У писательницы Дины Рубиной два ангела-хранителя – земной и по литературному ведомству. Она близко знакома с людьми, по ее же выражению, сотканными из воздуха, она и сама с удовольствием колдует при задернутых шторах. Но при всем при этом убеждена, что чудеса – это во многом дело все-таки рукотворное.
…Лицо человека для меня всегда тот гонец, который летит впереди и провозглашает, и предъявляет многое. В конце концов, не зря говорится, что к середине жизни каждый ответствен за свое лицо. Молодость уходит, а опыт, характер, судьба на лице остаются. И в серьезном возрасте на нем отображено, как правило, все.
Я знавала женщин, которые, не будучи красивыми в общепринятом смысле слова, не обладая какими-то классическими чертами лица, были очаровательны, умны, подвижны и изнутри освещены, знаете ли, благожелательным светом доброты и расположения к миру. И они были чертовски красивы! Я знавала красавиц-старух, вот это было поучительно. Одной из них была Лидия Борисовна Либединская, которую я очень любила, с которой дружила. Она была великолепна в старости!
Помню, Лидия Борисовна приезжала к дочерям, обе живут в Израиле, останавливалась обычно у Губерманов, Игорь – ее зять, муж дочери Таты. И они часто все вместе приходили к нам в гости. В последний раз Лидия Борисовна была у нас буквально недели за три до кончины. После того застолья я убирала посуду со стола, а муж сказал: «Какая великолепная Лидия Борисовна! Сколько ума, юмора, остроты, память изумительная! Какая красавица! И всегда ухожена: одета в тон, перстни на руках, прекрасная стрижка!»
Ей было за восемьдесят?
Восемьдесят пять. И умерла великолепно, как ни цинично это звучит. Стоит позавидовать такой смерти – во сне, с книгой в руках. Так вот, продолжая разговор о внешности. Я знавала в юности красавиц, которых молодые люди никогда больше одного раза до дома не провожали. Потому что с ними невозможно было находиться долго. Скучно, тоскливо. Это были холодные отшлифованные девицы без гроша ума и доброты за душой.
Молодость и подлинная красота, по-моему, вообще редко совпадают…
Нет, бывает… Я могу долго рассуждать на эту тему, потому что много об этом думала. На самом деле красота – такая забавная штука! Черты лица сами по себе не играют ровным счетом никакой роли. Но вот то, как они пригнаны друг к другу – нос, брови, скулы и так далее, – это важно, в этом есть определенный стиль, а стиль – это во внешности главное. Я не равнодушна к этому, возможно, по той простой причине, что в юности, в подростковом возрасте, хорошо лепила. Для меня лицо человеческое воплощалось в материале… А материалом был пластилин. Теперь даже жалею, что не стала скульптором. Все папа: «Женщина-скульптор – через мой труп!» Как будто женщина-писатель – лучше.
По моим наблюдениям, красивых стариков больше, чем красивых старух. Мужчины что – лучше души свои сохраняют?
Дело не в душе. Дело в психофизическом складе мужской особи. Седой мужчина – это респектабельно, красиво. Лысый мужчина – если у него хорошей формы череп – тоже неплохо. Вот у меня муж – лысый, и он великолепно смотрится. Бывает, молодые люди специально бреют голову, чтобы выглядеть эффектнее. Мужчине многое сходит с рук в физическом плане. Если он подтянут, то и прекрасно. На лицо вообще не обязательно смотреть. Играет роль общий облик, так сказать.
С женщиной сложнее. Другие гормоны, другие нагрузки по жизни. Ведь женщина тащит гораздо более тяжелый воз, а это здорово утомляет. Я вообще не верю во все эти общепринятые мнения, что, мол, женщину украшают дети, а лишние роды только добавляют красоты. Ни черта они не добавляют. Они портят фигуру, истощают организм. Женщина, повторюсь, по жизни везет более тяжкий воз. Во всяком случае, российская женщина. И если российский мужчина доживает до старости, это значит, что у него очень крепкие, ноские гены. Значит, он не пил беспробудно всю жизнь. А такой человек, как правило, хорошо сохраняется. Вот и все. Чудес на свете не то что не бывает, но они случаются реже, чем этого хотелось бы нам, женщинам.
Исходя из сказанного, можно сделать вывод, что женщине простительно что-то в себе утягивать, откачивать, увеличивать?..
