Что общего между нами и теми, кто жил 400 лет назад в Московии? Характер неизменен? Пристрастия всё те же? Или народ меняется, как бродит своим ложем река? Десятки иностранцев бродили по Руси четыреста – пятьсот лет назад, оставляя заметки. Они изучены академически. Всё, что ниже, имеет свои ссылки и источники.
Итак, «мы – те же», пусть в частностях?
А) Вся надежда – на Самого.
«За каретою царя везли ящик: в него были опускаемы все просьбы, которые подавал Царю народ, преследуя его громким криком" (Сведение о путешествие принца Иоанна Датского в Россию. 1602) (Фридрих Аделунг, С.72)
Б) Любовь к испанским винам
С.21 «Царь… посылает каждому вина различных сортов, а чаще Испанского, Канарского и в этом роде, а собеседникам дают для питья большие кубки немецкой работы» (Жак Маржерет, 1601 – 1611) (Фридрих Аделунг, С.21)
В) Исход детей
Борис Годунов: «…повелел из московских детей выбрать 18 благородного происхождения; из них 6 было отправлено в Любек, 6 в Англию и 6 во Францию; их там отдали в школы, и они без труда выучились иностранным языкам. Но до сих пор из них в Россию воротился только один, тот самый, кого Карл, Король Шведский, дал… в переводчики; имя его было Димитрий. Прочие не возымели ни малейшего желания возвратиться в Россию, но пустились в свет каждый своим путем» (Конрад Бусов, 1601 – 1613) (Фридрих Аделунг, С.31)
Г) Как удержать народ
Борис Годунов: «..объявил стране великую милость, т.е., что он намерен выписать ученых людей из Германии, Англии, Испании, Франции, Италии и т.д., и завести училища различных языков. Но попы и монахи воспротивились тому и ни за что не хотели на то согласиться, представляя Царю, что их отечество велико и обширно, но пользуется единством веры, нравов и языка; а если Русских выучить другим языкам, кроме родного, то в стране обнаружатся волнения и расколы, и потому внутренний мир нельзя будет так легко поддержать, как прежде…» (Конрад Бусов, 1601 – 1613) (Фридрих Аделунг, С.31)
Или – мы другие? Пусть тоже в частностях.
А) Ненависть к телятине
«Во всей России не едят телятины, потому что это запрещено Церковью» (Жак Маржерет, 1601 – 1611) (Фридрих Аделунг, С.13)
При построении крепости Орел… работников оставили совершенно без съестных припасов, «наконец, голод заставил их, одного из своих, того, что был пожирнее, убить и, таким образом, удовлетворить сильной потребности голода. Другие, будучи не в состоянии питаться человеческим мясом, были вынуждены голодом убить теленка. Когда это дошло до сведения Великого Князя, то он приказа тех, кто ел телячье мясо, сжечь и пепел бросить в воду, те же, которые питались человеческим мясом, были прощены и помилованы. Таким образом у Русских считается большим грехом и более достойным наказания есть телячье, чем человеческое мясо» (Петр Петрей. 1615) (Фридрих Аделунг, С.72)
Б) Выйти замуж при живом муже
Некоторого рода духовное братство в Москве: «оно тогда состояло из людей, которые выздоравливали после тяжкой болезни, уже приготовившись ко смерти принятием св. тайн; по выздоровлении они обязаны были в продолжении всей остальной жизни носить род монашеского платья. Жены таких мужей считались вдовами и еще при жизни их могли выходить замуж» (Жак Маржерет, 1601 – 1611) (Фридрих Аделунг, С.13)
В) Холодность любви
«Любовь супругов по большей части холодна… потому что они женятся на девушках, которых никогда прежде не видали… Они почитают…мало целомудренною ту женщину, которую видят чужие и посторонние» (Герберштейн, С.75)
Мы давно демонстрируем наших женщин, и по части холодности любви – это точно не так, а вот свойство – то же или уже измененное – , которое бы следовало обсудить. Барон Герберштейн (1556 г.) пишет так: «Этот народ имеет более наклонности к рабству, чем к свободе – ибо весьма многие, умирая, отпускают на волю нескольких рабов, которые однако тотчас за деньги продаются в рабство другим господам» (Герберштейн, С.76).
