В писательской среде гуляет крылатая фраза: важно найти не жену подходящую, а вдову, которая не даст забыть… Виктория Токарева – о том, кому в этом цеху повезло, а кому не очень
Дом в конце Центральной аллеи нашего посёлка «Cоветский писатель» принадлежал Семёну Кирсанову. Это был поэт, ученик Владимира Маяковского, один из последних футуристов. Умер в 72-м году в возрасте шестидесяти шести лет. Это мало. Человек ещё не готов к смерти и не хочет умирать.
Я его помню – седой, красивый. Но гораздо лучше я помню его жену Людмилу. Мы её звали Люська Кирсанова. Люська – белокурая красавица, вполовину моложе мужа. К стихам Люська была равнодушна. Зачем шла за старика?
Довольно скоро после свадьбы Люська влюбилась в молодого американца. Это был певец Дин Рид, который гастролировал в Москве. Дин Рид – абсолютный красавец и тёмная личность. Скорее всего, шпион. Его убили при невыясненных обстоятельствах. Выглядел он хорошо, а пел плохо. Но дело не в нём.
Кирсанов заболел. У него что-то произошло с челюстью. Он говорил: «У меня отняли поцелуй». Поэту было трудно жевать. Люське тягостно сидеть с ним за одним столом.
В конце концов, Кирсанов умер. Люська осталась одна. Дом был ей не нужен. Она продала его Эдику Володарскому – писателю и драматургу.
Люська была непрактичная, продавала недорого. Но для Эдика это были большие деньги, и он купил дом в рассрочку.
Надо сказать, что это был прекрасный, красивый, стильный дом. Я помню стеклянные входные двери. Как правило, входные двери делают железными и двойными, защищаются от воров. А здесь дверь стеклянная, яркая от внутреннего света, прозрачная, всё на виду. Как театральная декорация к сказке.
Я думаю, воры просто не смели вторгаться в это доверие и красоту.
Мне кажется, там не было и прихожей. Входишь с улицы прямо в сверкающее пространство. Как на Кубе.
Эдику Володарскому достался лучший дом. Он выкупил его довольно быстро.
Дальше началась эра Фариды.
Фарида – жена Эдика, киновед, умница, лидер. Она влюбилась в дом и сделала так, что он стал ещё краше. Достроила, обставила. Такую мебель просто так не купишь. Надо знать ходы.
Дом – лицо хозяина. Эдик мог гордиться таким лицом, тем более что своё собственное он довольно быстро попортил.
Я помню Эдика молодым, двадцатичетырёхлетним, с длинными волосами, доверчивым взором. Потом, без перехода, он стал тёмно-русым, коротко стриженным, со сломанным носом. Такое впечатление, что его избили в электричке. А может, так и было. Он пил запоями и так же работал – запоями. Быстро стал знаменит. И всегда красив. Сломанный нос прибавлял его облику мужественности.
Однажды я спускалась по широкой мраморной лестнице. А Эдик поднимался по этой же лестнице. Я не помню, где это было.
Мы поравнялись. Остановились. И вдруг обнялись. И так стояли несколько секунд.
Что это было? Ничего. Наверное, просто молодость и внутренняя симпатия.
Следом за Эдиком шёл главный редактор журнала, не помню какого. Фамилию помню: Чикин.
Он стоял и смотрел на наше объятие. Эдик отпрянул. Чикин шагнул на его место. Ему тоже захотелось счастья, хотя бы такого короткого, как объятие.
– Нет, – коротко сказала я. Этак каждый захочет подходить и обниматься.
Разочарованный Чикин пошёл дальше вверх по лестнице.
Через три дня он умер. Причины не знаю. Просто запомнила, что человек за три дня до своего исхода хочет тепла и на что-то надеется.
Фарида любила своего Эдика и боролась с его запоями – капельницами и скандалами. В конце концов, она решила его закодировать, нашла лучшего врача. Врач сказал:
– Не кодируйте. Не надо вторгаться в подсознание. Там живёт его талант. Вы можете вылечить его от запоев и автоматом – от таланта. Он не сможет работать. Он станет бездарным. А это для художника гораздо большая катастрофа, чем пьянство.
