Белорусско-еврейское "противостояние": чем неугодна Минску Маша Брускина?
Казнь Марии Брускиной. Фото из архива вермахта
ДОКУМЕНТ ПЕРВЫЙ — ИЗ МИНИСТЕРСТВА КУЛЬТУРЫ БЕЛАРУСИ
В соответствии с поручением администрации президента Республики Беларусь от 24 ноября 2015 г. №28/8-1831 министерством культуры рассмотрено Ваше обращение с приложенным текстом письма научного редактора "Электронной еврейской энциклопедии" А.Торпусмана на имя президента Республики Беларусь А.Г.Лукашенко.
По существу поднятых в письме вопросов сообщаем следующее.
Считаем, что главной причиной многолетнего "противостояния" авторов обращений и ряда белорусских историков является наличие нескольких версий имени казненной девушки и отсутствие серьезных документальных подтверждений в пользу признания ее Марией Брускиной.
Суть заключается в следующем. 11 августа 1944 г. в газете "Комсомольская правда" были опубликованы две фотографии, обнаруженные, как было сказано в сопроводительном тексте, советскими воинами при освобождении Минска. Снимки запечатлели казнь через повешение неизвестных патриотов — мужчины, юноши и девушки.
В начале 1946 г. в музей был передан из Польши вариант этих же фотосюжетов, а затем из разных источников (из Москвы, Каунаса, Одессы и др.) стали поступать все новые снимки, в том числе других казней, состоявшихся в Минске в тот же день, 26 октября 1941 г. Постепенно из них сложился событийный ряд, позволивший воссоздать картину этого трагического дня, в течение которого фашисты публично казнили в разных районах города (на ул. К.Маркса, в сквере напротив Дома офицеров, на ул. Ворошилова (ныне Октябрьской) и на Комаровке) 12 подпольщиков и советских военнопленных, которых патриоты пытались спасти от концлагеря.
Вскоре после войны родственники, знакомые, товарищи по подполью опознали на фотографиях восемь погибших, в том числе руководителей подпольной группы Кирилла Ивановича Труса и Ольгу Федоровну Щербацевич, сына Ольги Федоровны школьника Владлена Щербацевича.
Неузнанными остались трое мужчин, а также девушка, принявшая смерть вместе с К.Трусом и В.Щербацевичем у проходной дрожжевого завода по улице Ворошилова (ныне Октябрьской).
Неординарные сюжеты трагедии, отраженной на фотографиях, привлекли внимание ученых и общественности. С конца 40-х годов XX столетия они бесчисленное количество раз воспроизводились в печати, вошли практически во все фундаментальные издания по военной истории, использовались в документальных фильмах. Начиная с 1946 г. и до настоящего времени экспонировались в музее.
После выхода в свет в 1961 г. 2-го тома "Истории Великой Отечественной войны", в котором был помещен один из снимков, появилась первая версия имени казненной девушки. Жительница г. Жданова (ныне Мариуполь, Украина) Н.К.Шарлай и ее мать опознали на фотографии свою сестру и дочь Тамару Кондратьевну Горобец — делопроизводителя штаба одной из воинских частей, пропавшую без вести в 1941 г. Представленные родственниками Т.Горобец ее довоенные фотографии, снимки казни неизвестной девушки прошли экспертизу в Минске, в научно-техническом отделе МВД БССР. В результате было установлено совпадение по шести признакам: по форме лица, высоте лба, высоте носа, величине рта, положению углов рта, форме подбородка. Некоторые различия были лишь в форме бровей и высоте подбородка, что не позволило эксперту однозначно ответить на запрос в отношении Т.Горобец. Заключение экспертизы хранится в Национальном архиве Республики Беларусь (Ф. 4386, on. 1, д. 29, л. 16). Тем не менее, версия о Т.Горобец имеет право на существование. В пользу ее говорят имеющиеся свидетельства о том, что казненная девушка не являлась минчанкой.
