Путь славы и трагедии

Предлагаемые вашему вниманию страницы взяты из будущей автобиографической книги под Условным пока названием «Сказки Соломона», над которой сейчас работает автор. Стимулом к написанию книги явились мои беседы с другом — известным журналистом и обозревателем Радио «Свобода» Иваном Толстым. Публикация этих страниц связана с кончиной киноактрисы Татьяны Самойловой и посвящается ее памяти.

Неисповедимы судьбы люд­ские — великая древняя ис­тина. История нашей любви с Татьяной Самойловой на­чалась в 1963 году, на далеком Пами­ре, когда она еще не знала о моем су­ществовании, а я знал о ней лишь как о великой кинозвезде, обитающей где-то в небесах славы!…

Будучи в это время студентом ре­жиссерского факультета ВГИКа, я сни­мал тогда свою первую экранную ра­боту, проходя практику на киностудии «Таджикфильм». Лента эта — «Среди бе­лого дня» — оказалась с очень сложной судьбой, и лишь непосредственное вме­шательство главного редактора газе­ты «Известия» Алексея Аджубея, а за­тем и Никиты Хрущева спасло меня от многих бед, возможно, даже и от тюрь­мы. Но это уже другая история, так что здесь мы ее опускаем.

Само собой разумеется, что после того, как Аджубей, а затем и Хрущев по­хвалили картину, дирекция «Таджикфильма» меня тут же полюбила. Фильм был отправлен на Всесоюзный кинофе­стиваль в Ленинград (1964 г.), а в прес­се появились лестные рецензии, одну из которых написал сам Сергей Михал­ков, всегда знавший, «куда ветер дует» (С.Михалков. «Откройте глаза — люди!». Журнал «Искусство кино», № 4,1964г.). Но полюбила меня дирекция «Таджик-фильма» по-своему — начальство кино­студии поехало в Ленинград на фести­валь представлять картину, а режиссе­ра «забыли» пригласить. Конечно же, мне было обидно, и я решил поехать са­мостоятельно. За неимением денег ку­пил билет в общий сидячий вагон. Всю ночь промучился в душном, битком на­битом тамбуре и, дико уставший, рано утром появился в ленинградской гости­нице «Октябрьская», где расположился штаб фестиваля и проживали его участ­ники. Дирекции «Таджикфильма» не оставалось ничего другого как вклю­чить меня в состав своей делегации.

Через несколько часов после того, как я появился в гостинице, нас начали развозить в автобусах по кинотеатрам, где проходили фестивальные просмо­тры и где мы должны были выступать, представляя свои картины. А во второй половине дня повезли обратно в гости­ницу обедать. Уставший после бессон­ной ночи, я заснул в автобусе. Сквозь сон слышу — журналисты берут у кого-то интервью, и женский голос повторяет: «Да тише вы, не орите, человек спит».

Проснулся я от того, что кто-то те­ребил меня за плечо. Открыв глаза, я увидел, что рядом стоит очарователь­ная девушка. «Все, — сказала она, -приехали, выходим». Я поблагодарил. «Идемте обедать», — сказала она. Я смутился, поскольку в кармане у меня были буквально копейки. Надо было как-то выйти из неловкой ситуации. «Да… — сказал я, — но мне надо снача­ла зайти к себе в номер и взять день­ги.» — «Нечего вам туда заходить, у вас там тоже ничего нет, — засмеялась она, — пошли, у меня есть.» И мы от­правились в ресторан.

По дороге своими еще не совсем про­снувшимися мозгами я лихорадочно со­ображал, откуда я ее знаю, где я ее ви­дел. Наконец не выдержал и спросил. «Не ломайте голову», — рассмеялась она. И вдруг до меня дошло, что это Та­тьяна Самойлова!

Не так давно мы с приятелем смотре­ли фильм «Леон Гаррос ищет друга». Я был так очарован героиней, что, тол­кнув приятеля в бок, пошутил: «Я на ней женюсь». Спустя какое-то время мы с ним же были в театре «Современник». Теперь он толкнул меня в бок: «Смотри, вон сидит твоя невеста.» В нескольких рядах от нас сидел маршал Жуков с же­ной, а рядом с ними Таня с отцом — Ев­гением Валериановичем Самойловым.

