Зачем нам об этом знать? Вопрос, который могли бы задать другие, я иногда ставлю перед собой. Есть то, что просто не укладывается в сознании.
Илья Эренбург, искренне любивший этот город, написал тревожный предвоенный роман «Падение Парижа»: предупреждение, которому не вняли.
Когда завершилась Вторая мировая война, проблема пособничества нацизму как-то отошла на задний план. Зато теперь явно входит в моду «героика» коллаборационизма. Предвестием чего это является?
Недавно мне довелось посмотреть французский документальный фильм, не допущенный в свое время к показу в СССР, должно быть, из-за слишком смелого отступления от стереотипов. Советский зритель так и не увидел блистательных мастеров культуры, окруженных друзьями в нацистской форме. Вообще кое-что не показывали и широко не освещали в ту пору и на Западе. Эта страница в «летописи европейской измены» долго оставалась закрытой. Конечно, и в советских публикациях клеймили позором некоторых политиков, повинных в разгроме Франции. Назывались имена Петэна, Лаваля и т.п., но ни слова о коммунистах. С тех пор перестало быть секретом, что компартия Франции после советско-германского пакта выдвинула лозунг «Долой империалистическую войну!» и дала своим членам инструкции саботировать военные меры правительства. Ее лидер Морис Торез дезертировал из армии и сбежал в Москву. Другой лидер, Жак Дюкло дал указание установить контакт с оккупантами и возобновить в Париже выпуск «Юманитэ». Немцы не возражали, но распространять газету мешала французская полиция, поскольку компартия, ввиду ее предательства, была с началом войны распущена. Приветствуя дружелюбие рабочих к германской армии, газета восклицала: «Браво, товарищи, продолжайте, даже если это придется не по нраву каким-нибудь буржуа…».
Разумеется, после нападения Германии на СССР руководители компартии призвали ее членов бросить все силы на борьбу с гитлеризмом. Но этих сил почти не осталось, так как партия была деморализована. Много тысяч перешло к нацистам, – подобно тому, как около миллиона немецких коммунистов получили «второе рождение» как новые члены НСДАП.
Поль Мэрион, член ЦК компартии Франции и глава марксистского колледжа в Бобиньи, вошел как министр в правительство Виши, чтобы потом занять пост главы французских «Ваффен СС». Да и лидер французских фашистов Дорио был, так сказать, выпестован Коминтерном. Слово «коллаборационист» применил к себе маршал Петэн, когда он встретился с Гитлером в октябре 1940г. и обозначил для своей побежденной страны путь конструктивного сотрудничества с врагом «в рамках нового европейского порядка». Или иначе: будет сограждан мучить совесть, или не будет, а жизнь должна идти своим чередом.
Почти никто не верил, что немцев удастся разбить, а поначалу впечатление было такое, что с ними можно неплохо ужиться. И притом устроить, чтобы Франция могла побыстрее перейти «из стана побежденных в стан победителей». Профессор Сорбонны Бардеша признавал: «От всего сердца я одобрял коллаборационизм, как путь восстановления дружбы между нашими двумя странами, и как единственный способ самозащиты Европы от СССР… Нашим убеждением было, что войны добивались евреи. В противоположность тому, что утверждали после 1945 года, почти все время оккупации большинство французов смотрело равнодушно на то, что происходило с евреями».
Дух оптимизма своевременно подкрепила выставка «За сильную Францию в объединенной Европе», открывшаяся в Большом дворце, под охраной СС.
Немцы высоко ценили возможности спокойного отдыха и веселого досуга, а в особенности их привлекал ''Paris bei Nacht", – "ночной Париж''. Более 100 заведений были открыты специально для обслуживания германских воинов. Эти пункты «франко-германского сближения» не терпели нехватки в чем-либо. «Я никогда не была так счастлива», – признавалась хозяйка лучшего борделя, давая интервью кинодокументалистам.
