Цзян Цин ненавидела страна. Ее не жаловали соратники. Не любил собственный муж. Она отвечала им тем же. Но менять сценарий своей судьбы не хотела. Потому что гордая была.
Она была четвертой женой Мао Цзэдуна. Актриса средней руки вскружила голову будущему Великому Кормчему, пока ее предшественница залечивала в Москве боевые раны – семнадцать осколочных ранений. Разлучница сбежала из оккупированного японцами Шанхая в горы к коммунистам. Бросив китайский Нью-Йорк, карьеру, мужа – модного драматурга, Цзян вдруг прибилась к терпящей поражение за поражением армии повстанцев. Ходили слухи, что своего модного мужа постоянными изменами и склочным характером она довела до попытки самоубийства. Правда, в последнюю минуту его творческая рука дрогнула. Но богемный Шанхай пролитую кровь художника Цзян Цин не простил. Двоих детей (их существование историки до сих пор ставят под сомнение) она оставила мужу.
Есть и другая версия, романтическая. Якобы на заре своей кинокарьеры Цзян во всеуслышанье заявила: «Я стану женой самого великого мужчины Китая». Вполне могла, она с детства мечтала вырасти в великую женщину. Хотя, возможно, была более веская причина. Она сразу же вычислила, на кого из многочисленных тогда еще партийных вождей стоит сделать ставку.
Хотя, конечно, Председатель вполне мог заметить ее сам. Была у товарища Мао такая естественная мужская слабость. А тут какая-никакая, но все-таки актриса. В отличие от предыдущих его жен и прочих немногочисленных участниц Большого Похода, Цзян умела подчеркивать свою женскую самость. Не приветствуется суровыми борцами за светлое будущее косметика? И в ход идут народные средства – уголек из костра для глаз и бровей. Одежда мешковата? Ничего, подгоним по фигуре сами. Но главное – ее по-актерски увлекательно рассказанные истории не о киносъемках, как можно подумать, а о своей активной партийной деятельности в подполье Шанхая. Правда, самого дорогого для коммуниста – партбилета – у нее почему-то с собой не оказалось.
На роман Мао с хорошеньким, но несознательным элементом женского пола соратники по борьбе глаза закрыли, но вот женитьбу не одобрили. «Личность Цзян Цин Председателю не подходит, – вынесло вердикт Политбюро. – Человеку, чья биография клубок противоречий и нелепиц, верить на слово нельзя». Но Мао, несмотря на естественную для большого политика осторожность, ей поверил. Правда, после того как начальник службы безопасности партии Кан Шэн по его просьбе провел собственное расследование и ничего порочащего в ее прошлом не отыскал.
Что скрывала Цзян Цин? Например, шестой палец на правой ноге. К «меченым» все народы относятся одинаково – подозрительно. Считается, что они приносят несчастья. И даже новое коммунистическое мышление не смогло победить этого суеверия. Поэтому во время традиционных заплывов Мао (каждый раз, меняя в стране политический курс, он переплывал туда и обратно китайскую Волгу – Янцзы), Цзян Цин бросалась в воду вслед за вождем в тапочках.
Вообще жизнь Цзян напоминала работу резидента, завалившего явки, пароли и отзывы и вынужденного заметать следы. Во время Культурной революции стали исчезать фотографии, письма, люди. Словом, все, что связывало ее с прошлым в Шанхае. Единственно, кто не пострадал от зачисток, был Кан Шэн, человек, как мы помним, гарантировавший незапятнанность репутации будущей жены Председателя. Тем более что он сам и руководил этими зачистками.
На особую связь Цзян Цин с начальником службы безопасности ее противники намекали постоянно. Не остался без внимания и тот факт, что оба они родом из провинции Шаньдун. Более того, ее мать служила в доме родителей Кан Шэна. И вроде бы была одной из наложниц его отца. А Цзян, когда подросла, будто бы стала любовницей сына.
Благодаря Кан Шэну она, избежав материнской участи, стала актрисой. Будто бы тот устроил девушку на шанхайскую киностудию. Ее владелец платил дань коммунистам на случай их прихода к власти. Результатом такого взаимодействия политики и капитала стало появление Цзян Цин на экране.