– Но что же делать? – спросила Фарида.
– Ничего. Оставьте всё как есть.
Фарида оставила всё как есть. Эдик плодотворно работал. С ним сотрудничали лучшие режиссёры. Из-под его пера выходили лучшие сценарии великого советского кинематографа.
Фарида следила за его режимом питания, сна, за нагрузками. Берегла как могла. Так заботится мать о грудном младенце. Благодаря этому Эдик довольно много прожил и довольно много успел.
Эдик дружил с Владимиром Высоцким. Он предложил Высоцкому поставить дом на своём участке. Участок – полгектара. Всем места хватит.
Марина Влади
Высоцкий в то время был женат на бесподобной француженке Марине Влади. Марина активно включилась в воплощение собственного дома.
Дом на земле – что может быть прекраснее? Ничего.
Марина руководила стройкой. Варила рабочим целое ведро похлёбки.
Невозможно себе представить: французская кинозвезда варит обед русским работягам. Красивейшая Колдунья с туманными глазами перемешивает длинной ложкой варево, в котором изнемогают все виды мяса. Еда должна быть обильной, густой, сытной и вкусной, одновременно первое и второе.
Дом получился деревянный, двухэтажный, благородный, благоухающий Парижем.
Далее Марина начала его обставлять. Начинку в свой дом она привозила из Парижа. Забивала машину до отказа и ехала своим ходом. Багажник был перегружен и оседал. Машина походила на моторную лодку с просевшим низом и задранным носом.
Долго ли, коротко ли, но дом был готов. И в эти же дни Володи не стало. Умер в сорок два года. Причину мы примерно знаем. «Чую с гибельным восторгом: пропадаю», – пел о себе Володя. Но основная причина в том, что Володя был факел. Он жёг себя безжалостно и горел ярко. По-другому он не умел и не хотел. В гибельном восторге рождались его песни, которые не стареют и не вянут. И рассказывают о нашем времени больше, чем учебники истории, написанные профессорами.
Марина приехала на похороны. После похорон она какое-то время находилась в своём доме и плакала беспрестанно. Оплакивала раннюю смерть Володи, и себя, и свою любовь. Такой любви два раза не выдают. Такую любовь невозможно повторить.
Стены дома впитывали горе.
Без Володи Москва теряла для Марины всякий смысл. Она решила вернуться в Париж, а дом превратить в музей Высоцкого. Пусть поклонники приезжают сюда для того, чтобы подтвердить свою память и свою любовь.
«Мне кажется, Бог придумал человека для счастья. А уже люди портят все сами»
Виктория Токарева
Эта идея вызвала протест у Фариды. Дом-музей – красиво звучит, а в действительности – не что иное, как толпы подвыпивших людей с гитарами и бутылями, орущие песни Высоцкого дурными голосами. И всё это с утра до вечера на участке Володарского, буквально под его окнами.
Земля принадлежала Володарскому, и ему решать: оставлять здесь музей или запрещать?
Марина была оскорблена нежеланием друзей. Она развернулась и уехала и написала книгу «Прерванный полёт», в которой была видна её обида. Обида усугублялась тем, что в последний год у Высоцкого появилась новая любовь, отдалённо похожая на Марину, но на двадцать лет моложе.
Марина уехала и через какое-то время вышла замуж за выдающегося врача-онколога. Он лечил Тарковского.
С чисто житейской точки зрения новый брак имел свои преимущества. Врач во Франции – это богатый, несущий жизнь, спасающий людей. Ни тебе гибельных восторгов, ни эмоциональных перепадов. Но ничто не заменит женщине её молодой страсти, нерассуждающей любви, которая бывает только в молодые годы, в период гормональной бури. И конечно же, никто не заменит и не повторит Высоцкого.
Слёзы и страдания Марины остались в деревянном доме. Дерево впитало в себя великую печаль.
Я попала в этот дом Высоцкого по другому поводу, который не связан с хозяевами.