Политика немецких властей в этой стране была внешне доброжелательной и эластичной, насколько им удавалось. Чтобы меньше раздражать население, они управляли через посредников – французов. Что касается интеллектуальной, художественной элиты, то ее мягко брали под покровительство, охотно давая выход накопленной творческой энергии.
Особое значение придавалось «важнейшему из искусств» – кино. За годы оккупации французская киноиндустрия выпустила 240 полнометражных и 400 документальных фильмов, а также мультипликаций, в общем превзойдя продукцию в самой Германии. Чтобы помочь финансированию студий и, естественно, обеспечить идеологический контроль, создали специальную компанию «Континенталь Фильм». Тридцать из общего числа лент были созданы прямо на немецкие деньги. Шумным успехом пользовалась экранизация романа Мопассана «Милый друг», осуществленная под надзором Рейхминистерства пропаганды. В программы регулярно включались обзоры новостей, снятые военными операторами.
На этих-то дрожжах поднималась «новая волна» французского кино, а в роли сценаристов выступали такие мастера, как Жираду, Деснос, Превер, Ануй и др. И именно тогда начинали свою карьеру знаменитые актеры Жан Марэ, Даниэль Даррье, Жерар Филипп. Разнообразию дарований соответствовала и изощренность вкусов. В книге американца Д. Прайс-Джонса о Париже во времена «Третьего Рейха» рассказывается, между прочим, о сожительстве Жана Марэ с драматургом Жаном Кокто, девизом которого была фраза: «Да здравствует позорный мир!» Эта пара, занимавшая апартаменты в «Пале-Рояле», не испытывала недостатка даже в опиуме, которым обеспечивался Кокто.
В 1943 году была поставлена пьеса «Тристан и Изольда» в которой Жан Марэ представил не столько легендарного любовника, сколько идеализированного эсесовца. Когда же один из критиков написал о «гомосексуальной ауре», исходившей от Марэ, тот ответил ему публичной пощечиной. Дело замяли, что легко объяснимо: актер удостоился бюста, вылепленного немецким скульптором Брекером, входившим в окружение Гитлера. Незаметно было, чтобы Жан Марэ, снискавший впоследствии мировую славу, испытывал какие-либо угрызения совести по поводу подобных эпизодов.
С приходом оккупантов явно оживились парижские театры. В 1943г. их кассовый доход вырос в три раза по сравнению с довоенным 1938 годом. Не ударили лицом в грязь опера и балет, особенно, когда руководство ими взял в свои умелые руки Сергей (Серж) Лифарь. Ему посвящено немало панегириков, авторы которых превозносят его заслуги перед русской культурой в эмиграции, но предают забвению его связи с нацистским руководством. В июле 1940г. Лифарь был персональным гидом Геббельса, когда тот знакомился с парижской оперой. В 1941, когда немцы захватили родной город Лифаря, Киев, он дал приветственную телеграмму Гитлеру. В 1942 артист трижды посетил Германию, где был тепло принят верхушкой Рейха. Как завсегдатай раутов в «Дейче Институт», гнезде парижских коллаборационистов, он красовался на фотографиях в журнале «Сигналь», органе министерства пропаганды. В своих мемуарах Лифарь не обошел и мелких недоразумений. Когда началась охота за евреями, на него, чисто русского человека, поступил донос, что он якобы скрытый еврей: если, мол, его фамилию прочесть «наоборот», то выйдет «Рафил». Последовал вызов к немецкому офицеру для доказательства арийского происхождения. Вконец растерявшись, знатный танцовщик попытался продемонстрировать физическую «ненарушимость» деликатной части своего тела, что едва не расценили как оскорбление германской армии. В июне 1944 он же посчитал уместным репетировать балет «Шота Руставели» и, само собой, на эти репетиции собирался «весь Париж». Правда, влиятельный приятель-немец все же посоветовал ему бежать, и даже предложил для этого место в личном самолете дирижера фон-Караяна. В те времена Герберт фон-Караян часто выступал с парижскими концертами и, по мере сил, способствовал разлагающей работе «Дейче Институт». В последующие годы, сопровождаемый овациями по всему миру, он затушевал сомнительные моменты своей биографии, – так контрастировавшей с позицией другого выдающегося берлинского дирижера, Вильгельма Фуртвенглера. Когда тому предложили выступить в Париже, он отказался и пояснил: выступать перед французской публикой приятно, когда приглашают в знак признания таланта, но не потому, что в город вступила германская армия.