За каждой даже выдающейся актрисой, как правило, стоит сделавший ее режиссер. Похоже, Кан Шэн и был для нее таким человеком. По-крайней мере, в судьбоносные моменты ее жизни он всегда оказывался рядом. Слухам о том, что начальник службы безопасности использовал в 30-е годы любовницу в собственных политических целях и что именно он подставил ее Мао Цзэдуну, положила конец все та же Культурная революция. Впрочем, как и пересудам о ее аресте гоминьдановцами и восьмимесячном заключении в тюрьме. И о загадочном освобождении после того, как Цзян «сдала» нескольких активистов шанхайского подполья, а заодно и парочку коллег, подсмеивавшихся над ее актерским дарованием.
Чем Цзян Цин привязала к себе Председателя? Разницей в возрасте? Она была моложе его на двадцать лет. Так последняя любовь Мао и вовсе была младше его на все шестьдесят, однако, законной супругой не стала. Красотой? Долгие годы веер, прикрывавший выдававшиеся вперед зубы, был фирменным знаком первой леди Китая… Обаянием кинозвезды? Кинозвездой она была только в собственных рассказах, снялась лишь в нескольких посредственных фильмах…
Двух более разных людей трудно представить. Даже в мелочах. Цзян Цин всю жизнь просидела на диете. Супруг любил поесть, причем острую и жирную пищу. Она с маниакальным упорством стремилась к чистоте и порядку. Мао ненавидел любые ограничения. И первая же попытка жены навести порядок на его рабочем столе закончилась криками «сука!» и разными другими нехорошими словами, суть которых у всех народов одинакова. Спать она ложилась рано, а он засиживался за чтением до утра. Он, проглатывавший по книге в день, к чтению ее так и не пристрастил. Книга в ее руках, да и то цитатник Мао, появилась только в Культурную революцию.
А главное, родив ему дочь, легла под нож хирурга на стерилизацию: «Я не хочу ходить всю жизнь брюхатой, как все твои предыдущие жены». Однако такой революционный пересмотр роли женщины в собственной семье Мао по достоинству не оценил. Сам, перекраивавший старую жизнь до основания, в этом вопросе он остался патриархален: жена – мать детей и все.
Роль супруги первого в стране человека на поверку оказалась массовкой. Она числилась одним из секретарей Мао. Так что первую леди страны ей пришлось играть в домашних декорациях. Бывало, ее начинал раздражать солнечный свет. И тогда многочисленные служанки (официально – медсестры), за считанные секунды занавешивали окна в резиденции. И всякий раз, проходя мимо комнаты Цзян, опускались на четвереньки, чтобы их силуэты не беспокоили жену товарища Председателя.
Прислугу она меняла по шесть раз в месяц. Например, возвращаясь однажды в Пекин, она весь полет отчитывала свиту. А когда словесный поток иссяк, приказала пилотам совершить посадку среди чистого поля и выгнала всех нерадивых из самолета вон. В конце концов, Мао, отдавший лучшие годы борьбе за свободу своего народа, не выдержал произвола и угнетения трудящихся в собственном доме. И предложил супруге выступить с самокритикой. Та страшно на него обиделась: «Население страны – несколько сот миллионов, и я думаю, что ты всегда сможешь подобрать для меня послушных и внимательных медсестер. Недовольные могут катиться на все четыре стороны»…
Почему Мао не бросил ее, как всех предыдущих жен? Все-таки считал, что ее властность, стремление во что бы то ни стало быть первой, сможет еще пригодиться? Не для семейной жизни, конечно, а для борьбы, не прекращающейся, как известно, даже с приходом к власти.
Формально они оставались супругами, но у каждого была своя жизнь. Увлекшийся даосскими рецептами бессмертия: новая ночь – новая дева, днями Мао строил новый Китай. Поначалу были сцены, а затем пошли письма. В одном из них Цзян принесла мужу за несдержанность извинения, процитировав легенду об одиноком монахе и брошенной им спутнице-обезьяне: «Мое тело осталось в пещере за водопадом, но мое сердце по-прежнему следует за тобой». Она сменила тактику.