И вот она рядом, знаменитая Татья­на Самойлова, игра которой трогала до слез даже таких звезд кино, как Джи­на Лоллобриджида и Софи Лорен. Так как же после этого не верить предчув­ствиям?!

После обеда нас опять развозили по фестивальным точкам для выступлений. Мы договорились с Татьяной, что встре­тимся в двенадцать часов ночи здесь же, в ресторане, который обслуживал только участников фестиваля. Я вер­нулся в гостиницу часов в десять вече­ра. До встречи оставалось еще два часа, так что я решил часик вздремнуть и лег на диван. Проснулся я в два часа ночи.

Боже, как я себя ненавидел! Надо же быть таким олухом — тебя пригласила такая девушка, а ты проспал!.. На вся­кий случай я все же спустился в ресто­ран, понимая, что никто меня там уже не ждет, и увидел такую картину. За на­крытым столиком сидит Татьяна одна, а рядом, держась за спинку стула, стоит Белла Ахмадулина, хорошо подшофе.

Я подошел, полный раскаяния и из­винений. Белла посмотрела на меня, по­том на Таню, и скептическим тоном про­изнесла: «И это из-за него ты никого не пускала за столик?!».

* * *

Фестивальная жизнь закружила нас — выступления, встречи, знакомства, ноч­ное застолье. Помню, Таня познакоми­ла меня с Иннокентием Михайловичем Смоктуновским, в то время просто Кешей, с которым она снималась в фильме «Неотправленное письмо». «Знакомься, Кеша, — сказала она, представляя меня, — это дорогой для меня человек!» Кеша был немного выпивший: «Здравствуйте, очередной дорогой человек!» — съязвил он. Я чуть не вспылил, но сдержался…

Через два-три дня, в том же ресто­ране, Кеша подошел к нашему столику своей изящной походкой, про которую говорили, что сам выход Смоктуновско­го на сцену — это уже искусство, и, ерни­чая, спросил: «Так вы еще не съехались в один номер?». На что Таня, рассмеяв­шись и поддерживая шутливый тон раз­говора, сказала: «Без штампа в паспор­те коридорные не разрешают!». «Оче­редное ханжество, — сказал Кеша и об­ратился к соседним столикам: — Ребята, за мной — поможем влюбленным!»

Человек десять, в том числе, я пом­ню, и Эмиль Лотяну, поднялись и от­правились к Тане в номер (Эмиль Ло­тяну — известный молдавский режис­сер, автор фильмов «Табор уходит в небо», «Анна Павлова» и других. С Эмилем мы познакомились на этом фе­стивале и потом дружили много лет).

Естественно, что бдительная коридор­ная не успела нас не только запом­нить, но и пересчитать. Через минут двадцать все ушли, и мы с Таней оста­лись вдвоем…

Наши отношения развивались так стремительно, что мы еще и родителям ничего не успели сообщить, а по Москве уже пошли слухи, что Таня выходит за­муж за какого-то режиссера, кажется, за Михаила Калатозова, который был в два раза старше ее (Михаил Калатозов — режиссер фильмов «Летят журавли» и «Неотправленное письмо», в которых снималась Татьяна Самойлова). Есте­ственно, что слухи дошли до родителей, и Танина мама, чтобы как-то смягчить ситуацию, дала телеграмму примерно такого содержания: «Танечка, неважно, что он значительно старше, зато хоро­ший человек.»

Испытала ли она разочарование, когда она узнала, что это не Калатозов, не знаю, но, судя по дальнейшему ее очень тепло­му отношению ко мне, думаю, что нет.

…Фестиваль закончился переда­чей «Голубой огонек», которую теле­видение транслировало на всю страну. Мы сидели втроем за столиком — Таня, Кеша Смоктуновский и я. И тут объяви­ли, что я стал первым лауреатом толь­ко что учрежденной новой премии Со­юза журналистов СССР в области кино. Эта премия был накануне создана Алек­сеем Ивановичем Аджубеем специально под мой фильм…

* * *

В Москве я попал в замечательный Танин дом — любимый кинозрителями Евгений Валерианович Самойлов, умная мама из интеллигентной питерской се­мьи — Зинаида Ильинична Левина, про которую Евгений Валерианович как-то сказал: «Если бы не было Зины, не было бы и актера Самойлова… Она не только мой критик, она мой талисман». И млад­ший Танин брат Алеша.