В целом о зарождении антифашистского подполья в Минске летом 1941 г. сохранилось крайне мало документальных источников. Т.Горобец могла находиться среди персонала одного из лазаретов для советских военнопленных в Минске, вести там работу по спасению людей, контактируя при этом с подпольной группой К.Труса — О.Щербацевич.
Вторая версия имени погибшей девушки появилась в 1968 г., причем одновременно в Москве и Минске. Московские журналисты Л.Аркадьев, А.Дихтярь и А.Вергелис совместно с сотрудником газеты "Вечерний Минск" В.Фрейдиным неожиданно быстро пришли к однозначному выводу, что казненная девушка — это выпускница бывшей 28-й минской школы М.Б. Брускина (на снимке).
Сотрудники Партийного архива Института истории партии при ЦК КПБ (ныне — Национальный архив Республики Беларусь), где были сосредоточены все материалы по Минскому антифашистскому подполью, немедленно подняли соответствующие документы, однако следов подпольной деятельности М.Брускиной не обнаружили. Было установлено, что поспешно собранные журналистами материалы основывались на второстепенных свидетельствах людей, которые не имели никакого отношения к деятельности подполья (родственников, знакомых М.Брускиной, "опознавших" ее только спустя 20 лет после того, как снимки казни получили широкую известность).
Тем не менее эти материалы были растиражированы в средствах массовой информации Советского Союза и ряда зарубежных стран.
В 1971 -1972 гг. по заданию правительственных органов кропотливую работу по установлению имени казненной девушки проделали сотрудники 4-го отделения 2-го управления КГБ БССР, архивов КГБ БССР и Института истории партии при ЦК КПБ (в то время в последнем хранились все документы по истории Минского подполья), музея. Были тщательно изучены уголовные дела карателей, осуществлявших казнь, предателя Рудзянко, бывшей тюремной надзирательницы Самохваловой. Установлены и опрошены лица, входившие в группу О.Щербацевич — К.Труса, оказывавшие ей помощь или просто знавшие о деятельности патриотов. Были также опрошены оставшиеся в живых бывшие военнослужащие 5-го стрелкового корпуса, которые в 1941 г. ранеными находились в лазарете в здании Политехнического института. Ни в одном случае имени М.Брускиной обнаружено не было.
Вместе с тем в ходе данного поиска появились новые версии о личности погибшей девушки. По свидетельствам одной из бывших узниц тюрьмы, находившейся в одной камере с неизвестной, а также надзирательницы тюрьмы, девушка, называвшая себя Анной, была 22-24 лет, имела специальность медсестры и опыт работы по этой профессии и, что важно, совершенно не знала Минска, ибо была уроженкой центральных районов России.
В результате указанных исследований экспертами МВД и КГБ, учеными-историками было сделано заключение, что казненной девушкой является именно она: медицинская сестра Анна, работавшая в полевом госпитале 5-го стрелкового корпуса, предположительно уроженка Московской области. Более подробных сведений о ней собрать не удалось.
Кроме того, свидетели настойчиво говорили о светловолосой девушке далеко не школьного возраста. То, что это была не вчерашняя школьница (а Маша Брускина в июне 1941 г. закончила среднюю школу), хорошо просматривается и на всех имеющихся фотоснимках казни.
Очередной этап исследования вопроса относится к 1987 г. В этот период была создана квалифицированная комиссия из специалистов Института истории партии при ЦК КПБ, Института истории Академии наук БССР и Музея. Комиссия вновь тщательно изучила архивные документы Института истории партии, КГБ БССР и КГБ Литовской ССР (поскольку в казни принимал участие литовский полицейский батальон), материалы фондов Музея. Вновь были опрошены десятки участников подпольной борьбы и очевидцев событий. В итоге версия о Маше Брускиной подтверждения вновь не нашла.
По результатам работы комиссии была составлена обстоятельная справка и на основе собранных материалов членами комиссии А.М.Литвиным и М.Ф.Шумейко была подготовлена статья, которая в апреле 1988 года была опубликована в газетах "Звязда" и "Вечерний Минск".
