Самые счастливые встречи происходят неожиданно, и самые страшные потери, увы, неожиданно тоже. Закон компенсации. Именно так и произошло в жизни актрисы Юлии Ромашиной. Случайная встреча подарила ей двенадцать лет надёжного и нежного брака с известным артистом Анатолием Ромашиным, а нелепый несчастный случай – разлучил навсегда
− Я сто раз зарекалась что-либо о нас рассказывать. На телеэкране или на бумаге всё выглядело не так, как было когда-то в нашей жизни. Я смотрела на всё это и думала: «Ну зачем?! Зачем?! Нет, больше никогда!» Но однажды человек, которого я бесконечно уважала, сказал мне: «Ты – хранитель памяти и не имеешь права молчать. Когда кто-то умирает, мы же поём «Вечная память», и, пока ты жива, ты обязана. Будь твоим мужем кто-то другой, о ком не спрашивают, то и берегла бы свою память в домашнем кругу, но если к тебе стучатся – твой долг ответить». Этим человеком был Мстислав Леопольдович Ростропович, друг нашей семьи, крёстный нашего сына. С тех пор я стараюсь его словам следовать, хотя душа моя и противится.
Если бы вы писали книгу о Ромашине, с чего бы начали?
− С его фантастического чувства юмора. Точно знаю, что эпиграфом были бы слова: «Ветер юго-западный, 5−10 м/сек.». Как-то, разбирая Толины вещи, я наткнулась на его записные книжки. Их оказалось много – ещё со студенческих времён и по август 2000 года, когда он ушёл из жизни. Это были своего рода дневники, где он кратко описывал, что произошло за день, а также делал наброски рассказов, сказок.
Я листала, не могла оторваться, и вдруг мне встречается запись: «17 июня. Ветер юго-западный, 5−10 м/сек.». И всё. Про этот день и сказать-то было больше нечего. Я так смеялась. Толе часто удавалось меня рассмешить. Недавно мне попалась крошечная новелла о том, как Феллини поспорил с Тонино Гуэррой, что тот не сможет написать сценарий полноценного фильма, который бы длился всего десять секунд.
Наутро Гуэрра сценарий принёс. Сюжет таков: взволнованная женщина смотрит на экран телевизора. Показывают запуск космического корабля, идёт обратный отсчёт секунд перед стартом – 10, 9, 8, 7… Женщина хватает трубку, набирает номер, и в момент отрыва ракеты от земли произносит: «Приходи, он уехал…» Именно такой, лёгкий, тонкий, добрый юмор, по которому я так скучаю, был присущ Анатолию Владимировичу. И, конечно, самоирония как неотъемлемая часть его характера. Как-то во время озвучания, увидев себя на экране, он возмутился: «Что за план! У меня здесь просто лицо гуся!» Другой бы актёр начал скандалить, задевать самолюбие оператора: «Кто так снимает?! Это непрофессионально!» Толя предпочитал своё недовольство высказать в виде шутки, никого не обижая. Щепетилен был по отношению к людям и очень интеллигентен во всём.
Свойство петербуржца? Анатолий Владимирович ведь родился в Ленинграде?
− Да, и очень гордился этим. Он происходил из простой семьи: отец – потомственный рабочий, мама – лаборант в НИИ, но в Толе было столько врождённого достоинства, внешнего и внутреннего благородства. Это ощущалось на расстоянии. Не зря режиссёры часто приглашали его на роли офицеров, русских интеллигентов, дворян, аристократов, даже царей.
В 1974 году запустили «Агонию». Режиссёр фильма Элем Климов долго не мог найти исполнителя на роль императора Николая II. Пробовались многие − Кирилл Лавров, Иннокентий Смоктуновский. Климов искал актёра, который сыграет не царя-кровопийцу, а одинокого, страдающего, ранимого человека. И сыграет не шаржированно, не карикатурно. Ассистент напомнил о Ромашине – «артист роскошный, старой закалки». Как потом Климов говорил в интервью, его сразу поразил взгляд Ромашина – ни у кого больше он не видел на пробах таких «больных» глаз, и, кроме того, в нём была порода. На сдаче картины чиновники из Госкино заявили, что царь вышел слишком уж положительным и надо его как-то «подчернить», иначе фильм не выйдет. Пришлось вставить эпизод, где Николай II истерично и неистово расстреливает ворон – крики птиц, кровь на снегу. Но и это картину не спасло, её на десять лет положили на полку. Советский зритель увидел её лишь в перестройку.
– …Роль в «Агонии» была у Толи самой любимой. За два года до этого он уже сыграл Николая II в небольшом эпизоде фильма «Свеаборг». Поэтому друзья прозвали Толю «дважды царь СССР», переименовали из Ромашина в Романова и, шутя, обращались к нему «ваше величество». Если по каким-то причинам собирались без него, иронизировали: без Ромашина − как без царя в голове.