Как известно, в нашей великой много­национальной демократической держа­ве еврейское происхождение никогда не приветствовалось, так что «плохие» на­циональные примеси не только у поли­тических вождей, но и у кинозвезд, как, например, у Элины Быстрицкой, Татьяны Самойловой и многих других, замалчива­лись. Мне рассказали о случае, который произошел уже в постсоветское время, на фестивале в Ханты-Мансийске, куда была приглашена Татьяна Самойлова. Не берусь утверждать, что все было именно так, поскольку сам не присутствовал, а лишь пересказываю слышанное.

Фестивальный зал стоя приветство­вал великую русскую актрису Татьяну Самойлову, которая в последнее время редко появлялась на публике. Посколь­ку слова «великая русская актриса» по­вторялись часто, Таня, видимо, шутя, заметила в микрофон, что по матери она еще и Левина. В зале наступила тиши­на, а Саша Абдулов, который вел этот вечер, прошептал: «Таня, ты с ума со­шла.»

* * *

Семье Самойловых я благодарен за глубинное погружение в мир театра и кино, за те посиделки и застольные раз­говоры, которые формировали во мне — тогда еще студенте — понимание жиз­ни в искусстве. Здесь я встретил та­кие яркие личности, как Борис Нико­лаевич Ливанов, Михаил Иванович Ца­рев, Борис Федорович Андреев, Цицилия Львовна Мансурова, Юрий Василье­вич Катин-Ярцев и многие другие, име­на которых украшают сегодня энцикло­педию российского театра. Их рассказы о жизни, о времени и о себе — это бес­ценные университеты.

Все они обожали Таню. Помню, с ка­кой гордостью говорил Юрий Василье­вич Катин-Ярцев — «моя студентка!», -имея в виду время учебы Татьяны в «Щуке» (Театральное училище им. Бо­риса Щукина), где он преподавал.

Их теплое отношение к ней рикоше­том отражалось и на мне, что было при­ятно. А как было радостно, когда при­ходили нежные письма из Парижа от Нади Леже — художницы и жены вели­кого скульптора и живописца Фернанда Леже, с которой Таня дружила мно­го лет. Эти сохранившиеся письма и ре­продукции картин, подаренные нам На­дей, и сейчас передо мной:

«Танечка, дорогая, милая. Я все вре­мя думаю, как там Таня?.. Как она вы­глядит?.. Все говорят, что с каждым днем лучше и красивее. Муж хороший, все говорят. я еще не видела его, но ведь он мой земляк. (Надежда Леже, как и я, родом из Белоруссии). На бу­дущий год, если все будет хорошо, вы приедете с мужем к нам на лето. Целую тебя и мужа…»;

«Дорогая, родная Танечка — с Новым годом! Надеюсь, что у вас все хорошо, и что муж хороший, и что ты, Танечка, жена хорошая.»

* * *

Меня нередко спрашивали: что зна­чит быть мужем Татьяны Самойловой -великой кинозвезды? А что значит во­обще быть женой или мужем творческо­го человека? Все мы — клубок противо­речий, особенно актерская душа. Что­бы исполнить роль, надо ведь не просто грим сменить, надо на время сменить и душу, чтобы тебе не кричали вслед по Станиславскому: «не верю». А по­том обратно вернуться в свою душу. В этом процессе туда и обратно что-то те­ряется, что-то приобретается. Сложная профессия.

Всей этой палитрой мастерства обладала Татьяна Самойлова. Она, конеч­но же, родилась актрисой — тонкая ду­шой, ранимая, впечатлительная. Перед моими глазами прошло рождение об­раза Анны Карениной — роль, которую она репетировала с замечательным ре­жиссером Александром Зархи. Я часто присутствовал на этих репетициях дома у Зархи. Александр Григорьевич с Та­ней репетировали, а я в это время как мог помогал его дочке — милой Ниночке Зархи — готовиться к вступительным эк­заменам в МГУ.