Факт действительного существования девушки по имени Маша Брускина — минчанки, выпускницы 28-й средней школы, сомнений не вызывал. Однако комиссия вновь не обнаружила документально подтвержденных данных об участии М.Брускиной в деятельности минского подполья, о ее связях с группой К.Труса — О.Щербацевич или с подпольем в еврейском гетто, куда в силу своей национальной принадлежности могла входить девушка. Не упоминалось ее имя и в многочисленных, написанных сразу после войны, то есть по "горячим" следам событий, и в более позднее время (50-60-е гг. XX в.) воспоминаниях подпольщиков, в том числе подпольщиков Минского гетто.
Что касается идентификации фотографий казненной девушки с единственным сохранившимся, сильно отретушированным изображением М.Брускиной, опубликованным в газете "Пiянер Беларусi") от 17 декабря 1938 г., отдел криминалистических исследований МВД БССР не выявил комплекса необходимых идентификационных признаков внешности.
Этапы исследовательской работы по теме 1971-1972 гг. и 1987 г. отражены в новом фундаментальном совместном труде ведущих российских, белорусских и украинских военных историков "1941 год. Страна в огне" (вышла в свет в 2011 г. в Москве под редакцией академиков А.О.Чубарьяна, В.А.Смолия, А.А.Ковалени).
В связи с вышеизложенным, имя М.Брускиной не было упомянуто на установленных в 1976 и 1996 годах мемориальных досках в память о казненных 26 октября 1941 г. подпольщиках и военнопленных (в Центральном сквере, на здании Минского дрожжевого комбината по ул. Октябрьской и на здании завода им. Орджоникидзе по ул. В.Хоружей), а также на фотографиях казни в экспозиции Белгосмузея истории Великой Отечественной войны.
В 1980-х годах появилась еще одна версия имени казненной фашистами девушки. Жительница д. Новые Зеленки Червеньского района, увидев в музее фотографии казненной, опознала в ней свою родственницу — Александру Васильевну Линевич. Сотрудники Музея вместе со старшим научным сотрудником Института истории АН БССР кандидатом исторических наук, участником войны К.И.Доморадом, который долгие годы занимался изучением Минского подполья, выезжали в указанную деревню для опроса свидетелей. Все они единодушно утверждали, что на снимках изображена их односельчанка А.Линевич, незадолго до войны переехавшая в Минск. О ее казни в деревне узнали еще в январе 1942 г. Не случайно на местном памятнике имя девушки стоит в одном ряду с именами других героически погибших земляков. Причем односельчане, по их словам, даже не предполагали, что где-то девушку до сих пор считают неизвестной. Родные и близкие опознали на фото казни даже светлую кофточку, которую носила А.Линевич. Версия о гибели А.Линевич детально отражена в историко-документальной хронике "Память" Червеньского района (Минск, 2000).
О необходимости продолжения непредвзятых исследований в деле установления подлинного имени казненной девушки шла дискуссия во время "круглого стола" историков и на рабочей встрече ученых Беларуси и США, состоявшихся в 1991 и 1997 годах в Белгосмузее истории Великой Отечественной войны. Этой проблеме посвящен ряд публикаций белорусских историков в авторитетных научных изданиях.
Таким образом, по существу вопроса о возможности упоминания имени М.Б.Брускиной в новой экспозиции Музея, считаем необходимым отметить следующее. Анализ всего комплекса документальных материалов и свидетельств, имеющихся в распоряжении специалистов Института истории Национальной академии наук Беларуси, не позволяет утверждать, что девушка, казненная 26 октября 1941 г. в районе дрожжевого завода, является участницей Минского антифашистского подполья М.Б.Брускиной.
В этой связи Ваши обвинения в "научном антисемитизме" являются необоснованными. В экспозиции Музея в теме "Холокост" посредством фотографий и документов отражены следующие разделы: "Минское гетто и гетто в других городах", "Погромы и уничтожение еврейского населения", "Депортация еврейского населения из стран Западной Европы", "Сопротивление в гетто", "Праведники народов мира".