Я думаю, что женщина в этом плане должна позволять себе делать все, что считает нужным. Помнится, в воспоминаниях дочери Виктора Ардова, в семье которого, приезжая в Москву, всегда останавливалась Анна Андреевна Ахматова и жила там неделями, рассказывается, как она, девушка в то время, собираясь на вечеринку, как-то слишком долго вертелась у зеркала – прихорашивалась, красила ресницы. И тогда мать ей строго сказала: «Как же ты заботишься о своей внешности! А ведь это суета. Главное – внутренняя красота. Вот и Анна Андреевна тебе это же скажет…» – что-то вроде этого. Я приблизительно вспоминаю.
На что Ахматова буквально взвилась от возмущения. Она сказала: «Я всегда делала с собой все, что было модно!» Так вот человек, женщина, имеет право делать с собой все, что кажется важным и нужным для своей внешности. У себя дома женщина может сидеть в старой пижаме у компьютера и сочинять пятьдесят третий вариант диалога. Но, выходя за дверь, она обязана накрасить ресницы и все остальные выдающиеся части своего бесподобного лица заодно.
Я сама не склонна хирургически кроить свою внешность; во-первых, я к ней попривыкла за годы, во-вторых, недосуг, руки не доходят, в-третьих, такая напасть: муж-художник… Муж-художник мне очень строго говорит: «Старей с достоинством!» То есть не дает ничего с собой делать. А я бы, возможно, и поэкспериментировала! Мешки под глазами – долой, еще что-нибудь. Может, килограмм пять с задницы. Не знаю, что бы сделала, в этом деле ведь тоже азарт развивается, но – тяжелая жизнь, в смысле отсутствия свободного времени.
И потом, это ведь еще от профессии зависит. Актриса обязательно должна что-то такое с собой делать, потому что она – официальное лицо женского звания. А писательница – что? Писательница, она, наоборот, должна быть бородатой женщиной, которую показывают за пять рублей на ярмарке.
Кстати, вы ведь в юности мечтали стать не только скульптором, но и актрисой? Смотрю сейчас на вас и прикидываю, какие бы роли вы играли?
Разумеется, острохарактерные. Я была бы типа Раневской, думаю. Понимаете, мне не то что хотелось стать актрисой, думаю, просто у меня имелась к этому предрасположенность. Я и сейчас с удовольствием начитываю свои и не только свои тексты на аудиодиски. Полгода назад вообще совершила подвиг: начитала все стихи блистательной Ренаты Мухи. Все ее наследие. И просто в восторге от себя по этому поводу. Свои-то рассказы может начитать каждый дурак. А Рената этого заслуживала.
И диск сейчас прекрасно продается, мне говорили издатели. Его все допечатывают и допечатывают. Она блистательна, Рената Муха. Фантастическая женщина! Знаете ее стихи? Она писала такие двустишия – как бы для детей. Как бы! «На вершине два орла пили пепси из горла». Или: «По пустыне шли стада и сгорали со стыда». Или. «Ну, дела! – подумал Лось. – Не хотелось, а пришлось». А?! Разве это для детей?
На друзей вам, судя по всему, везет…
На самом-то деле я человек на друзей не богатый. Я человек богатый разными всякими знакомствами – близкими, дальними, деловыми, профессиональными. Друзей у меня близких – раз, два и обчелся, и несколько довольно близких приятелей. Знаете, я бедна, очень бедна на время. Если бы писала стихи, другое дело. Во-первых, мне нужен был бы совсем другой «бензин». Ведь творческому человеку всегда необходимо какое-то горючее для осуществления замыслов.
Это вы про зеленого змия?!
Не обязательно. Конечно, есть люди, которые могут работать только при условии пития или даже приема наркотиков, как Высоцкий. Или, скажем, при условии скандала. Я знала знаменитого режиссера, который организовывал скандал перед выпуском каждого нового спектакля. И наоборот: есть люди, у которых их горючее – это полное спокойствие и затворничество. Я вообще не могу работать, если у меня все везде не зашторено и не отключен телефон. Таков мой «бензин». То есть какая-то внутренняя батарея, от которой подзаряжаешься, и тогда дело идет.