Во время репетиций Таня настоль­ко входила в образ, что, возвращаясь домой, еще долго оставалась Анной и лишь постепенно, через несколько ча­сов, опять становилась Танечкой. А ког­да снимался финал фильма, где Анна бросается под поезд, то вся съемоч­ная группа была напряжена, а маши­ниста паровоза специально предупре­дили быть особо внимательным, так как боялись, что Таня может войти в образ Анны настолько глубоко, что действи­тельно совершит самоубийство.

Благодаря Тане мне довелось позна­комиться со многими звездами отече­ственного и мирового кино, и я с пол­ной ответственностью могу сказать, что даже на их фоне Таня выгляде­ла актрисой высокоинтеллектуально­го плана. Для нее создаваемый образ — это не застывшее полотно, а живая плоть, в которую она нередко вноси­ла свои личные черты и правки. Ее ра­достное подпрыгивание на одной ноге («журавлики-кораблики летят под не­бесами…») в фильме «Летят журавли» — это штрих ее собственного характера, это она и есть.

Многократно перечитывая «Анну Ка­ренину» — не сценарий, а самого Тол­стого, — Таня десятки раз задавала мне вопросы: что, по-моему мнению, хотел сказать автор той или иной фразой, в чем ее глубинный смысл? Так «мари­онетки», как называл актеров Сергей Эйзенштейн, не поступают. Так посту­пают творцы, такие как Фаина Ранев­ская, Анна Маньяни, Джульетта Мази­на… Татьяна Самойлова — одна из них.

Ну а вне профессии она — Белка, как называли ее дома за раскосый разрез глаз, — веселая, смешная, задорная, со всеми плюсами и минусами актер­ской жизни. Помню, как однажды раз­дался звонок Цецилии Львовны Мансу­ровой — великой и прекрасной вахтан­говской принцессы Турандот: «Приез­жай, — сказала она мне, — и забери Та­нечку, она перебрала…» Бывало и та­кое. Но надо сказать, что на моей памя­ти, за время нашей совместной жизни, это был единственный случай, хотя, на­сколько я знаю, во время сьемок филь­ма «Альба Регия» в Венгрии, такие слу­чаи были гораздо чаще.

Таню очень любила «богема» стар­шего поколения. Видимо, они видели в ней свою молодость. Помню, сразу по­сле приезда из Ленинграда нас с Таней пригласила к себе Лиля Юрьевна Брик и устроила что-то вроде свадебного ужина. Она внимательно и придирчиво рассматривала меня — в те ли руки отда­ют Танечку — и осталась, по-видимому, удовлетворена. А я тоже смотрел на нее широко открытыми глазами — шутка ли, женщина, к которой прикасался сам Маяковский! В конце вечера она пода­рила мне лапти Маяковского — да, да, самые настоящие плетеные мужицкие лапти, в которых он якобы ходил. Мо­жете представить, в каком я был вос­торге, как смеялась и радовалась Таня, представляя Маяковского в этих лап­тях, и как я их берег, пока не узнал, что они продаются на Кутузовском про­спекте в магазине сувениров.

Белка. 1961

Это было счастливое время юности и дураковаляния. Иногда мы собирались дома или на даче у Таниной подруги Га­лины Кожуховой, которая тогда работа­ла театральным обозревателем, кажет­ся, газеты «Правда». Компания была замечательная — молодые Олег Ефре­мов, Олег Табаков. Почему-то в памя­ти застряла сценка: Олег Табаков ле­жит на диване, крутя ногами — имити­руя езду на велосипеде, а в руках у него телефонная трубка, в которую он весело кричит: «Девушка, миленькая, соединитека меня с городишком Ленинградишком!».

* * *

При всем том, что выросла Таня в те­пличной семейной обстановке, кисей­ной барышней она никогда не была. Помню, как-то мы втроем вместе с Га­лей Кожуховой завтракали в рестора­не «София» на площади Маяковского. Какой-то подвыпивший тип, видимо, не узнав Самойлову, позволил себе хам­скую выходку. Я не успел даже голо­вы повернуть, как он получил от Тани такую затрещину, что отлетел к сосед­нему столику, где ему еще и добавили. Одним словом, рука у нее была тяже­лая.

