В принципе, Софико могла бы вообще никогда не работать, мизинцем не пошевелить и жить припеваючи. Но она была сделана из другого теста. Не умела лишь потреблять – ей хотелось делиться. Делиться со всем миром своим талантом, своей энергией, своим умением любить…
– Я ведь когда-то была её невесткой. И о том времени у меня самые тёплые воспоминания, – рассказывает актриса Ия Нинидзе. – Считается, что свекровь чуть ли не ведьма какая-то, вечно недовольная всем, что делает жена её сына. Прямо кровь из неё пьёт! В моём случае всё было с точностью до наоборот. Софико опровергала все стереотипы. Поэтому первая ассоциация, которая рождается у меня, когда слышу её имя, – родной человек. И уже затем – гениальная актриса.
Вы ведь и познакомились как раз на киносъёмках – большая актриса и маленькая?
– Да, это было в «Не горюй!» – моём первом фильме. Я там играла дочку вечно беременной героини Софико. Помню, как с восторгом на неё смотрела. Постоянно искала её глазами! Она просто притягивала взгляд, что бы ни делала. Мне было всего семь лет, и я тогда ещё не знала, как обаятелен бывает талант. Не ощущала этих высот. Просто как ребёнку мне нравилось, что она была очень открытая, общительная, весёлая. Часто смешила нас с мальчиком, который играл её сына.
Перед камерой она импровизировала и всё время мальчика этого лупила – то тычок даст, то подзатыльник – понарошку, конечно, не больно. И тогда режиссёр Георгий Данелия (он, кстати, её двоюродный брат) даже придумал ему реплику: «А что, кроме меня, в этом доме больше никого нет?!» Мне того мальчика ужасно жалко было, поэтому эти моменты запомнились навсегда. Настолько, что спустя десять лет, уже став её невесткой, я спросила: «Софико, за что ты так била?» И она пошутила: «Он такой страшненький был! А это же комедия!» Чувствовала материал, за что все режиссёры её обожали.
При этом известно, что её мама – Верико – долго не признавала в ней актрису…
– Да, это правда. Знаю, что Софа поначалу-то актрисой быть и не собиралась. В детстве мечтала стать танцовщицей, а повзрослев, заинтересовалась профессией врача. Но она рано вышла замуж за Георгия Шенгелаю, а он решил поступать на режиссуру во ВГИК. Чтобы быть рядом, Софа поехала вместе с ним, ну и завернула на актёрский факультет. Раз – и поступила! Известная фамилия наверняка сыграла непоследнюю роль, но то, что она одарена и на своём месте, скоро всем стало очевидно.
Ещё студентами Софико с мужем снялись в картине Резо Чхеидзе «Наш двор». Фильм получил золотую медаль на Всемирном фестивале молодёжи и студентов в Москве в 1957 году. Там его посмотрел Радж Капур – индийский актёр и режиссёр мирового уровня, которого в СССР обожали. Вскоре его восхищённое письмо переслали из столицы в Минкультуры Грузии. Капур был в восторге от работы молодой актрисы Софико Чиаурели, писал о её редком таланте.
К тому времени Софико уже окончила ВГИК, поступила в труппу Театра имени Марджанишвили и считалась очень перспективной на «Грузия-фильм». Руководство киностудии, ознакомившись с высокой оценкой авторитетной звезды, сразу тарифицировало Софико по высшей категории. За съёмочный день ей теперь полагалось 500 рублей, в то время как её знаменитейшая мама получала лишь 350. Верико по этому поводу часто иронизировала: «В нашем доме есть две актрисы: одна богатая, а другая бедная!»
– Отец дочерью всегда восхищался, поддерживал её, помогал, как сегодня бы сказали, раскрутиться в кино. Верико была куда более сдержанна, хвалить не хвалила, зато часто критиковала. Так повелось ещё с детства: стоило Софико нарядиться в мамины платья-шляпки и начать изображать перед зеркалом отрывки из её ролей, как Верико саркастически сокрушалась: «Какая бездарная у меня дочь! За что мне это?! Правду говорят – на детях гениев природа отдыхает!» Софико сама об этом мне рассказывала.
И только под конец жизни, во время одного из их домашних застолий, на котором в тот раз присутствовали Майя Плисецкая, Аркадий Райкин и кто-то ещё из московского бомонда, Верико произнесла тост: «Никогда этого не говорила, а сейчас скажу. Давайте выпьем за мою дочь, которая ещё большая актриса, чем я!» Это было откровением…
Вместо того чтобы радоваться, Софа испугалась. Ей показалось, что мама, которой уже было хорошо за восемьдесят, этими словами как бы передаёт ей эстафету и прощается со всеми. К счастью, предчувствие не оправдалось – Верико потом прожила ещё несколько лет.