Что символично, последняя Толина роль – потомка Карла Фаберже, ювелира его императорского величества. Режиссёр Константин Худяков использовал множество Толиных идей. По сюжету, его герой путешествует по миру в поисках изделий своего знаменитого предка. Задумывалось, чтобы эти уникальные вещи были показаны на экране в подлиннике. А они ведь в собственности самых высоких фамилий, включая королевские семьи Великобритании и Таиланда, в частных коллекциях богатейших ценителей искусства. И большинство владельцев согласились эти сокровища показать.
Съёмочная группа побывала в США, Англии, Таиланде. Но доснять не успели – проект заморозили. У меня даже возникла мысль – имеющийся материал предложить «Би-би-си», но не сложилось. Дело продолжили другие люди, придумав свою, иную историю. Фильм «Тени Фаберже» вышел через восемь лет после смерти Ромашина, и он там, скажем так, присутствует.
Работая над фильмом о Фаберже, Худяков снимал Ромашина в Лондоне, в Букингемском дворце, где актёр беседовал с хранителем королевской коллекции. И Анатолий Владимирович, который по-английски мог произнести лишь goodbye и how do you do, общался с этим лордом с необыкновенным достоинством, при этом и сам выглядел как лорд. А в Америке снимали встречу с самим Форбсом в его кабинете. Ромашин держался абсолютно на равных, солидно и естественно. Хозяин никак не мог поверить, что этот благородный, представительный человек не знает английского языка, отчего поглядывал на него с изумлением.
Анатолий Владимирович рассказывал вам о своём детстве?
− Немного. Например, что в семье очень любили петь, собравшись за столом. Дедушка был ценителем классической музыки, знал множество оперных арий и часто исполнял их. Неудивительно, что Толин младший брат Володя (они погодки) стал впоследствии известным оперным певцом. Зато Толе, как он сам говорил, от деда передалась «память рук». Его дедушка был столяром и резчиком по дереву. До сих пор у нас цела шкатулка, вырезанная им, – потрясающая вещь! Уже при мне Толя сам сделал два кухонных гарнитура, и смотрелись они гораздо интереснее фабричных. Ещё в память врезалось, что во время блокады мама каждый день заставляла сыновей гладить ледяным (греть было не на чем) чугунным утюгом воротники рубашек.
Толя говорил, что они с братом ненавидели это, злились и лишь много позже поняли – мама просто спасала их. Ведь пока возились с утюгом, они двигались, в то время как от холода и голода хотелось лежать, не шевелясь. Люди так и умирали. В их доме жил снабженец. И его сын имел возможность посыпать кусок хлеба сахаром.
Толя отчётливо помнил свои детские ощущения, когда видел это. Мечтал, как после войны обязательно посыплет себе сахаром целую булку. В конце 1942 года они последним эшелоном эвакуировались по Дороге жизни на Урал. Но блокаду Толя помнил всю жизнь. Говорил: «Что может напугать человека, который знает, что такое блокада?»
Ещё знаю, что по возвращении из эвакуации Толя занимался балетом в студии при Доме пионеров. И не один год! Иронизировал над собой: «С тех пор эти ноги в третьей позиции меня преследуют всю жизнь». Но танцевал он действительно прекрасно!
Как раз в той хореографической студии он познакомился и навсегда подружился с Александром Сергеевичем Лазаревым. Вместе они решили поступать на актёрский в Школу-студию МХАТ, ходили на прослушивания. Это было в 1954 году, прямо в Ленинграде, куда МХАТ приехал на гастроли, а заодно комиссия отбирала одарённых ребят. Лазарев и Ромашин понравились, но дело упиралось в аттестаты. У обоих они были не очень-то хорошие. Тогда Толя пошёл на блошиный рынок, купил два чистых бланка и выставил в них чуть ли не все пятёрки. Александр Сергеевич жутко боялся, что авантюра с подлогом откроется. Но, к счастью, обошлось. Поступили оба. Курс подобрался очень талантливый и дружный. Кроме Ромашина и Лазарева там учились Вячеслав Невинный, Татьяна Лаврова, Алла Покровская, Маргарита Жигунова…
Со Светланой Немоляевой – они вместе служили в Театре имени Маяковского
Одним из педагогов была народная артистка Софья Пилявская. У них с курсом случилась взаимная любовь, и, пока Софья Станиславовна была жива, она дважды в год обязательно всех у себя собирала – на свой день рождения 17 мая и на день ангела 30 сентября. Жила недалеко от МХАТа, в переулке между Тверской и Малой Дмитровкой. По традиции туда нельзя было приводить своих жён и мужей, но, когда мы стали жить вместе, Толе это было позволено. Все по-доброму шутили, подкалывали его, кивая на меня, – это наша «внучка».
Встречи эти были, конечно же, огромной честью для меня. Тихо сидела, слушала, смеялась вместе со всеми, когда вспоминали студенческие годы. Толя был самый старший (он ведь до Школы-студии успел окончить ремесленное училище и отслужить три года на флоте), поэтому его выбрали старостой.