Ежегодно в Музее проводится церемония, посвященная Дню Катастрофы и героизма европейского еврейства.
О фактах героизма евреев на фронтах Великой Отечественной войны, в партизанских отрядах и антифашистском подполье в Беларуси имеется большое число публикаций, свидетельств в научной литературе, СМИ.
В Красную армию были призваны или вступили добровольно 110 тысяч белорусских евреев. На фронтах погибли 48 тысяч евреев- выходцев из Беларуси. 23 еврея-уроженца Беларуси были удостоены звания Героя Советского Союза, два стали полными кавалерами ордена Славы. Их имена увековечены в мемориальном зале Белорусского государственного музея истории Великой Отечественной войны. Именами героев названы улицы городов и других населенных пунктов.
Не забыты в Беларуси также имена евреев — уроженцев других регионов бывшего Советского Союза, внесших вклад в разгром германских агрессоров. Так, в Бресте, Пружанах, Старых Дорогах есть улицы имени командира танкового корпуса генерал-лейтенанта танковых войск С.М.Кривошеина, участника освобождения Беларуси. Он является также Почетным гражданином Глуска (1969) и Бреста (1974). Материалы об этих и других представителях еврейского населения широко представлены в музейных экспозициях Беларуси.
На территории Республики Беларусь установлено свыше 500 памятников жертвам Холокоста. Наиболее известный — мемориал жертвам гитлеровского геноцида "Яма".
Многие памятники описаны в существующей справочной литературе: в многотомных изданиях "Збор помнiкау гicтopыi i культуры Беларусi" и "Памяць. Гiсторыка-дакументальныя хронiki гарадоу i раенау Беларусi", в книге Михаила Ботвинника "Памятники геноцида евреев Беларуси", в журнальных и газетных статьях на эту тему, в данных минского "Музея истории и культуры евреев Беларуси".
Научная позиция ученых Института истории НАН Беларуси в отношении событий в Минске 26 октября 1941 г. отражена в фундаментальном совместном труде ведущих российских, белорусских и украинских военных историков "1941 год. Страна в огне. Россия и Беларусь в начальный период Великой Отечественной войны", который вышел в Москве в 2011 г. под редакцией А.О.Чубарьяна, А.А.Ковалени, В.А.Смолия; в сборнике научных статей "Мiнск i мiнчане: дзесяць стагоддзяу гiсторыi. Крынiцы па гiсторыi горада. Сацыяльныя структуры i паусядзеннасць: (да 945-годдзя Мiнска)", изданном в Минске в 2012 г. по материалам одноименной международной научной конференции, состоявшейся в Институте истории; в немалом количестве газетных публикаций разных лет.
Считаем, что экспозиция музея объективно повествует о героических и трагических событиях в судьбе Беларуси и всего мира, о подвиге народа Советского Союза и его Победе над немецко- фашистскими захватчиками.
Разумеется, экспозиция музея будет постоянно наполняться новыми материалами и документами для увековечения памяти о тех, кто воевал на фронтах, в рядах партизан и подпольщиков, о героически сражавшемся белорусском народе, включающем в себя людей разных национальностей.
Заместитель министра В.М.Черник.
ДОКУМЕНТ ВТОРОЙ: "НЕДОСТОВЕРНО, ПОСКОЛЬКУ ВСЕ СВИДЕТЕЛИ — ОДНОЙ НАЦИОНАЛЬНОСТИ…"
Василий Мечиславович Черник порадовал нас текстом, составленным не им. Текст содержит давнюю наглую ложь "опровергателей" надежно установленного факта: девушка, казненная нацистами 26 октября 1941 г., — выпускница школы № 28 города Минска Маша Брускина.