Вы упомянули застолья у Чиаурели. Доводилось присутствовать?
– А как же! Софико была женщина-праздник. Она любила и умела принимать гостей. Говорила: «Нога нового гостя, ступающего на порог, приносит в дом счастье!» Гостеприимство было у неё в крови, это от родителей.
Сама Верико рассказывала мне такую историю. Когда во время Великой Отечественной войны в Тбилиси эвакуировали часть МХАТа, труппа ночи напролёт проводила у них. Софе было тогда лет пять-шесть, её на посиделки не пускали, отправляя спать на второй этаж. А там часть потолка над просторной мастерской отца, где все и собирались, была стеклянной – ради хорошего освещения. Так она ложилась животом на стекло и наблюдала за взрослыми. Верико делала вид, что не замечает. Когда ещё дочь вот так увидит Качалова, Книппер-Чехову, Москвина?
В своё время мама и отец Софы прозвали своё жилище «домом открытых дверей». Они в прямом смысле не запирались, ведь постоянно кто-то приходил-уходил, и днём и ночью, – родственники, друзья, коллеги… Дверной колокольчик просто не умолкал! При мне было так же.
Кто только не побывал в её доме! Весь цвет творческой интеллигенции СССР! Рихтер, Фрейндлих, Брегвадзе, Леонов, Тарковский, Ростропович, Куравлёв, Сурикова, артисты Большого… Всех не перечислишь! Щедро накрывались столы: много вкусной еды, хорошего вина. Софико была тамадой, мастерски произносила грузинские тосты, шутила. Все моментально влюблялись в хозяйку. В воздухе носились какие-то флюиды, атмосфера была непринуждённой, ведь все говорили на одном языке – языке искусства.
Один делился, как прошёл концерт, другой рассказывал о зарубежных гастролях. Вдруг кто-нибудь вставал и шёл к роялю, играл, потом кто-то читал монолог из спектакля, кто-то пел, а все подпевали. Полная импровизация, по желанию, без уговоров, с удовольствием. На меня это производило огромное впечатление! Сидела с распахнутыми глазами и ушами, чтобы ничего не пропустить. Я таких концертов, как у Софико, и не видела больше никогда! Это были встречи с гениями, мастодонтами. Что говорить, это уже история…
С хлебосольностью Софико Чиаурели связан один забавный эпизод. В 1981 году её вызвали на пробы к фильму «Ищите женщину» в Москву, но она не появилась. Когда ей позвонили, объяснила: «У меня в театре премьера на носу, репетиции каждый день, спектакли. Не могу вырваться. Но вы же в курсе, как я выгляжу, и, какая я актриса, тоже знаете. Хотите пробу в гриме – приезжайте к нам сами».
На самом деле проба требовалась для руководства творческого объединения «Экран», которое придиралось: «Зачем на роль француженки грузинская актриса с чёрными глазами?»
И режиссёр Алла Сурикова со съёмочной группой, с кучей аппаратуры поехала в Тбилиси. Встретились, и Софико тут же пригласила всех к себе – отметить знакомство. На следующий день продолжили, потом ещё и ещё… Застолье продлилось всю командировку.
Уже в аэропорту, перед вылетом в Москву, Сурикова спросила оператора Михаила Аграновича: «Ну, ты хоть один раз Софико-то щёлкнул?» Оказалось – нет. Не до этого было! В результате уже в Москве нашли её фотографию в каком-то календаре, пересняли и подали на утверждение. Прокатило!
– Как же она расстраивалась, что страна распалась и отношения между Грузией и Россией не те, любимые друзья артисты-режиссёры не приезжают… Но даже когда в Грузии шла война, двери дома Чиаурели по-прежнему не закрывались. Знаете, как Софу все любили! Вот шли мы, допустим, вдвоём на базар. Все торговцы тут же её узнавали, обступали, корзинами подарки несли – кто чем торговал. Потому что чувствовали – это хороший человек со щедрой душой.
Она была абсолютной грузинкой или в чём-то русской, ведь её многое связывало с Москвой? А может, даже европейкой?
– Скажу так: европейкой грузинского разлива. Европейского в ней было больше всего, начиная от типа лица и кончая мироощущением. Такой она была – человек мира. Поэтому её принимали за свою, заговаривали на своём языке. А когда она отвечала по-грузински, люди рты открывали.
В кино она кого только не играла и была абсолютно достоверна: и польку в «Генерале и маргаритках», и итальянку в «Миллионе в брачной корзине», и француженку в «Ищите женщину». Могла бы стать «народной артисткой» любой из этих стран, как стала народной артисткой Армянской ССР благодаря роли у Параджанова.