Большинство студентов жили в общежитии – в бараках на Трифоновской. Рассказывали, как он криком: «Салаги, встать! Стройся!» – поднимал всех на зарядку. Заставлял убирать в комнатах, нарушителям грозил горячей сковородкой. Кто-нибудь обязательно вспоминал, как они, вечно голодные студенты, бегали ночами на Рижский вокзал и воровали арбузы в отстойниках…
Александр Ширвиндт: «Помню, как после какого-то молодёжного загула – Толя, я и наш друг Горемыкин – вышли возле моего дома ловить такси. Поймали. Стали садиться, и вдруг, откуда-то из-под земли, вылезли два крепеньких паренька: «Мы поедем, а вы – подождёте…» Мы с Горемыкиным вяло отошли. А Толик был в это время где-то в стороне. И неожиданно появился рядом, сказал тем парням: «А ну-ка отойдите…» Раскидал их мгновенно. И спокойно так говорит нам: «Витечка, Шура, когда я рядом – не лезьте». И тут появляется третий парень − шкаф двухметровый. Ну тут Толя взвывает: «Это я не потяну!» И мы быстро все втроём линяем».
Когда вы впервые увидели Ромашина?
− В пятнадцать лет я посмотрела «Агонию» – ходила в кинотеатр у себя в Киеве. Сильнейшее впечатление! И об актёре, игравшем царя, подумала – грандиозная работа, но… никуда дальше моя мысль не пошла. Скажи мне кто-то в тот миг, что мы будем вместе, разве бы я поверила?! А через три года в городе Черновцы мы пересеклись. Я приехала сниматься в картине Леонида Осыки «Этюды о Врубеле».
Мне предложили символический эпизод: публика смотрит оперу Рубинштейна «Демон», а я на сцене исполняю под фонограмму арию Ангела. И вдруг один режиссёр сказал Осыке: «А почему ты на Ангела взял какую-то девочку? У нас на Студии Довженко есть штатные актрисы, надо их задействовать!» И на эту же роль вызвали его дочь. Как в анекдоте, нас поселили в один номер. Ради приличия устроили пробы, хотя было ясно – сниматься будет она.
С Сергеем Бондарчуком. На съемочной площадке фильма "Борис Годунов". 1986 год.
После проб, хлопая картонными крыльями, я спускалась по лестнице в костюмерную. Вижу, стоит человек, как сейчас помню, в синей куртке, очень уставший. Сейчас думаю: а ведь меня могли не утвердить ещё в Киеве, не поехала бы я ни в какие Черновцы и мы с актёром Ромашиным никогда бы не встретились. Но, видимо, в нашем случае всё было будто спланировано свыше. «Простите, – окликнул меня уставший человек, который и оказался Ромашиным, – а здесь поесть где-нибудь можно?» «Да, – отвечаю. – Правда, там мухи и липкие скатерти, но вполне приличная гречневая каша с луком. Пойдёмте, я провожу». Довела его до буфета, тут же ушла и из Черновцов уехала.
Никакого «солнечного удара» со мной тогда не случилось. А вот с Анатолием Владимировичем, видимо, что-то произошло. Он успел спросить, где я работаю. Сказала, что я вольнослушатель в Киевском театральном институте, но собираюсь поступать в Щукинское училище – уже прошла на конкурс. И в Москве Анатолий Владимирович меня нашёл. Во время зачисления мне на вахте передали записку от него с просьбой позвонить по такому-то номеру.
В те дни в Москве шёл Международный кинофестиваль, и Ромашин несколько раз приглашал меня на просмотры. Потом были отрывочные встречи – прогулки по городу, какие-то кафе… А дальше он стал неотступно оказывать мне знаки внимания. Сказать, что ухаживал настойчиво, – ничего не сказать. Брал приступом! Один раз даже по карнизу второго этажа дошёл до моей комнаты. Увидев его, я совершенно обалдела и сказала: «Уходите обратно», – так и не открыв окна. Но Анатолия Владимировича было уже не остановить. Как мы потом шутили, происходило взятие Бастилии.
Честно говоря, мне было не по себе. Но, видимо, это был тот самый случай, когда от судьбы не уйдёшь. Наверное, кто-то подозревал меня в корысти. Только я никогда и близко не строила планов – «вот бы выйти замуж за известного человека, переехать в Москву…». Мне вообще больше хотелось учиться в Киеве, откуда я родом. Там я много лет занималась в театральной студии. Преподавал нам Юра Яценко, который в то время учился на курсе у Анатолия Васильева в ГИТИСе. И мы, студийцы, ездили с ним в Москву, в подвальный театр Васильева на Поварской, – смотреть спектакли, участвовать в мастер-классах. Мне тогда все твердили одно: «Тебе обязательно нужно в Щукинское! Сто процентов возьмут!» И правда, взяли.
Как восприняли ваши отношения окружение Ромашина, ваши родные? Всё-таки сорок лет разницы в возрасте…
− Не могу сказать, что все единодушно радовались. Были и те, кто говорил Толе: «Ты с ума сошёл!» Но доброжелательных было больше. Сложнее отнеслись мои родители. Мама была просто ошарашена! Ведь Толя был не просто на сорок лет старше меня, он был ощутимо старше их с папой.