Так ли это? Мы изменились или нет? В этом ли фундаментальная черта народа, или же это неприязненные заметки досужего наблюдателя – немецкого барона?
Итак – свобода или,подчинение? Риски или служение за свой кусок? Рваться или уползать под защиту? Есть ли здесь золотая середина? Нужно ли быть другими – в этом вызовы, на которые все равно придется отвечать, когда мир меняется, как перчатки.
Источники: Аделунг Фридрих. Критико-литературное обозрение путешественников по России до 1700 года и их сочинений, увенчанное Большой Демидовскою наградой. Часть II. М.: Императорское общество истории и древностей российских при Московском университете. 1864
Записки о Московии Барона Герберштейна (с латинского Базельского издания 1556 года). С.- Петербург, Типография В.Безобразова и комп., 1866
Яков Миркин
К этому можно добавить впечатления маркиза Астольфа де Кюстина, пусть и спустя 200 лет
«Чем больше я узнаю Россию, тем больше понимаю, отчего император запрещает русским путешествовать и затрудняет иностранцам доступ в Россию. Российские порядки не выдержали бы и двадцати лет свободных отношений между Россией и Западной Европой. Не верьте хвастливым речам русских: они принимают богатство за элегантность, роскошь — за светскость, страх и благочиние — за основания общества. По их понятиям, быть цивилизованным — значит быть покорным; они забывают, что дикари иной раз отличаются кротостью нрава, а солдаты — жестокостью; несмотря на все их старания казаться прекрасно воспитанными, несмотря на получаемое ими поверхностное образование и их раннюю и глубокую развращенность, несмотря на их превосходную практическую сметку, русские еще не могут считаться людьми цивилизованными. Это татары в военном строю — и не более».
***
…задаюсь вопросом, характер ли народа создал самодержавие, или же самодержавие создало русский характер, и, подобно немецкому дипломату, не могу отыскать ответа…
***
Здесь народ и правительство едины; даже ради того, чтобы воскресить погибших, русские не отреклись бы от чудес, свершенных по воле их правителя, — чудес, свидетелями, соучастниками и жертвами которых они являются. Меня же более всего удивляет не то, что человек, с детства приученный поклоняться самому себе, человек, которого шестьдесят миллионов людей или полулюдей именуют всемогущим, замышляет и доводит до конца подобные предприятия, но то, что среди голосов, повествующих об этих деяниях к вящей славе этого человека, не находится ни одного, который бы выбился из общего хора и вступился за несчастных, заплативших жизнью за самодержавные чудеса. Обо всех русских, какое бы положение они ни занимали, можно сказать, что они упиваются своим рабством.
***
Россия — это лагерная дисциплина вместо государственного устройства, это осадное положение, возведенное в ранг нормального состояния общества.
***
Перед вами всякую минуту возникает образ неумолимого долга и покорности, не позволяя забыть о жестоком условии человеческого существования – труде и страдании! В России вам не позволят прожить, не жертвуя всем ради любви к земному отечеству, освященной верой в отечество небесное.
***
Страна эта, говоря по правде, отлично подходит для всякого рода надувательств; рабы есть и в других странах, но чтобы найти столько рабовпридворных, надо побывать в России. Не знаешь, чему дивиться больше, — то ли безрассудству, то ли лицемерию, которые царят в этой империи; Россией по-прежнему правят с помощью скрытности и притворства… В этой стране признать тиранию уже было бы прогрессом.
***
Пусть даже Россия не пойдет дальше дипломатических притязаний и не отважится на военные действия, все равно ее владычество представляется мне одной из опаснейших вещей в мире. Никто не понимает той роли, какая суждена этому государству среди европейских стран: в согласии со своим устройством оно будет олицетворять порядок, но в согласии с характером своих подданных под предлогом борьбы с анархией начнет насаждать тиранию
***
Россия — нация немых; какой-то чародей превратил шестьдесят миллионов человек в механических кукол, и теперь для того, чтобы воскреснуть и снова начать жить, они ожидают мановения волшебной палочки другого чародея.
***
После нашествия монголов славяне, до того один из свободнейших народов мира, попали в рабство сначала к завоевателям, а затем к своим собственным князьям. Тогда рабство сделалось не только реальностью, но и основополагающим законом общества. Оно извратило человеческое слово до такой степени, что русские стали видеть в нем всего лишь уловку; правительство наше живет обманом, ибо правда страшит тирана не меньше, чем раба. Поэтому, как ни мало говорят русские, они всегда говорят больше, чем требуется, ибо в России всякая речь есть выражение религиозного или политического лицемерия.