В 1966 году вышла картина «Хевсурская баллада», в которой Софико сыграла главную роль. Именно в этом фильме впервые её увидел режиссёр Сергей Параджанов. И сразу загорелся снимать её в своей картине «Цвет граната». Но кандидатура Софико встретила резкое сопротивление худсовета киностудии «Арменфильм». Как это можно, чтобы великого армянского поэта Саят-Нову играла женщина, да ещё и грузинка!
Актрису долго не утверждали, а Параджанов твёрдо стоял на своём: «Без неё делать фильм не буду!» «Ну почему, почему именно Чиаурели?» – терзали его в сотый раз. И он снова и снова отвечал: «Вглядитесь, у неё лицо будто с фрески. А на фресках мужские и женские лица одинаковы. Разницы нет!» Аргументы, в конце концов, приняли. С тех пор Софико называли не иначе как параджановской музой. Говорят, посмотрев «Цвет граната», с Софико мечтали познакомиться даже Феллини с Мазиной…
«С Софико в мои фильмы входит сама красота. Она гениальная кинобалерина»
Сергей Параджанов
– Уверена, Софико легко могла сделать карьеру и в Москве. На русском она говорила почти без акцента – во время учёбы во ВГИКе ей поставили речь. Очень любила учиться! Но и до этого, ещё маленькой девочкой, она часто бывала в столице, так что язык знала. В конце 30-х её отец Михаил Чиаурели снял фильм о Сталине – «Великое зарево», который очень понравился вождю. Сталин даже захотел познакомиться – что это за режиссёр такой? И вызвал Чиаурели к себе, приблизил, а потом не раз приглашал тамадой на застолья в партийном кругу.
Михаил Эдишерович виртуозно произносил тосты и душевно пел грузинские песни. В то время ему давали много снимать – «Падение Берлина», «Клятва», «Незабываемый 1919-й». Это всё его кино. Он был лауреатом аж пяти Сталинских премий! После войны жил и работал в основном в Москве. Софа рассказывала, что, пока им не дали квартиру, за отцом был постоянно закреплён люкс в гостинице «Москва» и одно из любимых её детских воспоминаний – бой кремлёвских курантов, который был слышен в гостиничном номере.
После института, который она закончила с отличием, её приглашали в труппу несколько столичных театров, но без любимого Тбилиси она себя не мыслила, и они с мужем вернулись на родину.
У неё были враги, завистники?
– Естественно, вокруг таланта всегда так: чёрная сторона и белая, левые и правые. При такой маме (Верико Анджапаридзе в конце 50-х была худруком этого театра. – Прим. авт.) могла бы быть «властелином всех колец».
Если б захотела – разве бы она не встала во главе театра? Легко. Только ей этого не надо было. Она и как режиссёр могла бы спектакли там ставить, но тоже не делала этого. Потому что к власти не стремилась. Вся власть её была сосредоточена дома, в семье. И вот оттого, что в театре её силу чувствовали, кое-кто её откровенно не любил. Но плевать она на это хотела.
А потом в марджановском театре начались интриги. Новая верхушка – из её же бывших коллег – стала выкидывать пожилых артистов на улицу и на их место брать молодых. Софу уволить не могли – такое имя! Но она сама взяла и ушла. Ей было противно. Не терпела несправедливости.
Вы сказали – вся её власть была в семье. Но разве в грузинском доме не мужчина командует?
– Это стереотип. Софа всегда смеялась над тем, что русские думают, будто мужчина-грузин – глава семьи. У нас ведь практически матриархат. А как иначе? Если даже на Святой горе в качестве символа страны установлена скульптура женщины – Мать-Грузия. В одной руке у неё кинжал, в другой – чаша. Потому что для друзей все двери открыты, она и встретит, и накормит, а от врагов готова защищаться.
Так что в грузинском доме почти всегда правит женщина, а уж Софа однозначно была хозяйкой. И в её честь за столом часто произносился тост: «Так выпьем за наших женщин-матерей, хранящих очаг, давших нам свободу, жизнь и бессмертие!»
И вот она ушла из театра. А что дальше?
– Софа никогда не сидела без работы. Очень много снималась, ездила на кинофестивали по всему миру. А потом, в конце 80-х, вместе со вторым мужем Котэ Махарадзе (известный грузинский актёр, спортивный комментатор. – Прим. авт.) они в своём доме сделали маленькую сцену и назвали – «Театр имени Верико».
Публика сидела на расстоянии вытянутой руки. Сначала моноспектакли там играл только Котэ, а потом они выходили дуэтом в пьесе Сантанелли «Королева-мать». Был такой успех! Софа стала играть ещё и ещё. Говорила, что это театр «крупного плана», там не вылезешь на ремесле – зрителя не обманешь. Зато какой обмен энергией! Она до последнего жила этим театром.