Я долго трусила, ничего им по телефону не говорила. Да и у меня самой в голове это не укладывалось! Я ведь даже на «ты» полгода перейти не могла. Сейчас думаю – будь у меня восемнадцатилетняя дочь, как бы я отреагировала? Какие бы доводы нашла, чтобы воспрепятствовать? Спустя время, когда я окончательно осознала, насколько между нами всё серьёзно, мы полетели знакомиться с родителями в Киев.
С первой женой Галиной.
И… у них сразу сложились очень хорошие отношения. Толя всегда был максимально внимателен ко всему, что касалось моей семьи, наших встреч, моих поездок в Киев. На любую просьбу откликался искренне и сразу. У Толи был дар собирать слова в афоризмы. Так вот он говорил: «Что такое любовь? Любовь – это предельное внимание друг к другу». Всё просто, без эпитетов, но как честно и как правильно!
Александр Ширвиндт: «Юля училась на моём курсе. И вся эта уникальная ситуация разворачивалась на моих глазах. Толя начал вдруг говорить мне комплименты, не принятые в нашем дружеском кругу. Начал просить меня: «А можно я посижу, посмотрю, как ты преподаёшь?» Я, умилённо развесив уши, его пускал. А репетировали мы акт из Юрия Олеши. И Юлька там тоже репетировала. Толя исправно снимал все репетиции. Мотивируя всё тем, что сам намыливается преподавать во ВГИКе. Я ему вдохновенно говорил о педагогике… старый кретин. А оказывается, он совершенно патологически влюбился в Юльку… Она и сейчас чиста и прелестна. А тогда она была совершенная Бэмби, да ещё провинциальная. И лет – штук восемнадцать. И её очень опекал куратор курса Буров. А потом, когда у них с Толей всё состоялось и уже договорились с Юлькиными родителями, а те в обморок-то не упали, но очень удивились, меня попросили подготовить Бурова к этому удару. И я подготовил. Таким образом, что Буров натурально упал в обморок. Впрочем, не он один. Все тогда подумали, что Толя переборщил… И на тебе – такой замечательный, долгий, удивительный вышел роман…»
– Регистрацию в загсе мы не афишировали, пригласили лишь самых близких, человек десять. Свадьбу устроили позже, после венчания, которое прошло в храме Всех Святых у отца Артемия Владимирова на Красносельской. Как людям верующим венчаться для нас было принципиально.
Комплексов по поводу разницы в возрасте Толя никогда не испытывал, хотя вопросом об этом его замучили. Но, если нас принимали за отца и дочь, не расстраивались. Мы оба не из обидчивых оказались. Толя считал: мало ли кто что сказал? Люди все разные, каждый видит мир по-своему. Чего реагировать? Я соглашалась. Да и чувство юмора его всегда выручало.
Помню, в Евпатории, где в конце 80-х мы снимались в фильме «Смерть в кино», спускаемся как-то в подземный переход под центральной улицей, а там старушка сливы из сада продаёт. Толя остановился. Старушка стала товар нахваливать, говорит: «Ты возьми, милок, слив внучке, не пожалеешь!» Толя с чувством отвечает: «Бабушка, это не внучка!» – «Ну, так возьми дочке!» – «Бабушка, это не дочка! А сливы у вас червивые, я их покупать не буду!»
Анатолий Владимирович оставался очень молодым по духу человеком, а иногда даже сущим мальчишкой, он сохранил способность смотреть на мир по-детски – доверчиво и с любопытством.
Друзья, зная это, любили иногда его разыграть. Однажды мы приехали на дачу к Стычкиным (Алексей Стычкин – известный переводчик-синхронист, работал в Госкино, его сын Евгений Стычкин – актёр, крестник Ромашина. – Прим. авт.). Был май, и Толя предложил: «Ребята, а давайте посадим картошку! А то у вас одна трава на участке!» Вскопал грядку и посадил. Прошло лето, в сентябре мы опять приехали в гости. Толя говорит: «Картошку-то самое время выкапывать, давайте лопату». А Женя Стычкин заранее под картофельную ботву закопал маленькие дыньки-«колхозницы». Толя копнул под одним кустом, под другим – везде жёлтые дыни. Созвал всех – показывает и сам больше всех удивляется: «Разве так может быть – выросли дыни, а ботва картофельная?!» Ему и в голову не пришло, что это розыгрыш. Все просто умирали, потому что он как ребёнок попался на эту шутку. Когда всё открылось, Толя абсолютно не обиделся и смеялся вместе со всеми. Он был на редкость лёгким человеком!
За эту лёгкость, за юмор и азарт его очень любили друзья. Он действительно был безумно азартным человеком. Азартно жил (один из его ближайших друзей Шалва Чигиринский говорил, что в нём сто тысяч вольт), азартно играл. Неважно во что.