Поскольку недолго оставалось до занятия Парижа союзниками, подскочила в цене незапятнанная репутация. Теперь на светских приемах Лифарь то и дело выслушивал: «Как вы себя чувствуете, Серж? Готовьтесь постоять за себя». А он, считая бесцельным побег в самолете фон-Караяна, нашел приют и моральную поддержку у близкого человека, Коко Шанель.
Законодательница высокой моды в годы войны делила с немецким офицером роскошные апартаменты в отеле «Ритц». Не ограничиваясь произнесением антисемитских тирад на светских приемах, Шанель вступила в прямое сотрудничество с гестапо и тайно взяла на себя ответственное задание. Операция имела кодовое название ''Model Hut " – "Модная шляпа''. В 1943 Шанель была направлена гестаповским руководством в Испанию, чтобы там, через своих светских знакомых, нащупать контакты в правящих кругах Великобритании для переговоров о сепаратном мире и союзе с Германией. О проделанной работе она отчитывалась в Берлине перед самим Вальтером Шелленбергом. Весной 1945 Шанель была арестована во Франции за пособничество врагу, но через несколько часов ее отпустили, что дало ей возможность ускользнуть в Швейцарию: услуга анонимных высоких покровителей. Впрочем, в дальнейшем пришлось раскошелиться и выплатить немалые суммы за молчание ряду нежелательных свидетелей. Как и в других аналогичных случаях, нацистское прошлое не поставили в упрек любимице широких масс.
Ловушки подстерегали каждого известного человека, но не все попадали в них. Ненавидевший большевиков писатель Иван Бунин воздерживался от любых контактов с нацистами. Нобелевский лауреат предпочел им голод.
Однако преобладало стремление устроиться поудобнее. Не это ли подтверждает пример мастеров эстрады, прелестных «шансонье»? Они не отставали от общих веяний в прирученном искусстве. Не подлежит сомнению талант Эдит Пиаф, и меня не удивляет, что певица так долго сохраняла популярность. Поражает другое: как такое щуплое существо могло вместить столь много разнообразных пороков. В этой женщине смогли разглядеть символ Франции, обнаружить «галльский дух», чистую трепетную душу, – и что там еще писали прежде, как сочиняют и ныне в возвышенном стиле. Между тем, когда пришли оккупанты, Эдит Пиаф сочла приличным и удобным для себя в военное время снять в аренду верхний этаж борделя. За ночное выступление она получала сумму, равную годовому заработку служащего. Герман Эйх, один из руководителей парижского «Пропаганда Абтейлунг» – «Отдела пропаганды», вспоминал, как залетал к ним «воробушек» (так переводится псевдоним «Пиаф»), чтобы поболтать с приятелями, а заодно и получить приглашения на концерты, в том числе специально организованные для немецких военных. Их снимали в кино. Публику в нацистской форме воодушевлял репертуар певицы.
Обаяние певца Мориса Шевалье вносило разнообразие в будни оккупационного «Радио Пари», где он имел постоянный и щедро оплачиваемый ангажемент. После войны это повлекло некоторые неприятности, но нехорошие воспоминания как-то испарились.
Просмотрев музыкальную энциклопедию Ларусс, я не встретил упоминания о том, что крупный композитор Артур Онеггер ездил из Парижа в Германию, в составе одной из групп, подобранных оккупационными властями для пропаганды франко-немецкого «единства». Между тем, это подтвержденный документально факт.
Что удивительного, если известная пианистка Люсьена Делорж в апреле 1941г. писала в прогитлеровской газете «Пари Миди», что немцы подбодрили Париж, а сотрудничество с ними, по ее мнению, оправдывалось тем, что «Моцарт в Париже».