Непредвзятому читателю минское опровержение, на первый взгляд, может показаться убедительным. Черником изложены четыре конкурирующие версии: казненную звали 1) Тамара Горобец, 2) Маша Брускина, 3) некая бесфамильная Анна, 4) Саша Линевич. Ни на одной версии, уверяет замминистра, нельзя остановиться окончательно (хотя замминистра предпочитает третью и четвертую версии, выдвинутые "в пику", когда факт, что на снимках казни — именно Брускина, был уже надежно установлен). Прочитав текст вторично, легко заметить, что лишь об авторах версии "Маша" автор текста повествует враждебно и агрессивно. Вот такая, скажем, фраза: "… неожиданно быстро пришли к однозначному выводу". А не потрудился бы объяснить г-н замминистра, что означает в журналистском поиске "неожиданно быстро"? Два года неустанного поиска — это быстро или медленно? Понятно, что неопределенное "быстро" для опровергателя только средство опровергнуть, и ничего более. Потом замминистра еще раз повторит этот убийственный "аргумент": "поспешно собранные журналистами материалы". Даже и то, что не знакомые друг с другом минчанин Фрейдин и москвичи Аркадьев и Дихтярь, долго искавшие истину параллельно, пришли к одному и тому же выводу, по кривой логике недоброжелателя выглядит как зловещий вражеский сговор.
Подоплека вышеизложенного проста. Г-н Черник в своем ответе умалчивает, что, начиная с позднесталинской поры, Советский Союз стал страной с небывалым размахом государственного антисемитизма. Пик пришелся на 1948-1953 гг., но и в послесталинские "вегетарианские" времена госантисемитизм никуда не ушел. Советская Белоруссия (в отличие, скажем, от Азербайджана) стала одной из республик, где юдофобия была постоянной (за редчайшими исключениями) и очень последовательной. Замалчивалась Катастрофа, с памятников ее жертвам убиралось слово "евреи", надписи на еврейском языке стирались. Ведущий сотрудник минского Института философии Владимир Бегун под аплодисменты начальства и публики измышлял подлые сказки о всемирном еврейско-масонском заговоре, имя гениального художника Беларуси Марка Шагала в местной прессе всегда либо сопровождалось уничижительными и зловещими эпитетами, либо вообще замалчивалось. На этом фоне государственная "операция" по дискредитации имени белорусской героини-еврейки Брускиной в 1968-1987 гг. при всей экстравагантности была зауряднейшим явлением.
Ценная неопровержимая информация, добытая первоклассными журналистами и включавшая 18 запротоколированных свидетельств людей, хорошо знавших Машу при жизни и опознавших ее на фотографиях, сделанных одним из палачей-литовцев, была объявлена властями советской Белоруссии недостоверной. Почему? В архивах, на которые ссылается Черник и которые были хорошо знакомы послу Беларуси в Израиле и бывшему главе КГБ республики, ныне покойному Г.М.Лавицкому, это сформулировано так: недостоверно, поскольку все свидетели — одной национальности. Свидетели — родственники Маши (среди них – ее родной отец) и одноклассники (школа, в которой училась Маша, была еврейской). "Компетентным" организациям было дано задание: опровергнуть.
Для начала советую читателям ознакомиться с текстом небольшой документальной повести Льва Аркадьева и Ады Дихтярь "Неизвестная". В интернете ее можно найти по адресу: http://mb.s5x.org/homoliber.org/ru/kg/kg010002.html. Я цитирую отрывки из нее по изданию: альманах "Год за годом". (Москва, 1985, с. 265-307).
Вернемся теперь к аргументам, которыми Черник "опровергает" факты, представленные журналистами. Их факты-де "основаны на второстепенных свидетельствах людей, которые не имели никакого отношения к деятельности подполья". Пардон, г-н Черник, а люди, "опознавшие" Александру Линевич, имели ли они какое-то самое отдаленное отношение к Минскому подполью? Однако их свидетельства вы не объявляете "второстепенными". Почему? Да потому, что в этом случае вам ясно: лучше всех опознают человека на фотографии его близкие.