Раз в неделю обязательно ездил на корт. Если в теннис выигрывал – возвращался в особом настроении. Меня обучил нардам, и у нас стало традиций сражаться почти каждый вечер.
Надо было видеть, как он ненавидел проигрывать, как заводился! Кричал мне: «Ты – пёрышница! (Не фартовая, а именно пёрышница, почему так − не знаю.) Тебе просто везёт!» Но всё это – совершенно беззлобно, весело. Очень любил карты. У них сложилась преферансная компания: актёры Боря Хмельницкий и Валя Смирнитский, директор «Госконцерта» Владимир Панченко и Толя. Собирались по четвергам, и на всю ночь. Однажды Толю возмутило, что Боря зашёл не в ту масть. С выразительной мимикой, жестикулируя, Ромашин закричал: «Ты что делаешь?! Дважды – в черви! Я тебе сейчас нос откушу!» На что Боря ответил: «Как?! Разве ты можешь испортить такую красоту?!»
Утром по пятницам он больше двадцати лет ходил в баню. Ещё Толя иногда ездил на рыбалку с Александром Анатольевичем Ширвиндтом. У них были свои излюбленные места, исчезали там, бывало, на несколько дней. С Ширвиндтом Толю объединяло ещё и чувство юмора в превосходной степени. Они были равными оппонентами.
О нашей новой квартире в Мерзляковском переулке Александр Анатольевич пошутил: «Тут будет висеть табличка: «В этом доме родился Ширвиндт, а умер Ромашин».
Толя умел дружить. Самыми близкими друзьями у него были Алёша Стычкин, Боря Хмельницкий и совершенно не киношные люди – Шалва Чигиринский, Вадим Мильштейн. Это все те, к кому каждые выходные мы ездили в гости, на дачу, с кем справляли праздники, отмечали дни рождения, где Толю всегда просили исполнить его коронный номер – «Очи чёрные». А как роскошно они на два голоса с Хмельницким под Борин аккомпанемент пели «Пароход белый-беленький»! Боря и Алёша тоже уже ушли из жизни, и я до сих пор скучаю по ним.
Известно, что творческому человеку иногда необходимо побыть одному. Анатолий Владимирович разграничивал своё личное пространство?
− Какое личное пространство, какое уединение?! Об этом можно было лишь мечтать. Ни он, ни я даже не могли сказать: «Я пойду отдохну, закрой дверь». Мы семь лет прожили в крошечной однокомнатной квартире-студии, без единой двери, с кухней в четыре метра и сидячей ванной. У Толи до меня было два брака, и предыдущей жене Рите и дочери Маше он оставил трёхкомнатную квартиру. А эту получил, будучи уже разведённым. И ему вполне хватало.
Не знаю, какие у него были планы на будущее. По крайней мере, мне он говорил, что и не помышлял о новой семье. Сейчас думаю: а ведь это показательно, что люди в таких условиях смогли выжить, значит, им действительно было хорошо вместе. При этом мы оба оказались горячие, вспыльчивые, очень эмоциональные. Но ни разу не поссорились так, чтобы потом не разговаривать. Если пауза всё же повисала, один из нас просто говорил другому: «Ты будешь чай?» Другой откликался: «Буду», − и напряжение снималось.
Никаких обид, никакой злопамятности. Вот показательный случай. Как-то мы поехали по делам в Электросталь. Но наш видавший виды «Москвич» глох каждый час. На обратном пути, прямо на трассе, он встал. Толя долго пытался его завести. Я говорю: «Уже сорок минут прошло – бесполезно. Тормозни кого-нибудь, пусть нас на тросе дёрнут». Но тут, как назло, пошёл ливень, и никто не останавливался. Весь мокрый, Толя вернулся в машину, и вдруг она завелась. Попросил меня: «Сбегай, отвяжи трос, а то я ногу боюсь отпустить с газа». Я отвязала, бросила трос нашей собаке (мы вдвоём сидели сзади), захлопнула дверцу и, чтобы сесть со своей стороны, стала огибать машину. Но она вдруг сорвалась с места и… унеслась.
А я мало того что одна, без копейки денег, без документов, так ещё и под проливным дождём. Стою, жду, надеюсь, что муж, обнаружив «некомплект», вернётся. Пятнадцать минут стою, полчаса стою – нет мужа. В общем, промокла до костей. И поняла – надеяться уже не на что. Стала ловить попутки − размахиваю руками, прыгаю на обочине – никакой реакции. Только где-то через час около меня притормозил пустой автобус. Добрый водитель бесплатно подбросил меня до Павелецкого вокзала да ещё дал пятачок на троллейбус.
Когда я наконец добралась до дома, Толя с собакой высматривали меня с балкона. Мы так хохотали! Оказывается, в пути он со мной ещё и разговаривал! Я спрашиваю: «А тебя не смутило, что я не отвечала?» «Нет. Я думал, ты дремлешь». Даже пёс ему подсказывал, что что-то не так, всё время поскуливая. Тщетно. Лишь, воскликнув: «Юлечка, посмотри, это Ельня! Какое прекрасное русское название!» – Толя глянул в зеркало и обнаружил, что меня нет. Казалось бы, повод для обиды, скандала. Но только не для нас.