Мне всегда казалось, что истинный творец – именно тот, который не пьет, не скандалит, не меняет жен. Его дар такой силы, что не нуждается в такого рода «подпитках»…
Вы знаете, это, к сожалению, не так. Как говорила Раневская: талант – он как прыщ, может вскочить на любой заднице. Мы как раз сегодня говорили с мужем о художнике Караваджо, который был картежник, убийца, чуть ли не вор. Вечно в бегах. Разбойник с большой дороги. И при этом выдающийся мастер. Зачем ему это было нужно? По-видимому, иначе его талант не мог существовать. Вы можете сказать, будь Караваджо благопристойным человеком, мог бы написать втрое больше картин? Возможно. А может, и нет, мы не знаем.
А, скажем, Леонардо да Винчи всегда искал хоть какую-то работу – предлагал себя в качестве, не знаю, разработчика военных машин. Например, в длинном списке герцогу Сфорца писал, что он умеет строить мосты, конструировать такие-то виды оружия, а еще делать то-то, то-то и последним пунктом: «А также не хуже другого могу снять с натуры живописный портрет». Вот ему, мне кажется, нужно было только уединение для сосредоточения на своих великих мыслях.
А вам, значит, достаточно задернутых штор и молчащего телефона?
Мне нужна тишина, и чтобы меня оставили в покое. О чем я и прошу близких. Понимаете, я ведь страшно обременена семьей. Я такой контролер в трамвае. По характеру. У меня типичный синдром контроля. Это ужасно неудобно и некстати! Имея профессию прозаика, нужно вообще забыть обо всем и обо всех. Это поэт может сложить три стихотворения за месяц, и получится богатый урожай. А иногда замечательные стихи пишутся вообще раз в полгода. И этого тоже достаточно.
Прозаик – хоть ты сдохни, хоть ты тресни – должен ворочать гигантские пласты текста. И ему нужно протяжение во времени – для составления слов. Это не ритмический наговор поэта. К своему проклятию, я еще по гороскопу Дева. То есть человек очень беспокоящийся и вечно все проверяющий. Под моим контролем должны быть все: родители, их у меня двое, слава богу, по 88 лет, дети, которых у меня тоже двое, еще приемная дочка, какие-то друзья, которым нужно устроить что-то, прочесть рукопись, позвонить…
И мои профессиональные дела сейчас тоже весьма обширны – съемки фильмов, переиздание книг, поездки, в которых я работаю с утра до ночи…
А теперь уже и внучка есть, ее зовут прелестным именем Шайли. Таким танцевальным, французистым. На самом деле, в переводе с иврита это означает «подарок мне». Дочка подарила мне. И, следовательно, это дочь дочери – такое умножение богатства. Помню день, когда Ева рожала. Он был очень тяжелый, напряженный. И вот все случилось, и нас запустили в родовую палату…
В Израиле же нет таких сложностей и строгостей, как в России. Никаких тебе масок. Тебя просто запускают с твоими сапогами и со всем прочим барахлом в комнату, где лежит этот крошечный человек, который родился 10 минут назад, и смотрит на тебя с большим интересом. Я, как всегда, ощущала себя контролером всего события. А наутро, едва проснувшись, подумала: «Боже! У меня же теперь две девочки!» Это было такое счастье. Я его испытала именно на следующее утро, когда проснулась и вспомнила, что у меня – новая девочка!
А если бы новый мальчик?
Не знаю. Думаю, это другое… Хотя внук, безусловно, тоже пришелся бы ко двору. Просто я жутко люблю женский пол. Считаю его более продуктивным, более надежным для жизни. В последние годы существования нашей цивилизации, мне кажется, женский пол очень много берет на себя и в социальном смысле, и в психологическом, да и во всех прочих.
С мужем художником Борисом Карафеловым
Мужа не обижают ваши взгляды?
Мой муж очень спокойный и очень толерантный человек. На все эти мои сумасбродства он смотрит со снисходительной любовью. Про себя, возможно, и имеет обо мне не бог весть какое лестное мнение, но, знаете, любовь зла – полюбишь и писателя. Что тут поделаешь?
Иногда мне кажется, что, если бы я была мужчиной и не была бы при этом писателем, я бы совершала, как мне кажется, очень много противозаконных дел. Я бы… такой шухер навела! Пригодились бы вся моя энергия и дикий темперамент. Ну, сейчас-то я успокоилась, а в молодости была какой-то торпедой. Мой давний друг Саша Стрижевский, с которым мы познакомились, когда мне было 24 года, говорит: «Я помню, ты производила впечатление гаубицы». Но… все уходило, сублимировалось в творчество.