Был замечательный переводчик с немецкого Лев Гинзбург. У него умерла жена, и он стал искать себе новую.
Однажды Лев позвонил мне домой из заграницы и стал рассказывать, как я хороша. Говорил долго и подробно и потратил много валюты.
Я удивилась: зачем он это делает? Я не свободна, в жёны к нему не пойду. Он хороший переводчик, лучший переводчик с немецкого, но ведь я могу купить его книгу и прочитать её у себя дома и мне незачем видеть его перед собой.
Далее Лев вернулся из заграницы и позвонил мне из своего дома. Он сказал:
– Какая косматая ночь за окном. Я её не переживу. Ты мне нравишься. Я мог бы тебя уговорить на один раз, но что мне даст этот один раз? Мне надо навсегда, каждый день, каждую ночь. Я знаю, ты за меня не пойдёшь. Зачем я тебе? У меня есть квартира, но и у тебя есть квартира. Я хороший переводчик, но ты можешь купить мою книгу и прочитать мои переводы у себя дома, в кресле, и незачем тебе смотреть на мою рожу…
Я запомнила этот его текст дословно, особенно мне понравилась «косматая ночь». Мне стало жалко Лёву, я сказала:
– Давай я познакомлю тебя с Мартой.
Марта была редактор в газете, толстая и одинокая.
Я спросила у Марты:
– Хочешь замуж?
– Хочу, – созналась Марта.
– Я тебя познакомлю.
– Когда?
– Хоть завтра.
– Нет. Давай через неделю.
Эта неделя нужна была Марте для того, чтобы похудеть. Она целую неделю не ела, только пила воду.
Явилась на смотрины похудевшая, несчастная, с голодным блеском в глазах.
Чтобы не растекаться мыслию по древу, скажу: ничего не вышло. Лёва продолжал любить меня, а я продолжала его отвергать. Он был короткий и широкий, как жук, а любить приятно красивых.
Лёва не обиделся на меня. Видимо, его любовь ко мне была поверхностной, неглубокой. Он не захотел терять меня навсегда. Мы подружились. Эта дружба была счастливой. Лёва – интересный человек и преданный друг. Он держал меня в курсе всех своих поисков, и мужских, и творческих.
Довольно скоро он нашёл себе невесту по имени Наташа. И подолгу рассказывал мне, как она хороша.
Наташу Лёва срубил в Германии. Он встретил её в Берлине. Лёва её соблазнил. Он очень боялся, что «ничего не получится», но всё получилось, и Лёва пригласил Наташу в жёны. Она обещала подумать.
Лёва вернулся из Берлина тревожный, весь на винте.
– Как ты думаешь, приедет?
– Конечно, приедет.
– А если не приедет?
– Тогда ты плюнешь мне в лицо.
– Да? Ну ладно.
Лёва успокаивался. Перспектива плюнуть мне в лицо его уравновешивала.
Я удивлялась, сколько в нём детского. В нём было очень много достоинств: преданный друг, талантливый человек, мог быть прекрасным мужем, но… любят не за это.
Наташа – молодая женщина с непростой судьбой. Перемещённое лицо. Её родители во время войны прислуживали немцам. Они были уверены, что немцы пришли навсегда и очень глупо упираться и противостоять. Надо приспосабливаться к новой власти. Но наступил перелом в войне, немцы стали удирать с оккупированной территории. К ним присоединились и те, кто им прислуживал. Эти «полицаи» понимали, что их ждёт. Виселица, поставленная на всеобщее обозрение. В лучшем случае лагерь.
Родители Наташи отступили вместе с немцами, оказались в Германии вместе с другими, себе подобными. Но зачем они нужны немцам?
Жили в бараках. Обстановка была невыносимой. Наташина мать повесилась.
Наташа с русской фамилией не могла прижиться в чужом стаде. Достигнув совершеннолетия, она торопливо вышла замуж за немца. Потом разошлась, оставив себе немецкую фамилию.
В этот период своей жизни она попала в поле зрения Лёвы Гинзбурга.