Какие отношения у неё были с родителями?
– Боготворила. И не потому, что это дань национальной традиции – в Грузии по-особому, крайне уважительно относятся к пожилым людям. Она любила их как самых-самых близких людей. Приведу пример: когда Абуладзе предложил Софико сняться в «Покаянии» в роли старой грузинки, она сказала: «Нет! Пока мама жива, сними её!» Именно Верико в конце фильма произносит ключевую фразу: «К чему дорога, если она не приводит к храму?» Сама мудрость!
Верико и в жизни очень мудрая была, потому что пережила многое – смерть двоих сыновей, мужа, брата. И заранее чувствовала многое. Птица ещё только собиралась вспорхнуть, а Верико уже об этом знала. Заметив, что мать тоскует по профессии, страдает от безделья, Софа решила поставить специально для неё спектакль. Взяла пьесу Зиндела «Влияние гамма-лучей на бледно-жёлтые ноготки». Верико это очень воодушевило. Она и так в свои почти девяносто не была дряхлой, а тут просто крылья расправила.
Этот спектакль – он назывался «Ромашки» – даже возили на гастроли в Москву и в Питер, тогда ещё Ленинград. Софа придумала, что в одной из сцен Верико вдруг встаёт из инвалидной коляски и начинает танцевать. Публика устраивала овации! Конечно, всё это продлило Верико жизнь. Она всегда говорила, что мечтает умереть на сцене. Можно считать, что так оно и произошло: последний раз она отыграла спектакль за день до смерти.
Отец Софико ушёл из жизни тринадцатью годами раньше и был похоронен в Кутаиси. Софа, когда умерла Верико, стала одержима идеей перенести его могилу в Тбилиси – к любимой жене в пантеон заслуженных деятелей культуры Грузии на горе Мтацминда. Считала это своей миссией.
Осуществить это было непросто, но она это сделала. Говорила: «Мне очень повезло: две личности, две ярчайшие звезды – мои родители! Вряд ли кто-нибудь может сказать о себе, что его отец и мать покоятся на Святой горе». А потом задумала моноспектакль памяти родителей – «Рождение планет». Там вся их биография, вся судьба семьи показана без утайки, исповедально. Играла, конечно, сама.
А как она среагировала, когда вы в пятнадцать лет стали встречаться с её сыном?
– Очень даже хорошо! Подозреваю, что наши отношения вообще стали развиваться с её подачи. Никуша был молодой, неопытный – всего на три года старше меня. И вдруг увлёкся замужней женщиной. Софа с Георгием ужасно переживали. Мы тогда с Никушей ещё не были знакомы, только здоровались, когда я к Сандрику (младший сын Софико. – Прим. авт.) забегала в гости – мы дружили.
И Сандрик всегда гордо показывал на картины, которые висели в их доме: «Это мой брат нарисовал!» Нико казался мне взрослым дядечкой – такой вальяжный, с бородой. Я даже вскакивала из уважения, когда он в комнату входил. А он снисходительно кивал: «Вы садитесь, садитесь…»
И тут вышел фильм «Небесные ласточки». В честь премьеры мой дедуля устроил большой банкет у нас дома, из Ленинграда приехала вся съёмочная группа. Семья Софико тоже была приглашена. Никуша, который покуривал втихаря от родителей, попросил меня стащить у деда одну сигарету «Мальборо». Я стащила. Он вышел на балкон, оставив меня караулить, чтобы не засекли. А перед тем, как вернуться в комнату, он посмотрел на меня сквозь балконную дверь, потом прижался к стеклу губами и поцеловал.
Всё! Так у нас и началось. С этой минуты я пропала! Ни о чём больше думать не могла, все школьные тетрадки исписала «формулой»: «Никуша + Ия = любовь». А он каждый день встречал меня после уроков. Отношения были самые платонические – я же школьницей ещё была. Однажды Никуша с отцом подъехали на машине к нашему дому за Сандриком – он в тот день гостил у нас. Вышли, и тут Георгий говорит сыну: «Что стоишь? Разве не можешь подняться по этим лестницам за братом? Иди!» Будто подтолкнул, чтобы мы с ним лишний раз увиделись.
Это мне потом бабушка моя рассказала – она была свидетельницей той сцены. То есть родители Нико наши чувства поощряли. Не требовали, конечно, чтобы он женился именно на мне, но им бы этого очень хотелось. Наверное, так рассуждали: эта девочка – такой тонкий росточек, пусть вырастет в наших руках!