Анри Матисс покинул столицу, считая невозможной жизнь при нацистах, и поселился на юге Франции, в тогда еще «свободной зоне», подчиненной правительству Виши. Всемирно известный художник всецело замкнулся в кругу проблем своего искусства, чего не смогла одобрить его жена Амели. Совместно с дочерью Матисса, Маржерит, они вступили в Сопротивление и были арестованы гестапо. Пройдя через пытки, Маржерит была отправлена в концлагерь Равенсбрюк, но сумела бежать, когда бомбежка союзной авиации задержала поезд.
Скульптор же Поль Бельмондо (отец киноактера Жан-Поля Бельмондо) потянулся к господам из «Дейче Институт», принимая участие в установлении контроля и разложении французской элиты.
В Париже провели годы оккупации и продолжали творить такие мастера живописи, как Андре Дерен, Жорж Брак, Морис Вламинк, Пабло Пикассо и другие. Всякое случалось в «той» их жизни. Одни, как Вламинк, устраивали выставки и ездили «дружить» в Германию. Другие по возможности воздерживались от демонстрации прогерманских симпатий. Но складывается впечатление, что ту или иную дань оккупантам платили все. Мы говорим не о заработке ради куска хлеба. Разве не имело политического значения даже просто появление на спектакле или вернисаже в обществе немецких офицеров, чинов СС или их французских прислужников?
Мне жаль, что приходится упоминать в такой связи имена, составившие эпоху в развитии искусства. Но нужно смириться с тем, что люди – не то же самое, что написанные ими картины, симфонии или книги. Одна из прекрасных французских традиций – уважать ''homme de lettres" – "письменного человека». Тем печальнее, что порча затронула тогда и самое «ядро» интеллектуалистов.
Вот цифры. Отто Абетц, один из главных нацистских деятелей в Париже, подтверждал, что, несмотря на нехватки, издатели получили значительные ресурсы бумаги. В 1941-1944 г.г. среднегодовой выпуск художественной и научной литературы был не ниже, чем до войны. Притом, что в 1943г., в разгар кровопролитнейших сражений на всех фронтах, французские книгоиздательства вышли на ведущее место в мире, опередив Англию, Америку и другие страны. Эти условия обеспечивались не зря. Германская пропаганда собирала урожай в форме благодарностей и заверений знаменитостей, что французская мысль якобы остается «светочем», а оккупационный режим гарантирует свободу самовыражения.
Пронацистская печать охотно предоставляла место для произведений таких литераторов, как Жорж Сименон или Жан Ануй. Они и не скрывали, что хотят одного: заработать. Но и Жан-Поль Сартр, требовавший, чтобы ни строчки не появилось в прессе коллаборационистов, на деле отступал от этого. В основу его профессиональной известности легла книга о немецкой философии, опубликованная в 1943г. со штампом германского цензора. Одну из его пьес немецкий критик из «Паризер Цейтунг» тепло рекомендовал, как «первостепенное театральное событие». Вместе с Симоной де-Бовуар и группой единомышленников, Сартр наслаждался атмосферой творчества, совершал поездки в Альпы, успевал преподавать и т.п.
Малоприметный случай произошел тогда с Симоной де Бовуар, но через много лет, став мировой знаменитостью, она поведала о нем читателям. Ей, преподавателю Французского лицея, хотелось и при оккупантах сохранить свою должность. С этой целью она заполнила анкету, подтверждавшую, что она являлась француженкой, а не еврейкой. «Я считала отвратительным то, что пришлось это подписать, – вспоминала Де Бовуар, – но никто не отказался, ведь у большинства из моих коллег, так же, как и у меня, не было альтернативы».
В это же время был арестован видный ученый Поль Ланжевен. Активно участвовала в Сопротивлении семья физиков Жолио-Кюри. Когда началась регистрация евреев для их уничтожения, выдающийся философ Анри Бергсон свел свою анкету к нескольким словам: «Академик. Философ. Лауреат Нобелевской премии. Еврей». Он успел умереть своей смертью 4 января 1941г. А поэта Макса Жакоба загубили в Освенциме.