Толя никогда на меня не давил, не поучал с высоты своего возраста. И он был начисто лишён эгоизма. Нередко у нас останавливались мои родственники, друзья, Толин брат. И не на день-два! У меня есть близкая подруга детства, которая уже давно эмигрировала в США. И вот однажды Лена прилетела на полмесяца ко мне в Москву, просто так, повидаться. У нас одна комната, одна кровать. Но Толя совершенно без проблем стелил себе матрас на пол.
Как-то Лена была в ресторане, пришла под утро. Я уже заснула, дверь ей пришлось открывать Толе. Едва улеглись, потушили свет, как вдруг Лена просит: «Толечка, а можно попить?» Толя встаёт со своего матраса и приносит ей стакан воды. Через некоторое время опять: «А можно ещё попить?» И он опять приносит ей стакан воды. Она выпила и говорит: «А почитать ничего нету?» Он лишь рассмеялся: «Радинская, спи уже!» Даже не представляю, какой бы ещё человек реагировал на всё без тени раздражения.
Забыла сказать, у нас ведь в этой квартире ещё жили собаки, кот и говорящий попугай, который постоянно орал разными голосами и каждые три минуты имитировал звонок телефона. Гости покупались: «А почему вы трубку не берёте?» Собак Толя очень любил, подбирал дворняг на улице. Называл всегда похоже – Юл или Юлдус. Я удивлялась: «Ну что за имя такое, совсем не собачье?» А Толя говорил: «Это в честь тебя. А ещё был такой актёр – Юл Бриннер…»
Одного Юла, очень красивого, помесь с лайкой, мы взяли прямо в нашем дворе. Когда он был щенком, кто-то полоснул ему ножом по горлу. Он выжил, но нервная система навсегда осталась травмированной – лаем захлёбывался на любой шорох. Многие соседи пытались брать его домой, но не уживались и выпускали обратно. А мы ужились. Хороший был пёс, умнейший, только жуткий драчун. И вот как-то на даче Юл насмерть сцепился с другим кобелём, был весь разорван, едва дышал. В ветеринарной клинике спасти его не смогли. И тогда Толя с дачи повёз мёртвого Юла в московскую квартиру, чтобы собака попрощалась с домом, а потом – снова на дачу, хоронить. Это так много говорит о человеке…
С квартирой в итоге нам помог Иосиф Давыдович Кобзон. Они с Ромашиным были знакомы – выступали вместе в сборных концертах на гастролях. Устав жить в таких условиях, мы составили письмо в мэрию, и Кобзон дал ему ход. Очень скоро мы получили ответ с такой резолюцией Лужкова, что можно было претендовать хоть на «царские хоромы» (не в подарок, конечно, а купить по себестоимости). Но Анатолию Владимировичу это было стыдно. Когда я говорила: «Толя, проси только в этом же микрорайоне», − он отвечал: «Как ты смеешь?!» Я говорила: «Толя, ну почему ты взял двух-, а не трёхкомнатную?» − он отвечал: «Юля, люди до сих пор в бараках живут!» Это в нём тоже было питерское, очень настоящее – вначале думать о других, потом о себе, необыкновенная щепетильность и скромность.
Ездил он на отечественных автомобилях. Когда мы познакомились, у него была четвёртая модель «Жигулей». После аварии был куплен «Москвич», тот самый, который постоянно глох. Ну а за ним – крошечная «Ока», на которой профессор Ромашин приезжал преподавать во ВГИК и не комплексовал абсолютно. Режиссёр Сергей Соловьёв замечательно рассказывает одну историю. Ехал он как-то на своём «Мерседесе» на «Мосфильм». И вдруг видит, как его упорно преследует «Ока». И сигналит ему, и фарами моргает.
Соловьёв решил – за рулём сумасшедший, надо держаться подальше. Уходит вправо – и «Ока» вправо, берёт влево – и «Ока» влево, да ещё впритирку идёт, на самом хвосте. «Просто идиот какой-то! – думает Соловьёв. – Ну что же это такое?!» В этот момент «Ока» из последних сил разгоняется, обходит «Мерседес», подрезает его и тормозит. В бешенстве Соловьёв останавливается, выскакивает из машины – мол, сейчас разберусь! И видит, как из «Оки», не торопясь, появляется народный артист РСФСР Анатолий Ромашин, который говорит: «Ну что, старик, это всё, на что я заработал!» Вот в этом весь Толя!
На съемках фильма "Именем революции"1963 год.