Больше года он за мной ухаживал, потом пришёл однажды и говорит: «Закрой глаза, дай мне руку, только пока я не спущусь на первый этаж – не смотри», – и положил мне что-то на ладонь. Когда он был внизу, я посмотрела, а там колечко обручальное из червонного золота. Я чуть с ума не сошла от счастья!
На следующий день побежала показывать Софико: «Вот, мне Никуша кольцо подарил». Но они с мужем уже знали, что сын сделал мне предложение, и были очень довольны. Одно препятствие – я несовершеннолетняя. Но Софико всегда умела найти выход. В то время она была депутатом Верховного Совета СССР, ну и договорилась в загсе с кем надо. Фамилию менять я не стала. Зачем? Я уже была известна на всю страну как юная актриса Ика Нинидзе.
Семья мужа отнеслась с пониманием. Софико шутила: «Ты уже вошла в историю под своим именем». Сама она фамилию ведь тоже не меняла. Перед свадьбой они с Георгием взяли меня, как маленького ребёнка, с двух сторон за руки, привели к себе в дом и сказали: «Мы всегда мечтали иметь дочь, и вот теперь она у нас есть». Потом показали, что где лежит в шкафах – утварь, постельное бельё. «Мы часто на съёмках. Если тебе что-то надо – открывай и бери. Всё это общее – ведь мы одна семья».
Свадьбы у нас было две. Сначала в Тбилисском доме кино на шестьсот человек. Мы расписались, отметили и уехали в свадебное путешествие в Пицунду. Когда вернулись, захотелось ещё раз погулять, и народу тогда пришло ещё больше. Иначе быть не могло: и семья Чиаурели-Шенгелая, и моя семья были в Тбилиси очень известны и уважаемы.
Софико ревновала? Не каждая свекровь мирится с тем, что теперь в жизни её сына есть другая главная женщина.
– Никакой ревности! Наоборот, она ликовала! Подружкам своим говорила, а они потом пересказывали мне: «Ия – это мой дубль во всём. Просто копия, воплощение моё!» Уже хотя бы потому, что мы полностью совпали в быту. Понятия об уюте, о чистоте, о еде у нас были одинаковыми.
Дома у Софико всё блестело. У меня тоже! Когда вскоре после свадьбы мы уехали учиться во ВГИК – Никуша на постановочный факультет, я на актёрский к Бондарчуку и Скобцевой, – Софа не раз приезжала в Москву нас проведать и всегда меня хвалила: «У-у-у, какая чистюля! Ты, оказывается, ещё хуже меня!» В коммуналке, где мы сначала снимали комнату, я всех клопов-тараканов быстро вывела, всё выскребла. Потом стали жить в квартире Ариадны Шенгелаи (актриса, жена дяди Нико. – Прим. авт.) на улице Горького. И там у меня был идеальный порядок.
К Никуше часто приходили друзья – Миша Калатозишвили с Колей Данелией. Я их гоняла: «Не смейте ходить по комнатам в сапогах! Не бегайте с кусками в руках – обедать будем за одним большим столом, как принято!» Они смеялись, что маленькая девочка ими командует, но слушались меня. И особо Софу радовало, что я, точно так же как и она, требовала от Никуши: «Встань с дивана, иди работай!» Он был безумно талантлив, но вёл себя как богемный мальчик, «золотая молодёжь». Любил гулять, а учился, работал только по настроению.
Сколько раз Софа ему выговаривала: «Ну что в тебе такое сидит, объясни? Это не нравится, то не подходит! Не те облака на небе, не такой цвет листвы… Да какая разница? Бери кисть, пиши! Ты должен!» Пыталась заставлять, но… не получалось. Потому что она сама его таким сделала – то рьяно начинала воспитывать, то баловала и снова воспитывала. Иногда так заводилась – очень вспыльчивая была, эмоции били через край!
Помню, когда мы после свадьбы отдыхали в Доме творчества в Пицунде, Софа приехала нас навестить. Входит в номер, а там полно друзей сына, кругом валяются их рюкзаки, сумки, идёт застолье, дым коромыслом. Меня обнаружила в ванной. Эта дурочка, то есть я, стоит у раковины и всем парням носки вручную стирает. Уже вся батарея ими увешана.
Софико как заорёт на сына: «Ты что?! В медовый месяц дружков приваживаешь! Ну-ка, убирайтесь все, снимайте себе жильё сами, где хотите!» Их шмотки прямо в коридор выкидывала. В другой раз ей ещё что-то не понравилось. Так она прямо при мне взяла и ударила его по щеке. За дело, конечно. Только вскоре опять обнимала-целовала и всё самое лучшее в клюве приносила.
Как художник Нико масштабно не прозвучал, хотя мог бы. Во ВГИК поступал с циклом иллюстраций пастелью на тему романа «Мастер и Маргарита». С меня рисовал Маргариту, с себя – мастера. Это был настоящий шедевр, который до сих пор у них дома висит.
