Принято говорить, что в распоряжении властей сегодня нет какого-либо образа будущего, с которым они могли бы в 2018-м выйти к народу, чтобы убедить его выдать мандат на сохранение нынешних порядков.
Это правда, но далеко не вся. Куда громче напоминает о себе еще более вопиющее обстоятельство: образы подходящего для режима прошлого, с помощью которых он привык управлять мозгами граждан, перестают на них действовать. Хуже того — начинают их утомлять и злить.
Взять какого-нибудь казенного пропагандиста-середняка, который по службе обязан объяснять, как плохи антикоррупционные беспорядки. Что он говорит, если находит слушателей или когда их силком к нему приводят?
Помимо ссылок на «арабскую весну» и происки Запада, т. е. на вещи, которые публике либо незнакомы, либо давно уже не интересны, он взывает к воспоминаниям об ужасах всех российских переворотов и революций, от самых древних и до 1991-го года, воображая, что уж это-то — совершенно неотразимое интеллектуальное оружие. И удивляется, когда слушатели зевают.
Раньше такого не было — образы прошлого занимали центральное место в пропаганде нашего режима на всех поворотах, которые он проделал. И эти образы работали. Люди на них отзывались.
В 1996-м Борис Ельцин переизбирался в президенты, опираясь не столько на любовь граждан, которая почти прошла, сколько на страх перед возвращением советского режима в случае победы Геннадия Зюганова. Причем государственный агитпроп настойчиво продвигал мысль, что реставрировано будет даже и не брежневское, а террористическое сталинское прошлое. Судя по итогу выборов, этот образ имел тогда власть над умами.
В 2000-м и 2004-м молодой Владимир Путин сначала избрался, а потом переизбрался под лозунгами умеренного реставрационизма, в которых обещания предстоящего процветания (вполне подкрепляемые тогдашней действительностью) и отречения от проклятых 90-х сливались с ностальгией по позднесоветской жизни, якобы благоустроенной, благолепной и спокойной.
В 2008-м в президенты шел Дмитрий Медведев, этот герой наших дней. Тем интереснее вспомнить тогдашний его месседж, вполне одобренный народом, судя по результатам голосования (он тогда собрал на 3,5 млн голосов больше, чем получил Путин четырьмя годами раньше). Как говорится, одни голосовали за сыр, другие — за дырки в сыре. Кому-то нравилось продолжение путинского реставрационизма, а кто-то надеялся на возврат к вольностям, которые были при дедушке в 90-е. И те, и другие вместо желаемого ими прошлого получили в итоге такое прошлое, которого они желали несколько меньше — возвращение Владимира Путина в кремлевское кресло.
И не зря 2012-й и последующие годы стали временем грандиозной казенной мобилизации истории с целью заставить ее служить интересам начальства. Помимо традиционного изображения 1945 года в качестве триумфа сегодняшнего режима и привычного уже воспевания Сталина, в строй поставили, кажется, всех сколько-нибудь известных исторических персонажей, независимо от их пригодности к государственной службе — от Владимира Красное Солнышко до Ивана Грозного. А ностальгия по потерянной империи обслуживалась круглосуточной телерекламой двух настоящих войн с настоящим кровопролитием.
И вот, после того как были нажаты все мыслимые идеологические кнопки, обнаружилось, что режим приближается к 2018 году, не имея в своем инструментарии никаких образов прошлого, способных воздействовать на умы.
Дело не только в том, что вышедшая на улицы молодежь не помнит даже и «проклятых 90-х», не говоря о временах Горбачева и Брежнева.
У любых событий есть срок давности, по прошествии которого они перестают быть частью жизни и превращаются в давнюю историю, в которой Бородинское и Сталинградское сражения стоят рядом.
Но деактуализировать прошлое можно и ускоренным порядком — если непрерывно и с невероятной силой эксплуатировать его на казенную потребу. Даже люди, которые во взрослых летах пережили 1990-е, выслушивают очередные посвященные им обличительные пассажи или равнодушно, или с растущим неприятием тех, кто в тысячу первый раз пытается снять с них пропагандистский урожай.
Князь Владимир изначально не был воодушевляющей фигурой, а сейчас начинает раздражать — как и всякий продукт, рекламируемый с непомерной и агрессивной назойливостью. И не верьте поллстерам, вывешивающим растущие якобы рейтинги Сталина. Поллстеры просто не ловят то безразличие, с которым массы воспринимают сегодня как сталинизм, так и антисталинизм. Хорошо это или нет, но и то, и другое в их глазах — давнее прошлое. А сегодня любое прошлое скомпрометировано властями, агитаторы которых превращают все, к чему прикасаются, в фальшивый и бездарный балаган.
То, что ресурс манипулирования историей исчерпан, показывают попытки использовать в казенных целях юбилей-1917. Власти или бормочут что-то невнятное, или клянут революцию и восхваляют царизм, а потом удивляются, когда подростки кричат: «Долой царя!» В меру сил раскачивает лодку и РПЦ, работники которой, вплоть до высших иерархов, даже и не догадываются, насколько сегодня политически бестактны их охранительные декламации, их проклятия, адресованные интеллектуалам и народу, и весь их архаический, пропитанный враждой к демократии монархизм.
Сегодняшняя ситуация абсолютно нова для постсоветской России. Неспособность режима предъявить сколько-нибудь привлекательную картину будущего встречалась и раньше, хотя и редко. Но никогда еще это не сочеталось с его бессилием выступить в роли восстановителя какого-то заманчивого в глазах народа прошлого или защитника от реставрации плохого.
Та старина, которую придумала и превозносит власть, сейчас настолько же раздражает людей, насколько их пугают ее намеки на всесторонние материальные ущемления, которые она готовит для них в будущем.
До марта 2018-го все меньше времени, а механизмы контроля над прошлым и над будущим дают осечку за осечкой. Владимир Путин приближается к процедуре переизбрания без обоих традиционных инструментов манипулирования умами.
Сергей Шелин