Следующий аргумент замминистра: свидетельства в пользу Маши не заслуживают внимания оттого, что якобы опознали ее "только спустя 20 лет после того, как снимки казни получили широкую известность". Опять же, Василий Мечиславович, далее вы без всяких опровержений и иронии сообщаете, что односельчане единогласно опознали в "неизвестной" Сашу Линевич "в 80-е годы", то есть спустя уже 40 лет после снимков, "получивших известность". По какому признаку вы производите такое разделение свидетелей? Не по национальному ли?
А по существу — каждому понятно: широкая известность снимков казни вовсе не означает стопроцентного охвата необходимой информацией всех возможных участников и свидетелей; запоздавшие свидетельства о казни можно считать лживыми только при наличии других, серьезных оснований.
Минск, улица Октябрьская. Памятный знак у проходной Минского дрожжевого завода на месте казни нацистами К.И.Труса, В.И.Щербацевича и М.Б.Брускиной 26 октября 1941 года. Фото: Wikipedia / Avner
Еще "опровержения": в архивах никаких свидетельств о подпольной деятельности Брускиной не обнаружено; никто из раненых в госпитале и узников тюрьмы не назвал имени Маши Брускиной. Эти факты, если даже они и правдивы (а это не совсем так, см. ниже), ничего не опровергают. Маша не была руководителем, ее деятельность ограничивалась узким кругом; в подполье подлинное имя тщательно скрывают. Если кто из подпольщиков знал имя Брускиной — у него было не больше шансов выжить, чем у Маши. Знал имя руководитель ее группы Кирилл Иванович Трус, повешенный рядом с ней. Жена Труса Александра Владимировна рассказала Аркадьеву и Дихтярь, что Кирилл называл девушку с фотографии Марией. Далее у них состоялся следующий диалог: "Вы путаете, может быть, Аня?" — "Муж называл ее Мария", — без тени сомнения повторила женщина (с. 272). Наверняка рассказывала она об имени Неизвестной и "компетентным товарищам", но они этого в архив не включили (или, скорее, "выключили").
И, наконец, самое убойное "опровержение": "По свидетельствам одной из бывших узниц тюрьмы, находившейся в одной камере с неизвестной, а также надзирательницы тюрьмы, девушка, называвшая себя Анной, была 22-24 лет, имела специальность медсестры и опыт работы по этой профессии и, что важно, совершенно не знала Минска, ибо была уроженкой центральных районов России… То, что это была не вчерашняя школьница (а Маша Брускина в июне 1941 г. окончила среднюю школу), хорошо просматривается на всех имеющихся фотоснимках казни".
Не будем сейчас задаваться вопросом, почему показания одиозной тюремной надзирательницы признаются Черником для установления идентичности изображенной на снимках героини первостепенными, а показания 18 одноклассников и родных Брускиной, отлично знавших малейшую черточку на ее лице, — "второстепенными". Ответ нам (и ему) ясен. Исхожу из предположения, что Стефанида Ермолаевна Каминская, сокамерница Маши (имя мне известно по расследованию Аркадьева и Дихтярь, с. 268-271) и та самая надзирательница дали верные показания "компетентным", какой им представилась героиня. Так, во-первых, в гестаповской тюрьме после допросов "постареть" на 5-7 лет никакой проблемы не представляет (уверен, что я, да и Черник, попав, не дай Бог, туда, выглядели бы намного старше), а во-вторых, подпольщик в застенке подлинного имени своего не называет и "легенды" придерживается точно. А на фотографиях казни — пусть никто не лжет! — возраст казненной однозначно не определяется (предлагаю набрать в Google "Маша Брускина. Фотографии" и самим увидеть все девять снимков).