Когда в середине 2000-х я последний раз была у Софы в гостях, она показала мне потрясающую новую картину – чистый Микеланджело! Я подумала, что они очередное антикварное полотно купили. Оказалось – Никуша написал в подарок матери. Такая тонкая живопись! Зарыл он свой талант в землю… Говорят, нашёл себя в политике, глаголет что-то. Но точно я не знаю.
А почему вы расстались?
– Я не выдержала. Никуша привык, что мама в итоге ему всё прощает. Думал, что и я буду терпеть, прощать бесконечно. А у меня не хватило сил. Из Москвы мы уехали обратно в Тбилиси – Нико отчислили за прогулы, а я не представляла, как можно остаться в институте одной, без него.
Дома он продолжал жить в своё удовольствие, будто вечный праздник вокруг. Делал что хотел, ни с кем не считался. Мог исчезнуть на несколько дней, не предупредив близких. Я с ума сходила, искала его по друзьям, по больницам, а он потом кричал на меня: «Что ты устроила! Зачем всех на уши поставила! Я не ребёнок!» Было обидно, я плакала, мы отдалялись друг от друга. В конце концов я ушла. Никто из родственников и предположить не мог, что решусь на это, ведь я не жаловалась, даже Софе.
Во время развода свёкор сказал моей бабушке: «Всю жизнь мы винили других в поступках нашего сына. В детском саду не Нико ударил мальчика, а мальчик сам голову подставил. В школе не Нико разбил окно, а оно само разбилось. Но нет оправдания тому, что он расстаётся с такой чистой девочкой, на которую даже бабочка не садилась! Пусть Ия возвращается в Москву, доучивается – она такая талантливая. А любовь – она расстоянием проверяется».
На самом деле Софа сумела бы сгладить в наших отношениях все острые углы, но… В это время у неё самой назревал развод с Георгием, было не до нас. И они нас – по сути, ещё подростков – упустили. Разве крепкая семья в таком возрасте? Нас надо было «ватой» оборачивать, словно хрусталь, чтобы семья не разбилась. Но никто нами не занимался, мы ушли на второй план. И вышло как вышло…
Одновременно два развода в одной семье. Трагедия!
– Никто не мог ожидать, что Софико с Георгием разойдутся, никто! Они очень подходили друг другу, были прекрасной парой, и, главное, большая любовь между ними была. И жили очень хорошо, двоих сыновей родили, много фильмов вместе сделали – «образцовая семья» их называли.
А потом у Софико появился Котэ, и это перевернуло всю её жизнь. У грузин не принято, чтобы женщина уходила из семьи, тем более когда есть дети. А она посмела нарушить правила. Вся Грузия потом об этом говорила – как она могла? Правда, она долго не решалась, несколько раз отказывала Котэ, когда он замуж её звал. Роман их тянулся несколько лет. И никто об этом не знал, только Верико.
Ведь всё произошло из-за её спектакля! Она поставила в театре пьесу «Уриель Акоста». В главных ролях – Котэ и Софико. Играли чувства, любовные сцены, и постепенно всё это для них стало явью. Они были знакомы сто лет, и ничего не было, а вот вдруг раз – и накрыло!
Однажды мы с Никушей приехали из Москвы на каникулы, и я, как маленькая женщина, сразу поняла – происходит что-то не то. Все по разным комнатам, на лицах отчуждение, то один молча уйдёт из дома, то другой. Какие-то звонки телефонные от «доброжелателей»: «А вот ваша жена…», «А вот твоя мама…». Новый год мы всегда встречали вместе, а тут все за столом, а Софы нет и нет… Видимо, она уже открылась Георгию. Он безумно переживал, просто убитый ходил. Он и по сей день её любит. Когда она умерла, боялись, что у него сердце не выдержит.
В своих интервью Софико Чиаурели часто повторяла, что главным в жизни она считает любовь.
– Я тоже от неё об этом слышала. И о том, что любовь – это подарок от Бога, но не каждому дано её испытать. Однажды она мне рассказала, как впервые узнала, что такое любовь. В шесть лет они с мамой поехали на курорт в Гагры. Там же отдыхал хороший знакомый их семьи – известный театральный художник Симон Вирсаладзе. И вдруг пришла телеграмма, что умер старший брат Верико, и она была вынуждена уехать, оставив дочь на Симона. Тот обращался с девочкой как со взрослой, называл её на вы, рисовал её портреты. И она в него ужасно влюбилась!