Подозреваю, что не все. Вот ваша эмиграция в 90-х в Израиль – чем не шухер, явно же была авантюра?
Да, это был прыжок в пропасть. Впрочем, этот прыжок совершили миллионы в 90-х годах. Но наша странная семья: писатель и художник, абсолютно благополучные люди, один – член Союза писателей, другой – член Союза художников… Зачем? Почему? Только из-за чувства оскорбленного достоинства? Из-за каких-то гнусных листовок, которые расклеивали на моей автобусной остановке гниды из общества «Память»? Да плевать на это! Как говорила мне Люся Улицкая: «Тебе просто не везет – в твоем ужасном районе это висит, а вот в моем этого нет». Но что-то тогда со мной произошло. Что-то, что двигало мою судьбу и судьбы моих близких.
Вы были инициатором отъезда?
Я. Просто в какой-то момент поняла, что должна совершить что-то и без этого не могу.
Вот и задумаешься: выбор существует или он так, одна видимость, игра, а на самом деле мы всегда поступаем единственно возможным для нас образом?
Задав этот вопрос, вы на самом деле формулируете один из основных постулатов всех авраамических религий: «Все предопределено. И выбор есть!» То есть события должны происходить в том виде, в каком они предопределены, но вот то, как вы будете их ощущать, как отнесетесь к ним, по-видимому, дело вашего выбора.
Вы однажды признались, что любите заглядывать в чужие окна. Что ж такого интересного вы там видите?
Окна – это же сцены! Например, огромные окна Амстердама, мимо которых ходишь и останавливаешься, и смотришь завороженно. Потому что видишь жизнь, которая за ними происходит. Дело в том, что они там не зашторены и не могут быть зашторены. Это протестантская позиция: мне нечего скрывать. Это сцены, сцены! Ты видишь: кошка на диване, ее хозяин сидит в кресле, ковыряет в носу и смотрит телевизор. Это так называемые красивые комнаты. Они всегда прекрасны, и поэтому всегда распахнуты взглядам прохожих.
Для вас важен вид из окна?
Настолько, что, когда заказываю отель за границей, всегда спрашиваю, каким будет вид из окна. Расскажу случай. Моей дочери исполнялось 18 лет, и я решила сделать ей подарок – поездку в Венецию. Нашла отель. Он был небольшой и довольно задрипанный, но окнами выходил на Большой канал. И не на Большой, впрочем, тоже.
Я им отправила телеграмму, что эта поездка – подарок дочери к 18-летию, поэтому я очень прошу, чтобы окна номера выходили на Большой канал. Я специально взяла такой рейс, чтобы прилететь ночью. Мы еще и заблудились! Ходили с Евой по ночной Венеции с двумя чемоданами в клубах тумана, это было начало марта. Перебирались через какие-то скользкие мостики. Кажется, прошли весь город. Наконец в темноте и тумане нашли этот чертов отель. Ввалились в него мокрые, голодные, уставшие, измотанные и рухнули на кровати. А утром я проснулась…
Это были три венецианских высоких окна со ставнями. Я распахнула ставни, открыла окна и сказала: «Ева, просыпайся! Вот она – Венеция!» И она, конечно, была потрясена, и до сих пор Венеция для нее – это сказка.
Есть ощущение, что судьба хлопочет, чтобы у вас было побольше ярких впечатлений, приключений? Организовывает их вам?
А у меня есть такой ангел-хранитель по моему литературному ведомству. Это моя любимая тема. Каждый роман, каждая книга чем-то обусловлены. Обязательно случаются некие истории, которые мне подсудобливает этот мой ангел-хранитель. Я точно знаю, что он существует. Должна сказать, у него не только поощрительные и охранительные функции. Он может и по морде дать. Это тоже надо учитывать.
Бьет, значит. Это как?