Наташа приехала в Москву.
Назначили свадьбу на 9 Мая, День Победы. Купили ящик водки. Созвали гостей. Но… Лёва попал в больницу, и 9 Мая он оказался в реанимации без сознания.
Наташа позвонила мне и спросила:
– А можно пригласить загс в реанимацию?
– Но ведь жених без сознания.
– Ну и что? Можно вложить ему в пальцы шариковую ручку и расписаться…
Я поняла, Наташе некуда возвращаться. Она сожгла в Германии все мосты. У неё там нет ничего: ни денег, ни жилья, ни друзей.
Лёва – единственное пристанище душе и телу. Если он умрёт, придётся возвращаться в ненавистную Германию и жить там на пособие.
Лёва умер.
Дочь Лёвы, тридцатилетняя энергичная женщина, в этот же день явилась к Наташе и вышибла её из квартиры. С какой стати отдавать трёхкомнатную квартиру в прекрасном районе какой-то никому не известной бабе без роду и племени, дочке полицая?
Друзья Лёвы переправили Наташу к вдове Юрия Трифонова, с которым Лёва дружил. Вдова в свою очередь передала её Эдику Володарскому. Таким образом, Наташа появилась в посёлке «Советский писатель».
Эдик предоставил Наташе пустой дом Высоцкого. Наташа поселилась в доме и стала плакать.
Я пришла её навестить. Я оказалась единственным человеком, которому Наташа могла позвонить.
Сочельник в доме Владимира Высоцкого. Володарский с женой Фаридой (сидит на ковре), Бэлла Ахмадулина (на коленях у отца Высоцкого), Говорухин, Аксенов, сын Валерия Плотникова, автор снимка, Степа, Александр Митта с женой, Всеволод Абдулов (в центре), Инга Окуневская и Виктор Суходрев (крайние справа). 24.12.1975 год
Я впервые вошла в дом, построенный Мариной Влади.
Комната объединена с кухней. Пространство – непривычно большое, метров шестьдесят, а может, и сто. На второй этаж ведёт винтовая лестница, сваренная из чугуна. Ступени мелкие, короткие. Лестница крутая, опасная. Камин. Перед камином кресло в виде красного кожаного мешка, набитого шариками. Когда человек плюхается на этот мешок, он тут же принимает форму тела и становится креслом. Как сейчас говорят, «круто», – но неудобно.
На втором этаже спальня. При ней – ванная комната. В ванной я впервые увидела палочки для чистки ушей. Раньше в Москве их не было.
Мебели минимум. Просторно. Золотые деревянные стены.
Марина плакала в этом доме две недели. После неё столько же плакала Наташа. Новый дом, выстроенный для счастья, превратился в дом скорби. Когда я вошла, я это почувствовала. Скорбь стояла в воздухе. Наташа встретила меня без улыбки. Какая там улыбка… Она похудела на двадцать килограмм и похорошела. У неё был безусловно лишний вес, а сейчас она вошла в берега.
Мы пошли гулять вдоль реки. Наташа рассказала мне, что у неё кончается виза и надо покидать Москву. А это очень жаль. У Лёвы здесь было всё: знаменитые друзья, жильё, заработок, положение в обществе. Для того чтобы этого добиться, нужна целая жизнь. Наташе достались бы все эти блага одним только штампом в паспорте. А теперь её вытряхивают из страны, как ненужную вещь. Она – перемещённое лицо. Так было, так есть.
Марина Влади и Фарида Володарская ни о чём не договорились. Конфликт усугублялся. Всё кончилось тем, что Марина вернулась в Париж, а Фарида разобрала дом на брёвна и вывезла с участка. От дома ничего не осталось, кроме фундамента и тяжёлой стиральной машины. Машина валялась в лопухах, а ленточный фундамент остался в земле. Его не выковыряешь.
На этом фундаменте Эдик построил новый одноэтажный дом из красного кирпича. Внутри дома он расположил финскую баню и теперь жил как номенклатура, со всеми удобствами. Эдик хоть и пил, но любил комфорт и роскошь. Фарида обеспечивала ему то и другое.