Вирсаладзе, которому было уже за сорок, в то время за кем-то ухаживал, посылал букеты, записки. И маленькая Софа, не в силах противостоять ревности, заявила: «Если вы ещё раз подарите ей цветы – я убегу!» Потом бросилась в море и уплыла «за горизонт» (она уже тогда плавала, как дельфин). А Вирсаладзе в жутком волнении кричал с берега: «Умоляю вас, вернитесь!» С того дня она каждое утро находила в своей комнате букетик. Те переживания запомнились ей навсегда.
А вот зрелое чувство – к обоим мужьям – приходило к ней дважды. Несмотря на молву, она не стыдилась своей любви к Котэ. Они сыграли громкую свадьбу, потом обвенчались, насколько я знаю. И были очень счастливы вдвоём больше двадцати лет. А как она за Котэ ухаживала, когда его инсульт разбил! Он целыми днями спал на диване в обнимку с собакой. Я как раз к ним заезжала тогда. Софа не отчаивалась, боролась за него и находила в себе силы шутить: «Смотри – на пару храпят!» Она любила даже его храп! Очень тяжело пережила, когда Котэ не стало…
Известно, что у Котэ Махарадзе было потрясающее чувство юмора. А женщин на чувство юмора можно ловить, как рыбу!
– Ну, Софа-то и сама горазда была пошутить! Когда она рассказывала что-то смешное, травила байки – все валялись! А как потрясающе, с юмором она ругалась! Матом! Друзья ей говорили: «Тебя без этого невозможно представить!» Котэ кроме того, что считался самым остроумным спортивным комментатором, тоже любил похулиганить и очень изобретательно это делал. Один случай из их жизни они оба потом пересказывали как анекдот.
Как-то Софико Чиаурели пригласили на кинофорум в Ереван. Перед поездкой она пожаловалась мужу: «Жаль, что ни слова по-армянски не знаю. Даже неудобно – всё-таки я народная артистка Армении». Котэ успокоил: «Не страшно. Я тебе напишу на бумажке, в самолёте выучишь. Так говорят уважаемым людям, в знак признательности».
В честь приезда именитой гостьи устроили банкет. Присутствовали самые высокие гости – министр культуры, политическая элита, цвет интеллигенции. Софико вышла к микрофону и свою речь начала с заготовленной фразы. Повисла странная пауза. Лица у всех вытянулись, аплодисментов – ноль. Софико так и не поняла, в чём дело. Но, вернувшись домой, первым делом потребовала у Котэ перевод «приветствия». Оказалось, она на весь зал прочувствованно произнесла: «Когда у мужчины стоит – Бог радуется!»
– А как он за ней ухаживал – энциклопедию можно писать! И романтично, и опять же с юмором. Конечно, женщины это ценят! Тут Котэ был и дипломат, и психолог, потому что очень хорошо знал женщин, понимал, что их надо удивлять. Когда они только начали встречаться, он спросил Софико: «Что ты любишь?» – «Гулять по опавшим листьям…» На следующий день все лестницы-коридоры в театре шуршали от жёлтой листвы.
Потом разведал где-то, что Софа обожает гранаты. И как букет преподнёс ей ветви граната с висящими плодами. А животные? Кого только Котэ ей не дарил! То павлина, то оленёнка, то коробку, полную цыплят – по числу лет, сколько ей в тот день исполнялось, то страусёнка, и даже бурого медвежонка. Софа потом кормила его молоком из бутылочки с соской, а когда подрос – отдала в тбилисский зоопарк.
Она все «живые» подарки потом туда относила, впору было именную секцию открывать. Самым главным там был ослик. На клетке висела табличка: «Ослик КОСО», – что значит: Котэ + Софико. Цветы Котэ носил ей охапками – и по поводу и без. Софико позже шутила: «Ну не смогла я устоять!» У неё прямо вторая молодость наступила!
А она боялась стареть? Знала себе цену как женщина?
– Насчёт цены… Мне кажется, она себя недооценивала. Пусть канонической красавицей она никогда не была, зато брала обаянием, энергией, кокетством. Равных в этом ей не было – слепой бы влюбился! Поэтому в Грузии Софико Чиаурели всегда считалась очень красивой женщиной. До сих пор её у нас называют «наша грузинская Софи Лорен».
А стареть она абсолютно не боялась. Потому что была с Котэ счастлива, они принимали друг друга какие есть. Софа не стремилась улучшить себя, была противницей пластических операций. Говорила, что ей не нравятся «сделанные» лица. Очень любила хорошо поесть. При этом – никаких диет, несмотря на то что после шестидесяти она сильно раздалась. Говорю же, её обаяние затмевало всё!
«Все, что я задумала, я выполнила. У меня ощущение, что Бог со мной…»
Софико Чуарели
В женщине обычно ценят изюминку. У Софико было столько изюминок – хоть компот вари! Например, она всегда необычно одевалась. Вкус у неё был специфический, чуть с перебором. Но главное, что ей это шло.