Но, быть может, немецкие порядки в Париже действительно являлись такими, что большинство интеллектуалистов не имело иного выхода, кроме как их принять? Некоторые люди, возможно, так думали про себя, а кое-кто и рассуждал в подобном духе. Сопоставим это с реалиями. Немецкий цензор в Париже Г.Геллер рассказал после войны, как проводились установки министерства пропаганды: «Уже в 1941 году мы поняли, что невозможно охватить цензурой весь поток литературы. Мы дали достаточное количество бумаги издателям, и они были очень активны, никогда не жаловались. Я заключил договор с редакторами и издателями: они могли печатать все, что хотели, пока хватило бумаги, – за исключением немногих тем, таких, как война и безопасность, и никаких произведений евреев, и ничего антигерманского. Самоцензура лучше всего».
Такая свобода печати нам хорошо известна, хотя мы и не жили в оккупированном Париже. Сперва я не мог в это поверить, но оказалось, правда: в список книг, запрещенных к распространению во Франции, нацистские власти внесли и … «Мейн Кампф». Объяснение такое: французам не полагалось знать, что думал и писал о них Гитлер. Им надлежало оставаться в неведении относительно подлинных целей оккупантов и той участи, которая ожидала французский народ в случае победы Третьего Рейха. Участи, прямо сказать, плачевной: фюрер доказывал в своей книге, что Франция должна быть уничтожена, она сгодится лишь для эксплуатации в германских интересах. Значит, никакого «перехода в стан победителей»: уловка для простаков, и только. А почему же верили? Но ведь правда была неудобной и опасной.
Все же постепенно люди трезвели. Депортация евреев мало кого встревожила. Иное дело, когда опустели полки магазинов. «Они выметают все», – ужасались парижане. Трудно определить, кто на кого больше воздействовал: погрузившаяся в апатию масса, или прикормленная оккупантами элита. Пожалуй, влияние было взаимным. Проблема, увы, не ограниченная пределами той страны… Конечно, можно войти в положение людей, которым при любом режиме хотелось выжить. Кто-то верил гитлеризму, а потом прозревал. Были те, кто сотрудничали и с нацистами, и с их врагами. Разные мотивы и поступки, но нельзя не видеть, что господствовал конформизм.
Поражала целая философия, сочиненная для оправдания пораженчества. «Какой смысл набивать себе синяки, ударяясь об решетку, – писал осенью 1940 года всемирно известный литератор Андре Жид. – Чтобы меньше страдать от тесноты своей клетки, нужно только держаться поближе к ее середине». Подсчитывали, во что это обошлось, – в тех пределах, в каких допустим количественный подход. Обстановка в Париже внешне выглядела спокойнее, чем до войны. За четыре года состоялись, правда, две демонстрации (одна из них в годовщину окончания 1-й мировой войны). Считается, что к весне 1941г. там не насчитывалось и 50 патриотов, готовых взяться за оружие. Впоследствии активность подполья возросла, в ответ на это немцы расстреливали заложников. В 1943г., по данным Сопротивления, в оккупированной зоне Франции действовали более 25 тысяч, коммунистических, в основном, франтиреров и партизан. Но эту цифру исследователи считают преувеличенной.
Для значительной части населения главными противниками были не нацисты, а англичане, которых винили в поражениях страны, в попытках захвата заморских французских владений, флота и других происках. Летом 1944г., после высадки в Нормандии союзников, маршал Петэн призывал давать им отпор, и, как подтверждает кинохроника того времени, огромные толпы выражали ему поддержку. Оставалось уже недолго до суда, который приговорит его к смертной казни за государственную измену (заменена пожизненной тюрьмой). Дискуссии о роли режима Петэна происходят до сих пор.