Итак, всем "опровержениям" того факта, что казненная девушка — Маша, опровержениям, придуманным во исполнение распоряжения властей советской Белоруссии, цена меньше чем грош. Господин Черник, не желая того, наглядно показал, как фабриковалась белорусскими гэбэшниками и, с позволения сказать, историками заказная ложь. Вот лежат у них в архиве показания Александры Владимировны Трус: девушку звали Мария — и показания Стефаниды Ермолаевны Каминской: девушку звали Анна. Показания Трус — с "воли", показания Каминской — из застенка. "Историки" пишут с наглой мордой: есть показания, что девушку звали Анна. И все. "Опровергли".
Могу допустить (хоть это и маловероятно), что до появления в печати статей Фрейдина, Дихтярь и Аркадьева у "компетентных товарищей" сведений о том, что Александра Владимировна помнит подлинное личное имя Неизвестной, не было. Так ведь, по Чернику, они проводили дважды повторные "расследования" уже после этих публикаций! Если бы им удалось получить показания, что АВ ничего подобного не говорила, и ее слова журналисты придумали, какой хай подняли бы "компетентные"! Сидеть бы тройке расследователей в лагерях. Ничего подобного. На голубом глазу псевдоисторики и, с их подачи, замминистра культуры уже независимой Беларуси запросто продолжают делать вид, что соответствующих показаний жены Кирилла Ивановича нет и не было в помине. Не удивлюсь, если и архивы подчистили.
Не буду останавливаться на том, как фабриковалась "великим ученым", кандидатом исторических наук Доморадом, которого с придыханием упоминает Черник, лжеверсия об Александре Линевич как участнице подполья в группе Труса. По этому поводу провел журналистское расследование мой друг Михаил Нордштейн, и, надеюсь, он поведает об этом читателям в подходящем случае.
Могу только добавить, что придуманная в cоветской Белоруссии гнусная ложь "Маша — не Маша" после безупречного расследования трех журналистов не может найти ни малейшей поддержки в мировой исторической науке. Единственная площадка, на которой могут иногда находить сочувствие антисемитские фальсификаторы из Минска, находится в кругах некоторых российских историков-юдофобов. Поэтому г-н Черник аж дважды в разных местах своей официальной бумаги с гордостью называет со всеми библиографическими прибамбасами некий совместный труд российских и белорусских ученых, где воспроизводятся достижения "историков"-доморадовцев. Бог им судья.
И в заключение. Не располагаю всей необходимой информацией, но, по моему впечатлению, действующий министр культуры Беларуси не подписывает подготовленные Институтом истории письма на тему "Маша — не Маша", перепоручая эту очень грязную работу своим заместителям. Он хорошо знает: подвиг Маши Брускиной — на века. И во всем мире в книгах о Маше и в многочисленных статьях всегда будут рассказывать, среди прочего, о том, как в Беларуси, за свободу которой она отдала жизнь, пытались и пытаются оболгать или замолчать ее подвиг. И имена фальсификаторов будут называться. Среди них сегодня не только Константин Ильич Доморад, но и — поздравляем! — Василий Мечиславович Черник.
P.S. Тот, кто воспримет всерьез липовые доказательства Черника со товарищи, абсолютно не сможет понять, почему имя Марии Брускиной высечено на месте казни трех героев подполья. Это сделали сионисты-диверсанты, что ли? Почему президент Лукашенко, выступая на митинге в Яме 20 октября 2008 г., упомянул именно о "подвиге 17-летней комсомолки, узницы гетто Маши Брускиной"? И что же в итоге получается? Почему президент Беларуси знает о подвиге Маши, а Черник со всей ученой братией считает, что никакого ее подвига не было и в помине?
Не могу не выразить глубокого сожаления в связи с тем, что президент Беларуси и его окружение поручают отвечать на вопросы, касающиеся острой темы, наследникам лжецов, которые сфальсифицировали в угоду власти "расследования" о Брускиной. Впредь придется обращаться с этими вопросами в министерство иностранных дел Израиля, к послам стран Европы и Америки в Беларуси. Ведь Маша Брускина, погибшая в борьбе с нацистами, — не только белорусская героиня.
"Еврейский камертон" (ежемесячное приложение к газете "Новости недели")