Фарида – поразительно талантливый человек. За что ни возьмётся, всё у неё получается и сверкает качеством.
Люди делятся на тех, кто хвастает, и тех, кто прибедняется. Фарида не прибеднялась, но любила обесценивать свою жизнь. Бульдог – урод. Дом – обычный. Эдик – алконавт. Жизнь не удалась. А это не так. Бульдог – красавец. Дом – красавец. Эдик – гений. Жизнь полна глубокого смысла, любви и самопожертвования.
Фарида сохраняла талант Эдуарда Володарского, оберегала его как могла, и в результате современники получили его прекрасные сценарии, культовые фильмы.
Фарида родом из Иркутска. Однажды, будучи диктором телевидения, она шла вдоль реки Ангары, а на берегу сидели молодые парни, разводили костерок. Они увидели красавицу Фариду и стали кричать: «Фарида, иди к нам!» Но гордая Фарида прошла мимо, юная, высокомерная и недоступная.
– А знаешь, кто были эти парни? – спросила меня Фарида.
– Откуда же я знаю?
– Это были Распутин и Вампилов.
– Фантастика… – вздохнула я.
Звёзды нашей литературы, тогда ещё молодые и никому не известные. Фарида могла бы выйти замуж за любого из них. И тогда Вампилов бы не утонул. И Распутин продлил бы свою жизнь. Фарида умела беречь тех, кто рядом. Она служила своему мужчине всем существом, за счёт себя, за счёт своих дарований и устремлений.
Однажды Фарида пригласила меня на раков. На кухне в углу стояло эмалированное ведро, в нём шевелились живые бурые раки. На плите в кастрюле кипела вода.
– Будешь бросать раков в кипяток? – спросила Фарида.
– Ни за что, – отказалась я.
Я не в состоянии отправить на смерть даже жука. А тут целые организмы, мыслящие существа.
Фарида (сидит на ковре слрава)
Фарида вздохнула и стала опускать раков в кипяток. Они тут же становились красными. Один рак тяпнул своей клешнёй Фариду за палец. Отомстил как мог.
Бульдог ходил по кухне в ожидании подачки. Алабай был заперт на террасе. Он не любил гостей и не видел в них смысла.
К ракам Фарида подала соус, который придумала сама. Перемешала домашний майонез и соевый соус. Казалось бы, чего проще. А вот поди, додумайся. Фарида рождена, чтоб сказку сделать былью.
Эдик мечтал умереть дома. Так и вышло. Фарида отвезла его в больницу, но нужного врача не оказалось на месте. Пришлось вернуться домой. Ночью он умер.
Фарида осталась одна. С двумя собаками. Это были бульдог и алабай. Обычно у бульдогов неправильный прикус, нижняя челюсть выдвинута. А у этого бульдога – нормальный прикус и умные бархатные глаза. Алабай высокий, как телёнок. Свирепый, как тигр. Любит только хозяйку.
Дом на фундаменте Высоцкого с половиной участка Фарида продала режиссёру Петру Тодоровскому.
Дом отремонтировали, перестелили крышу, утеплили стены, достроили – получилось прекрасное строение, одноэтажная Америка. Не надо бегать по лестнице вверх-вниз. Всё на одном уровне.
Жена Тодоровского Мира умела навести уют. В старости люди, как правило, любят друг друга. Все контрастные эмоции переплавляются в нежность.
Пётр Ефимович не мог без Миры обходиться. Не мог и не хотел. Она была как капитан на корабле и рулила, определяя курс. Пётр Ефимович снял с себя все нагрузки, кроме творческих. Остальное передоверил жене. Она была его продюсером и локомотивом.
Однажды я стояла у них во дворе. Открылась калитка, и вошёл незнакомый мужик. Это был уголовник Васька, который жил в соседней деревне у своей матери. Он недавно освободился из заключения, и ему было не на что жить. Нужны деньги. Васька отправился на промысел.
Он подошёл к Петру Ефимовичу и сказал:
– Дай триста рублей, а то я тебе дом подожгу.