Накануне освобождения, при неясных обстоятельствах, в столице вспыхнуло восстание. Парижане возводили баррикады и несли потери, хотя американцы уже находились в тридцати километрах. Как известно, Францию признали одной из держав-победительниц.
Теперь другой подсчет. В годы оккупации французская полиция ревностно выполняла приказы нацистских властей. Офицер Абвера Виклер показал на судебном процессе: «Чтобы охватить страну, нам нужны были 32 тысячи агентов – коренных французов, и мы их получили». Считается, что фактически этих агентов было больше. Не менее 100 тысяч французов стали добровольцами «Ваффен СС» и других подобных частей. Когда вермахт пересек границы СССР, в июле 1941г. в Париже было объявлено о записи в Легион французских волонтеров. Одним из первых выразил желание сражаться на Восточном фронте Фредерик Помпиду – дядя будущего президента Франции. Газеты призывали к защите западной цивилизации, в одном строю с немцами. Опубликован фотоснимок церемонии по случаю отправления 29 января 1943г. из Парижа эшелона вышеупомянутых волонтеров. Отчетливо виден лозунг на паровозе: «Mort aux Juifs» – «Смерть евреям».
Много лет считался героем Сопротивления французский президент Миттеран, которого не донимали расспросами о его принадлежности к фашистскому движению З0-х годов, об услугах, оказанных им в годы войны пронацистскому режиму Виши. Будто бы не знали ничего подобного. Но стоило ему умереть, как об этом появились хорошо документированные публикации. Не единичный случай дутых легендарных биографий. Как не случайно и то, что членами прогитлеровской партии стали во Франции тоже около 100 тысяч.
Насколько принудительным был труд французских рабочих на немцев? Не более, надо думать, чем в Чехословакии, где население обеспечивало качественное обслуживание военных заводов, а оккупанты неплохо платили. Рабов же доставляли в Германию из других мест.
Чтобы получать зарплату выше средней, около полумиллиона французов пошли на службу в организацию Тодта. Под руководством немецких инженеров, они строили вдоль берегов Франции «Атлантический вал», – систему укреплений, которую при высадке с большими потерями штурмовали союзные войска. Есть данные, что после освобождения было расстреляно до 40 тысяч изменников. Но из министерства юстиции Франции исходит другая цифра: 105 тысяч казненных между июнем 1944 и февралем 1945г.г., многих по обвинению в «национальном унижении». Арестованных же за пособничество врагу было в несколько раз больше. Рассчитывали, что репрессии помогут хотя бы частично избавиться от позора, покрывшего нацию. Куда меньшее значение придавали своевременному и открытому раскаянию. Но это ведь грех не только французский.
Как бы там ни было, все стало историей. Почти никого из ее действующих лиц нет в живых. Даже негодовать, пожалуй, уже поздно. Того, что случилось, не изменить, а как к этому относиться, зависит от каждого.
В памяти моего поколения осталась с предвоенного времени простенькая песенка:
Посмотри, посмотри на прекрасный Париж,
И прислушайся к песне его…
Мы начинали с любовью к этой культуре и к этому городу.
Пронести бы ее до конца, – несмотря ни на что.
Редколлегия:
В 2008 г. в Париже проходила выставка фотохроники Andre Zucca, корреспондента немецкого журнала "Сигнал" в Париже 1942-44 годов. Экспонаты иллюстрируют то, о чем вы прочли у Бориса Клейна.
Мы выбрали эту статью как типичный пример того, что поисходило на всех оккупированных территориях. Как отнестись к этому массовому явлению? Можно поговорить о конформизме, коллаборационизме, антисемитизме и "плохой человеческой природе", выразить свое негодование и на этом успокоиться. Т.е. пойти вслед "героям" Бориса Клейна. Но можно задуматься над тем, какую роль в Холокосте сыграло такое явление. Это путь для тех, кто полагает, что структуры Холокоста до сих пор не обезврежены и повторение возможно. Для таких читателей, желающих ближе ознакомиться с темой, даем ссылку: «Как такое стало возможным? Ответа нет…», или Уроки Холокоста.
1