Сергей Урсуляк, режиссёр: «Есть такой морской термин: все вдруг. Все вдруг − и корабли разворачиваются, резко меняя курс. Именно так Анатолий Владимирович Ромашин объяснял все резкие перемены в своей судьбе. Все вдруг – и молодой моряк Анатолий Ромашин уходит с флота, не имея внятных дальнейших перспектив. Все вдруг – и известный артист Ромашин уходит из Театра Маяковского, где проработал треть своей жизни. Уходит не в результате скандалов или интриг. А по причине того, что стыдно выходить на сцену, не испытывая радости… И ещё одну фразу любил повторять Анатолий Владимирович: «Возраст − это не количество прожитых лет, а количество оставшихся мгновений». Может быть, именно этот взгляд дал ему мужество стать отцом в 65 лет».
– Он очень хотел, чтобы фамилия продолжалась. Две взрослые дочери от предыдущих браков у него уже были. Узнав о моей беременности, Толя даже перестал бриться, чтобы не сглазить, и ходил с бородой. Когда стало ясно, что родится мальчик, задумались, как его назвать. Толе привиделось – Николай, а я была категорически против, хотела – Никита. Решили положиться на жребий. Написали на бумажках – Никита, Дмитрий, Николай, Алексей − и бросили в шапку. Тянули по очереди, чтобы были равные шансы. И оба вытащили одно и то же имя – Дмитрий!
Получилась аббревиатура ДАР – Дмитрий Анатольевич Ромашин. Толя счёл это за особый знак, говорил: «Это мне подарок оттуда», – и показывал на небо. Отцом он оказался удивительным. Часами мог заниматься ребёнком. Часто брал его утром, кормил, а потом бродил с коляской, пока я не высплюсь. Днём они вместе играли в солдатики, читали, у них были свои «мужские» разговоры. С рождением Димы Толя старался как можно больше бывать дома. Говорил – жить теперь хочется долго-долго…
Диминым крёстным стал Мстислав Леопольдович Ростропович. Они познакомились в августе 1991 года у Белого дома. Двое суток провели рядом, с тех пор поддерживали очень искренние, добрые отношения. Когда Толи не стало, Мстислав Леопольдович не раз навещал его могилу на Ваганьково. Бывая в Москве, просто звонил мне и говорил: «Я хочу поехать на кладбище. Поехали вместе!» Вот так – без дат, в будни, по велению души. Это дорогого стоит. А в 2002 году маэстро пригласил меня на празднование своего 75-летнего юбилея в Букингемском дворце. Там собрался весь высший свет Европы. Для меня это было огромной честью! Своего крестника, нашего Диму, Мстислав Леопольдович тоже не обделял вниманием, всегда о нём помнил.
Сейчас Диме уже восемнадцать, он, несомненно, гуманитарий. Окончив школу, поступил в английский колледж в Дилижане. Весной Дима вернулся из Эдинбурга. Проект, который делала его группа, выиграл, и ребята оказались в числе двадцати пяти счастливчиков, которых в Шотландию пригласил принц Чарльз. Они жили в одном из его замков, регламент включал совместное чаепитие и общее фото. В заключение по этикету студенты встали, и принц каждому пожал руку.
Я рада, что многие черты передались сыну от отца. Это настойчивость, принципиальность, доброта, юмор. За несколько дней до Толиной смерти мы всей семьей были на фестивале детских фильмов в «Орлёнке». Элем Климов, глядя на нашего ребёнка, тогда сказал Толе: «Это лучшее, что ты в жизни сделал».
Вы с Анатолием Владимировичем вместе играли в одном театре – «Театре Луны». Не уставали друг от друга − всё время рядом?
− Нет, что вы! «Театр Луны» возник неожиданно. Вначале туда попала я. Худрук «Луны» Сергей Проханов как раз набирал труппу. Пришёл в Щукинское училище, посмотрел наш показ по сцендвижению и предложил мне роль в спектакле «Византия» по пьесе Гумилёва «Отравленная туника». Начали репетировать, и как-то Проханов обмолвился, что пока не знает, кого пригласить на роль императора Юстиниана. Я говорю: «Ну, а вот Анатолий Владимирович Ромашин?» Сергей Борисович отвечает: «Я был бы счастлив! Не знаешь, как с ним связаться?» − «Знаю. Это мой муж». У Проханова чуть инфаркт не случился! Вскоре он пришёл к нам домой, они с Толей всё обсудили и договорились. Проханов настоял, чтобы я нашла себе творческий псевдоним. Юлия Иванова звучит несценично. Толя предложил мне взять эстонскую фамилию его матери. Так я на время стала Юлианой Оррен, но давно уже прошу, чтобы в программках и титрах писали – Ромашина.
Спектакль «Византия» шёл много лет. Позже мы вдвоём оказались заняты ещё в одной постановке – «Старый новый Фауст». Отыграв, мы всю работу оставляли в театре. Не помню, чтобы дома постоянно велись разговоры о спектаклях, съёмках, моём институте. Мы не были фанатами профессии настолько, чтобы она заменяла нам жизнь. Работа – очень важна, любима, неотъемлемая часть жизни, но точно не главное.