– Что? – переспросил Тодоровский.
– Триста рублей, говорю, гони. А то дом подожгу на хер.
Пётр Ефимович сделал плавный жест в сторону жены и вежливо перенаправил:
– К Мире Григорьевне, пожалуйста…
Васька подошёл к Мире.
– Дай триста рублей, – приказал он. – А то я тебе дом подожгу.
– Вы мне угрожаете? – уточнила Мира Григорьевна.
– Как хочешь, так и думай, – разрешил Васька.
Далее действие развернулось коротко и чётко. Мира позвонила директору санатория ФСБ. Санаторий стоял по соседству, непосредственно за забором Тодоровских. Директор Сергей, красивый молодой полковник, дружил с писателями, а они дружили с ним.
Мира позвонила Сергею, разговор был короткий.
С тех пор Ваську нигде никто не видел. То ли он скрывался в отчем доме, прятался в шкафу и боялся высунуть нос. То ли вообще уехал. Трудно сказать. Никто не выяснял.
У Петра Ефимовича было слабое сердце. Однажды в электричке с ним случился приступ стенокардии. Он испытывал невыносимую боль.
Позже он сказал мне: «Как страшно умирать на чужих глазах».
Мира организовала мужу операцию в Германии. Это продлило его жизнь, восстановило здоровье, и благодаря этому мы, зрители, получили его лучшие фильмы: «Военно-полевой роман», «Анкор, ещё анкор!», «Интердевочка». Без этих фильмов мы были бы беднее.
Пётр Ефимович умер на восемьдесят восьмом году. Его похоронили на Новодевичьем кладбище.
Мира Григорьевна горевала глубоко и долго. Потом однажды произнесла: «Когда-нибудь это должно было случиться…»
Дом Высоцкого достался Мире. Дом Кирсанова, на второй половине участка, Фарида продала, а сама переехала на берег реки неподалёку от посёлка. Построила там дом – свой от начала до конца.
Новый хозяин кирсановского дома – Эрик Бугулов. Я знаю только, что он осетин, занимает высокую номенклатурную должность.
Эрик – молодой, похож на голливудского актёра типа Ричарда Гира, который красив в любом возрасте. У него жена по имени Зарема, с большим глазами и оперным голосом. И три дочери.
Однажды я попала в дом к Эрику. Увидела то, чего не было раньше: окна были вделаны в крышу. Это называется «мансардные окна».
Зарема сказала:
– Здесь много деревьев. Темно. Свет можно брать только сверху.
Эрик угостил меня вином, сделанным из изюма. Оно было сладкое без добавления сахара. Я вдыхала божественный аромат, а надо мной в мансардных окнах плыли белые облака и качались верхушки берёз.
Посёлок «Советский писатель» перестал принадлежать только писателям. Он наполняется новыми хозяевами, молодыми и успешными. Идёт новая генерация. Но ушедшие не будут забыты. Навсегда останутся стихи Твардовского, песни Высоцкого, книги Юрия Нагибина.
На правлении решили поставить стелу, и на ней золотыми буквами будут выбиты имена незабываемые.
Для стелы уже нашли место. Она будет стоять перед правлением, на пересечении двух аллей: Центральной и Восточной.
Наш посёлок станет заповедным. Его не тронет Новая Москва, сюда не придёт городское строительство.
Навсегда, навсегда останется посёлок «Советский писатель», где жили люди, определяющие эпоху. Земля под ногами до сих пор слышит их шаги. Их мысли до сих пор плавают в атмосфере.
Я прочитала свои записи. Проступила похожесть судеб. Каждой жизнью правят две силы: ЛЮБОВЬ и СМЕРТЬ.
Как говорит Евтушенко, «жить и жить бы на свете, но, наверно, нельзя».
Нельзя – значит, нельзя. Создателю виднее. Нам не дано узнать, что там, за чертой. Но очень может быть, что смерть – это продолжение любви.
Автор: Виктория Токарева
фото: Валерий Плотников; EAST NEWS