Знаете, я лучше расскажу, как он меня поощряет. Сейчас я работаю над новым романом, который будет называться «Русская канарейка». Это огромный роман, многопалубный: два семейства – одно в Алма-Ате, другое в Харькове. Связаны они многие десятилетия, но так, что не знают о существовании друг друга. Причем связаны только одним – русской канарейкой. Главный герой – такой канареечник, человек совершенно закуклившийся на своем увлечении, и у него дочь бродяжка. Бродяжка! Глухая девушка…
А знаете ли вы, что такое несчастный муж писательниц? Он вынужден за завтраком выслушивать все идеи, которые пришли мне в голову в 2 часа ночи. И вот я говорю мужу: «Представь, такое противопоставление, парадокс: канареечник, который выше всего ценит все эти канареечные переливы, россыпи-бубенцы, а его единственная дочь глухая, и ей это недоступно!» «Да, – отвечает муж, – но при твоей манере работать это будет очень сложно сделать. Ты же начинаешь потрошить человека – выпытывать его чувства, воспоминания. А где найти глухую женщину, готовую описывать тебе свои ощущения?»
«Да, – опечаливаюсь я, – ты прав. Придумать, что чувствует глухой человек, я действительно не могу, а иначе нельзя. Наверное, придется от идеи отказаться». И вот на этих словах я беру свою чашку кофе и иду к компьютеру, чтобы начать рабочий день. Первым делом просматриваю почту и среди писем обнаруживаю письмо глухой женщины! И сразу понимаю, что двигаюсь в правильном направлении и что мне дали поощрительный знак.
Осторожно начинаю с этой женщиной переписку, и она мне все о себе рассказывает – трудности, преграды, преодоление недуга… В общем, вы поняли?! И наоборот, если что-то не получается несколько раз подряд – значит, «не посылается», значит, в этом направлении двигаться не нужно. Я вообще человек, очень прислушивающийся, если не сказать – подчиненный знакам.
Вы всегда были такой послушной?
Я не послушная, я внимательная. Родилась я, надо сказать, в семье атеистов – учительницы истории и художника. Родители никогда ни о чем таком предписанном свыше не думали и никогда не говорили. Тем не менее я всегда чувствовала, что надо мной кто-то есть. Человеку либо дается от рождения такое чувство, либо не дается.
А как получилось, что свернули с пути – вас же родители готовили к карьере музыканта?
Мне было 7 лет. И мне это нравилось. Хотя уже тогда я что-то такое строчила в тетрадках. Вместо того чтобы уроки делать. Но, понимаете… Кстати, это очень интересно. Я ведь с детства была нагло уверена, что стану знаменитой. Так и говорила: «Я буду знаменитой!» И это несмотря на то, что в голове у меня всегда звенел ветер. Но в этом была победительно уверена. Сначала думала, что буду знаменитой пианисткой. И много занималась. Потом решила, что стану знаменитым скульптором. И что-то там лепила.
Но вот писала, абсолютно не думая о том, что будет, никакие планы не строя. Просто послала в девятом классе один из своих рассказиков в журнал «Юность». Меня заело, что в каком-то номере некая Наташа, ученица восьмого класса, что-то опубликовала, а я учусь уже в девятом, а у меня еще ничего не опубликовано. Как говорит внучка моего друга, трехлетняя: «У меня пропала жизнь – я ничего не умею! Не умею даже играть на скрипке!» В общем, я послала свой рассказ, и его напечатали.
А своим детям навязывали свою волю?
В выборе? Нет, никогда. Мне важно было только одно: чтобы они были здоровы и при деле. Как говорил в моем детстве мой папа: «Надо сократить ее арычное время». Я выросла в Ташкенте, там много арыков, и летом мы любили босиком ходить в воде. Проводили так целые дни… И папа все время твердил эти слова. Я тоже хотела своим детям «сократить арычное время», хотя они росли уже не среди арыков.
Дочь стала археологом. Правда, у нее первая ученая степень по английскому языку и литературе. Но профессией сделала археологию. Собирается и дальше писать какие-то диссертации. Хотя она и рисует прекрасно. Вообще способная очень девушка. И хочет еще пройти курс… Знаете, есть такая редкая профессия – археолог-реставратор. Что они делают? Восстанавливают, скажем, какую-нибудь фреску, например, в Помпеях. Для того чтобы этим заниматься квалифицированно, надо быть и археологом, и художником. Я очень одобряю это дело и, думаю, у Евы получится.