Наша служба в «Луне» оказалась очень кстати и в материальном плане. Кино почти не снималось, сбережения сожгла инфляция, я – студентка. В то время от безысходности многие актёры уезжали из страны. Но у Толи и мысли такой не возникало! А потом мне повезло – утвердили на главную роль в «Азбуку любви» − один из первых русских сериалов. Он два года вполне приемлемо кормил нас. «Кошелёк» у нас был общий – сегодня один заработает, завтра другой. Потом началось время антреприз. В общем, как-то выплыли. Но в нашей семье никогда не было принято вести отсчёт от того, сколько у нас денег. Толя говорил: «Какая пошлость, что всё вокруг измеряется курсом доллара!»
С 1986-го Анатолий Владимирович стал преподавать во ВГИКе. Собирался туда всегда с радостью, для него это стало настоящим творчеством. Как-то сказал мне: «Понимаешь, учитель – это человек, который со своих вершин спускается до несовершенства учеников и вместе с ними вновь совершает восхождение». Студентов своих Толя обожал, говорил, что все они очень талантливы. Алёна Бабенко, Аня Михалкова, Эвклид Кюрдзидис, Катя Никитина, Алиса Признякова, Володя Майсурадзе. Когда Толе подарили видеокамеру, он стал снимать репетиции, отрывки и потом, просматривая со студентами, разбирал. Он этим горел, жил! Мечтал построить на нашей даче сцену, чтобы играть там со студентами спектакли. Но не успел.
Утром 8 августа 2000 года Анатолий Ромашин один поехал на дачу в Пушкино. На своём участке он начал срезать электропилой старую засохшую сосну. Внезапно это крупное дерево стало стремительно падать и рухнуло прямо на Ромашина. Спасти актёра было невозможно. Смерть наступила мгновенно. До своего 70-летия он не дожил чуть меньше пяти месяцев.
– Толя не боялся смерти, не рассуждал о том, что жизнь слишком коротка. Когда-то давно цыганка нагадала, что ему будет отпущено 83 года. Он в это верил. Но человек предполагает… За неделю до трагедии Толя проснулся утром в смятении. И рассказал, что ему приснилась его мама. Я стала успокаивать: «Ничего страшного. У меня есть подруга в Киеве, её мама давно умерла, и когда она подруге снится, то всё складывается очень хорошо». На что Толя ответил: «Но мне мама не снилась уже много-много лет…»
Думаю, это и был знак, но в тот момент я не придала ему значения… А потом наступила пустота. Всё было заполнено человеком, и вдруг его не стало. Пустота. И очень больно. Нашему сыну было всего три года. Как могла, я ему всё объяснила. И Дима спросил: «А кто теперь нас будет защищать? Бог?»
А через полгода сгорела дача. Вдвойне было обидно, потому что на этой даче Толя всё делал своими руками – и проект разрабатывал, и часть мебели мастерил. Душу вкладывал! Ещё одна ниточка оборвалась.
Когда подряд такие испытания – выдержать очень трудно. Справиться мне помог Толин друг Шалва Чигиринский. Есть формулировка – «возмещение по потере кормильца». Эту функцию выполняет государство, но в нашем случае ещё откликнулся и Шалва. Он сделал всё, чтобы мы не нуждались. Димино образование, наш ежегодный отдых – всё это его помощь. Когда сгорела дача, Шалва тут же сказал: «Завтра же вы с сыном куда-нибудь уедете». Я возразила: «Ну, об этом не может быть и речи!» – и услышала: «Тебя никто не спрашивает. Выбирай – куда». Я апатично предложила: «Наверное, на море». «Нет! Вы будете кататься на горных лыжах!» И он отправил нас в Андорру, каждому взял индивидуального тренера.
На лыжах я в жизни не стояла. И, как я потом анализировала, именно это меня и спасло. Если бы лежала в жаркой стране под солнцем, то бесконечно прокручивала бы всё в голове и сходила с ума. Зато, спускаясь с горы, я думала лишь об одном – чтобы не упасть. И такая стресс-терапия оказалась лучше любых лекарств и психологов. Вернулась я окрепшая духом, за что Шалве бесконечно благодарна.
Спустя четыре года в моей жизни случился второй брак (с продюсером, режиссёром Вадимом Дубровицким. – Прим. авт.). Я пришла к Шалве: «Спасибо тебе за всё. Вот, выхожу замуж, поэтому от материальной помощи хочу отказаться». И тут Шалва говорит: «Зачем? А вдруг ты с ним поссоришься?» Когда я пересказала это своему папе, то услышала: «Юль, так сказать может только родной брат или отец». С тех пор говорю − я еврейка по Шалве, потому что для меня этот человек – родственник. Как он и предвидел, брак мой распался, и я воспитываю второго сына, Даниила, одна. А Шалва по-прежнему присутствует в нашей жизни.
С Толей мы прожили двенадцать лет. Целая жизнь! Я думаю об этом с благодарностью и радостью. Да, с радостью. Потому что уныние Толя считал одним из самых больших грехов.
Автор: Мария Сперанская