Сама придумывала фасоны, сама кроила и шила, причём очень быстро – пара часов и новая вещь готова. Сооружала себе шляпы и шапочки оригинальные, вязала что-то постоянно. Просто фонтанировала идеями!
Займись она серьёзно дизайном, клянусь, стала бы какой-нибудь «Соней Рикель». Помню, как она поставила «точку над «i» в моём свадебном наряде. Родители достали мне американское платье: белое, лаконичного фасона, c ручной вышивкой по вырезу – этнические мотивы в стиле Фриды Кало. Супермодное! Но фату я не хотела, и мы не знали, чем её заменить. Тут Софико приносит огромную шляпу, которую недавно привезла из Мексики. Снимает с тульи плетёную отделку из разноцветных ленточек и прикалывает мне на волосы. Получилось гениально!
Украшения Софико тоже иногда делала себе сама. У неё было полно и драгоценностей, и бижутерии. И она перенизывала бусы, добиваясь неожиданных сочетаний. Зато ни у кого таких ожерелий не было! Своим талисманом считала колье из слоновой кости, на пластинах которого были выгравированы десять заповедей. Ей подарили его в Израиле.
Кольца обожала крупные, броские. А свой очень изящный золотой перстенёк с редким квадратным бриллиантом однажды подарила мне. Ему было лет триста, он как реликвия передавался в их семье по женской линии. Софа иногда надевала его на спектакли. Как-то я сидела в зале, а она на сцене взмахнула рукой, и камень пустил лучи веером. У меня аж дух захватило! Я маленькая тогда была – пятнадцатилетняя. С ума потом сходила по этому колечку, всё смотрела на руку Софико. А через год она вдруг преподносит мне его на свадьбу. Как я его любила! Но во время гражданской войны его из моей тбилисской квартиры украли. Умирая, Софико оставила мне серебряный браслет и кольцо с большими зелёным камнями. На память…
То есть после развода с Нико у вас с Софико сохранились хорошие отношения?
– Да, и связь никогда не прерывалась. Она мне всегда говорила: «Ты по сей день для меня невестка! Самая любимая!» И я чувствовала, что это искренне, Софико вообще ненавидела врать.
С конца 90-х я жила в Москве, но каждый раз, приезжая в Тбилиси, обязательно с ней виделась. Она приглашала в гости, накрывала стол, созывала подружек, мы часами разговаривали. Ниночку, мою младшую дочку, сажала к себе на колени и предлагала: «Не хочешь ли у меня пожить? Оставайся, Нино! Я буду твоей бабушкой!» И такое тепло от неё исходило, я по сей день его вспоминаю.
Услышав о её болезни, я сразу позвонила ей. А она стала рассказывать, что отдыхала на море под Батуми, плавала, загорала. Говорю: «Софа, при твоём диагнозе это неразумно. Ты, пожалуйста, береги себя!» На что она ответила: «Не буду отказывать себе в удовольствии! Я один раз живу и один раз уйду из этой жизни!»
Любила жить широко – много брать и много отдавать. Несмотря ни на что, старалась оставаться оптимисткой. Своей маленькой родственнице-тёзке, тоже Софико Чиаурели, говорила: «Подожди, вот приведу себя в порядок, и мы с тобой ещё столько дел переделаем!»
Чтобы хватило денег на лечение во Франции, она продала работы Пиросмани из своей коллекции. Последние месяцы лежала дома, мало кого принимала. Не хотела, чтобы её видели развалиной. Её успокаивали: «Софа, ты поправишься, с тобой ничего не произойдёт». «Да ладно… Уже произошло…» Она всё понимала.
В ночь её ухода я не спала. Какая-то тревога, тоска, внутренний переполох охватили, я была вся на нервах. А утром мне позвонили: «Софико уже нет…» Не задумываясь полетела в Тбилиси на похороны. Она мне была как вторая мама…
В конце 70-х Софико сыграла журналистку в фильме Ланы Гогоберидзе «Несколько интервью по личным вопросам». Ей никак не могли подобрать гардероб для съёмок, то что-то не подходило, то было неудобно. А мне тогда родители достали у спекулянтов шикарный плащ от Ива Сен-Лорана, ванильного цвета, жутко модный. Он висел у меня в шкафу на плечиках, новый, ещё с этикетками. Я была в отъезде, а Софа по-родственному, без спроса взяла и снялась в нём.
По сей день, пересматривая фильм, я любуюсь на неё в том плаще – мне это приятно, меня это греет. И всё кажется, сейчас откроется дверь и она войдёт – такая же молодая, красивая, полная сил, как на экране…
Автор: Мария Сперанская