А вот сын у меня – сюрпризный такой молодой человек. Прямо скажем. Настолько сюрпризный! Там много разных жизненных поворотов. Много чего случалось, скучно не было. Но сейчас, слава богу, все в его судьбе несколько стабилизировалось. Он менеджер в крупной торговой компании, обладает фантастической памятью: помнит десятки тысяч наименований изделий, с которыми имеет дело, знает, что нужно заказывать, а на что следует уменьшить цену. Мог бы быть замечательным предпринимателем, но невероятный ветрогон от рождения, так что я счастлива, что он просто работает.
Мне еще с зятем невероятно повезло. Зять у меня заканчивает юридический. Он человек практичный, основательный, земной. Законник. Мои эскапады не одобряет. К примеру, я говорю: «А давайте купим землю в Венесуэле!» Он: «Не стоит». Берет бумажку и расписывает мне все от и до. «Смотри, – говорит, – если ты сделаешь это, получишь то, из этого следует то-то и то-то. Не успеешь оглянуться, а у тебя в итоге – вон какой кошмар…» Венесуэла тут упомянута, как вы понимаете, для примера; объемы покупок у нас в семье несколько иные. Полезный член семьи! Жутко полезный.
Будучи еще студентом, вытащил меня из двух судебных дел! Очень меня оберегает. Вот он – мой земной ангел-хранитель. Очень его люблю. Зовут его Рои. Означает – «пастырь мой». То есть тот, кто наблюдает за мной, пасет, как овцу. Тоже, видите, какое знаковое имя!
Вот вы сказали, что чудеса случаются. И почти убедили меня в этом. А какое последнее по времени чудо с вами произошло?
Оно тоже оказалось связано с романом «Русская канарейка». Как было сказано выше, я сейчас проворачиваю тонны материала о канарейках, просматриваю старинные пособия по разведению птиц, переписываюсь с орнитологами… И вот на днях, забредя в антикварный магазин в центре Иерусалима в поисках подарка для своего редактора Нади, я в очередной раз набрела на чудо.
Когда уже купила керамическую плитку в подарок, продавец, старый иранский еврей, вдруг, прищурившись на меня, говорит: «А для тебя есть особенная вещь, необычная. Ты, я знаю, купишь». Скрывается в глубине лавки и выносит керамическую плитку, где… желтая канарейка сидит в жасминовом кусте. Я обомлела, а он говорит: «Видишь птичку? Ты, конечно, не знаешь, что это за птичка. Называется "канари", водится у нас в Иране. Приносит удачу. Вот и купи на счастье». И я, как вы догадываетесь, немедленно распахнула кошелек.
Я уже точно знала, что роман будет написан – подобные знаки небес я получаю обычно в середине работы, когда особенно тяжело и тебя мучают сомнения и неверие в свои силы.
Вашим родителям по 88 лет. Можно ведь и так сказать: что у вас перед глазами собственная старость…
К сожалению, не могу сказать ничего радостного. Никакого оптимизма в конце человеческой жизни нет. Если, конечно, у вас нет веры. Если она есть, если вы верите, что еще придете на эту Землю, то можно лишь смиренно относиться к своему пути. Вот и все.
Вы верите, что мы живем не единожды?
Конечно. Я точно знаю, что уже жила раньше и буду жить еще.
Хотели бы в следующей раз оказаться мужчиной?
Э… пожалуй. Но я, как человек повышенной ответственности, думаю, взвалила бы на себя слишком много, больше, чем того бы требовалось. Но вообще я готова быть кем угодно. Даже своей собакой Шерлоком.
Шерлок – керн-терьер, моя большая радость! В новом сборнике у меня есть о нем большая новелла. Я когда его увидела, он лежал в корзинке с остальными щенками. Все – шоколадного цвета размером с мобильный телефон. А я смотрела и в панике думала: «А мой-то который? Мой-то где?» Таким было первое знакомство.
А потом я пришла через месяц, когда щенки уже бегали. Я ползала между ними, смотрела и так и сяк – надо было выбрать. Наконец вижу: один лобастенький такой, крепенький, подошел к газетке, отлил обстоятельно, обернулся и очень внимательно на меня посмотрел. И я поняла – мой! Сразу схватила и уже не отпускала. И он не возражал.
Автор: Марина Бойкова
фото: Сергей Борисов/FOTOSOYUZ; Игорь Стомахин/PHOTOXPRESS;Алексей Пивоваров/ ПРОСПЕКТ/ ЭПСИЛАН; Юрий Феклистов/ ИД "7 ДНЕЙ"
63 элементов 2,180 сек.