***
Обилие ненужных предосторожностей дает работу массе мелких чиновников; каждый из них выполняет свои обязанности с видом педантическим, строгим и важным, призванным внушать уважение к бессмысленнейшему из занятий; он не удостаивает вас ни единым словом, но на лице его вы читаете: «Дайте мне дорогу, я — составная часть огромной государственной машины». Эта составная часть, действующая не по своей воле, подобна винтику часового механизма — и вот что в России именуют человеком!
***
обилие предосторожностей, которые здесь почитают необходимыми, но без которых прекрасно обходятся во всех других странах, показывало мне, что я стою перед входом в империю страха, а страх заразителен, как и грусть: итак, я боялся и грустил… из вежливости… чтобы не слишком отличаться от других.
***
Этот народ, лишенный досуга и собственной воли, — не что иное, как скопище тел без душ; невозможно без трепета думать о том, что на столь огромное число рук и ног приходится одна-единственная голова. Деспотизм — смесь нетерпения и лени; будь правительство чуть более кротко, а народ чуть более деятелен, можно было бы достичь тех же результатов менее дорогой ценой, но что сталось бы тогда с тиранией?.. люди увидели бы, что она бесполезна. Тирания — мнимая болезнь народов; тиран, переодетый врачом, внушает им, что цивилизованный человек никогда не бывает здоров и что чем сильнее грозящая ему опасность, тем решительнее следует приняться за лечение: так под предлогом борьбы со злом тиран лишь усугубляет его. Общественный порядок в России стоит слишком дорого, чтобы снискать мое восхищение. Если же вы упрекнете меня в том, что я путаю деспотизм и тиранию, я отвечу, что поступаю так нарочно. Деспотизм и тирания — столь близкие родственники, что почти никогда не упускают возможности заключить на горе людям тайный союз. При деспотическом правлении тиран остается у власти долгие годы, ибо носит маску.
***
Мы, жители Запада, видим в государственном преступнике, заключенном в петербургскую крепость, лишь невинную жертву деспотизма, русские же видят в нем отверженного. Вот до чего доводит политическое идолопоклонство. Россия — страна, где беда покрывает незаслуженным позором всех, кого постигает.
***
Притворное смирение кажется мне величайшей гнусностью, до какой может опуститься нация рабов; бунт, отчаяние были бы, конечно, более страшны, но менее подлы; слабость, которая пала так низко, что не позволяет себе даже жалобного стона — этого утешения невольников; страх, изгоняемый страхом еще более сильным, — все это нравственные феномены, которые невозможно наблюдать
***
Я не упрекаю русских в том, что они таковы, каковы они есть, я осуждаю в них притязания казаться такими же, как мы. Пока они еще необразованны — но это состояние по крайней мере позволяет надеяться на лучшее; хуже другое: они постоянно снедаемы желанием подражать другим нациям, и подражают они точно как обезьяны, оглупляя предмет подражания. Видя все это, я говорю: эти люди разучились жить как дикари, но не научились жить как существа цивилизованные, и вспоминаю страшную фразу Вольтера или Дидро, забытую французами: «Русские сгнили, не успев созреть».
***
— Вы знаете Россию? — спросил я у него.
— Нет, сударь, но я знаю русских; они часто проезжают через Любек, и я сужу о стране по лицам ее жителей.
— Что же такое страшное прочли вы на их лицах, раз уговариваете меня не ездить к ним?
— Сударь, у них два выражения лица; я говорю не о слугах — у слуг лица всегда одинаковые, — но о господах: когда они едут в Европу, вид у них веселый, свободный, довольный; они похожи на вырвавшихся из загона лошадей, на птичек, которым отворили клетку; все — мужчины, женщины, молодые, старые — выглядят счастливыми, как школьники на каникулах; на обратном пути те же люди приезжают в Любек с вытянутыми, мрачными, мученическими лицами; они говорят мало, бросают отрывистые фразы; вид у них озабоченный. Я пришел к выводу, что страна, которую ее жители покидают с такой радостью и в которую возвращаются с такой неохотой, — дурная страна.
