, до крови спорила о политике и смертельно обижалась. Общаться можно было, только ходя с вечно готовой соломкой, чтобы тут же подстелить. Но когда дети по малолетству разбили градусник и позасовывали после этого руки в рот, мы с ней вдвоем попами кверху выковыривали ртутные шарики иголками из паркета, а потом вчетвером ехали на скорой, потому что если в разведку, то только с ней.
Однажды мы обе были в Питере: я с детьми у подруги, а она в отпуске у сестры. Договорились вместе вернуться в Москву. На вокзале она увидела нашу дружную толпу, но с однорукой девочкой (дочь сломала ключицу и в рубашке с перевязанной рукой выглядела как девочка без руки). Няня чуть в обморок не упала и прошипела: «Я так и знала, что вам детей нельзя доверять!» А когда мы уехали за границу, она не разговаривала с нами год. Никак не могла пережить предательства: как я могла увезти детей из страны. Как я вообще могла!
Каждая из этих разных женщин оставила огромный след в истории нашей семьи. Каждая кормила, растила и воспитывала моих детей. Эти няни навсегда вплетены в историю нашей семьи. А няню-управленца немедленно после нашего отъезда взяла к себе в качестве компаньона для старенькой мамы моя подруга. Потому что таким людям цены нет.
Иллюстрация: кадр из диафильма «Рассеянная няня», стихи Эдуарда Успенского, художник Игорь Рублев, студия «Диафильм» Госкино СССР, 1973
Московский персонаж