«Если даже Сталину не удалось одержать политическую победу над Мао, – повторяла она, как мантру, – вряд ли кто из женщин сможет его завоевать». Ее новое амплуа – тень Мао, самый преданный его соратник, верный пес, с остервенением бросавшийся на каждого, кто хоть мало-мальски возражал Великому Кормчему. Даже обращаться стала к мужу на «вы» и называть его «Председателем», причем не сбилась ни разу.
Хотя дамы в спальне вождя по-прежнему не переводились, он все чаще и чаще напоминал окружению, что Цзян – его жена. И, когда у нее обнаружили рак, Мао, противник лечения этой болезни хирургическим методом (в 70-е годы он запретит оперировать члена Политбюро Кан Шэна), дал добро на операцию и отправил ее в Советский Союз. Всю жизнь Цзян Цин боялась двух вещей: рецидива болезни и того, что Председатель бросит ее. Неизвестно, чего больше.
…По возвращении элегантные костюмы, веер, каблуки сменил бесформенный партийный френч. Цзян начала восхождение на политическую авансцену. Но прежде чем там поселиться на целое десятилетие, она написала стихотворение, скромно озаглавленное «Самой себе», – «Над горной рекой парящий пик. Его лик туманом укрыт. Только иногда показывается его величавость» (иероглифы «парящий пик» означают также «Цзян Цин»)… Мол, кому, как не ей, актрисе и поэту, претворять в жизнь новый сценарий Председателя под названием «Культурная революция»?
Весь Китай теперь был в ответе за каждую когда-либо пролитую слезинку Цзян. «Хлеб, который мы едим, выращивается крестьянами. Одежда, которую мы носим, дома, в которых мы живем, – все это сделано рабочими. Мы же не воплощаем их образов на сцене. Я хотела бы задать вопрос: на стороне какого класса выступаете вы, артисты? И где она – артистическая совесть, о которой вы все время говорите?» – гневно вопрошала Цзян Цин на митингах деятелей культуры. Те, не найдя ответа, отправлялись на перевоспитание или кончали с собой (по официальным данным, во время Культурной революции погибли 35 000 человек и 700 000 были арестованы)…
В юности она мечтала выступать в Пекинской опере. Но ее голос сочли визгливым и неженственным. Спустя сорок лет она с рвением взялась преобразовывать национальный театр. «Наша цель – создание абсолютно нового искусства без применения опыта прошлого, – размахивала кулачком член Политбюро КПК товарищ Цзян. – И ради такой цели я и простые люди готовы начать новую войну!»
Многолетнее судебное разбирательство Цзян Цин провела с гордо поднятой головой. Январь, 1981 год
Она ощутила себя вторым человеком в стране. Первый был еще жив. Правда, с трудом уже говорил. Этим впоследствии она и объяснила, почему Председатель, вместо того чтобы впрямую назвать ее своей преемницей, невнятно попросил то ли помочь Цзян Цин «высоко нести красное знамя», то ли «исправить ошибки». Великий Кормчий скончался, а партийцы все бились, пытаясь решить последнюю заданную им головоломку. И когда ответ был найден, он оказался не в ее пользу. Второй человек в стране стал последним.
Во время суда, на котором «банде четырех» руководителей Компартии во главе с Цзян Цин были предъявлены нешуточные обвинения в государственном перевороте, ее дело слушали последним. В отличие от смущенных подельников, она провела последний акт с гордо поднятой головой и виновной себя не признала: «Я делала то, что говорил председатель Мао. Была его собакой – кусала тех, кого он приказывал кусать. Когда победил Мао, победила и я. Я была рядом с ним все время, а где были вы?»
Но вместо оваций прозвучал смертный приговор. Позднее казнь заменили пожизненным заключением. Но ей все-таки удалось заставить зрителей – а ими был весь китайский народ – на протяжении десяти лет Культурной революции внимать каждому своему слову и жесту и обливаться настоящими слезами. А когда занавес опустился, ей уже стало все равно. Материализовались ее прошлые страхи. Мао оставил ее навсегда. У нее опять начался рак. И тогда она повесилась.
Автор: Алена Лотоцкая