Но не только уличный хулиган мог получить от нее отпор. Однажды в Мо­скву приехал президент Индонезии Сукарно — мужчина щеголеватый, увлека­ющийся искусством и женщинами. Он любил видеть на своих приемах пред­ставителей театра и кино. Так и в этот раз на прием, который был устроен в его честь в правительственной ре­зиденции на Ленинских Горах, было приглашено много народа, в том чис­ле и Таня Самойлова. Сукарно, увидев Таню, узнал ее, радостно заулыбался и посадил рядом с собой. По ходу беседы он достал пачку необычных в то время для нас черных сигарет и угостил всех. Все закурили, и Таня тоже. И тут раз­дался голос: «Вы напрасно курите. От табака портится цвет лица, а ведь вы актриса, для вас это так важно». Это произнес высокий красивый мужчина. Таня холодно посмотрела на него, де­монстративно раздавила сигарету в пе­пельнице и сказала: «Если член прави­тельства советует мне не курить, то я курить не буду. Но если к тому же вы были бы еще и мужчиной, то воздержа­лись бы давать советы женщине». На­ступила тишина. А потом мужчина из­винился и перевел все в шутку. Это был Леонид Ильич Брежнев.

К чести Брежнева хочу добавить — ни­каких последствий эта реплика не име­ла, и он по-прежнему относился к Са­мойловой с уважением и симпатией. А представьте на его месте, скажем, Ста­лина?..

При всей независимости характера Таня в то же время была совершенно законопослушным советским челове­ком, почитающим власть. Помню, придя как-то в старый Дом кино на улице Во­ровского, где сегодня Театр киноакте­ра, я увидел Таню, беседующую в фойе с какой-то дамой. Как обычно, подбе­жав сзади, я обнял ее, ожидая смех и улыбку. И вдруг ко мне поворачивает­ся строгое официальное лицо: «Зна­комьтесь, — сухо говорит она даме, -мой муж.». Я опешил и лишь через не­сколько секунд понял, в чем дело, — это была Екатерина Фурцева, перед кото­рой Таня не считала возможным вести себя по-другому (Екатерина Фурцева — министр культуры СССР, 1960-1974)…

Если бы не это советское законопослушание, то вся ее жизнь могла сло­житься совершенно иначе. Успех филь­ма «Летят журавли» был настолько ошеломляющим, что Таню смело мож­но было отнести к суперзвездам первой мировой тройки, хотя, как известно, Хрущев назвал героиню фильма «шлю­хой». И вообще если бы Клод Лелуш, приехавший в это время в Москву, не увидел на «Мосфильме» только что за­конченную работу своего коллеги Сер­гея Павловича Урусевского «Летят жу­равли», то никаких фестивалей для этого фильма не было бы. После оцен­ки Хрущева дирекция «Мосфильма» не собиралась отправлять фильм на фе­стиваль, и лишь восхищение и напори­стость Лелуша, сообщившего об этом фильме руководству Каннского фести­валя, сделали это.

Вообще надо сказать, что Сергей Павлович Урусевский сыграл в судь­бе Тани огромную роль. Он и его жена Белла Мироновна Фридман обожали Таню, как дочь. Это я наблюдал, бы­вая у них в гостях. Я не раз приставал к Сергею Павловичу — как вы снимали эту сцену, почему это снято так, а не иначе? Он лишь улыбался и отмахивал­ся — не знаю, так мне казалось. И это «не знаю» было очень искренним. Та­лант, как правило, работает на инту­иции. А Сергей Павлович был не про­сто талантлив, он был гениальным ки­нооператором, внесшим в это искусство много того, что используется сегодня его коллегами во всем мире.

За день до объявления результатов Каннского фестиваля (1958 г.), на ко­тором Таня получила «Золотую пальмо­вую ветвь» (которую она потом потеря­ла неизвестно где и неизвестно когда), будучи в гостях у Пабло Пикассо, куда ее привела Надя Леже, она услышала от Пикассо такие примерно слова: «Се­годня, Танечка, ты еще очарователь­ная девочка, а завтра уже будешь не­доступной мировой звездой.»

Автор. Дальний Восток. Начало 1970-х

За день до объявления результатов Каннского фестиваля (1958 г.), на котором Таня получила «Золотую пальмовую ветвь» (которую она потом потеряла неизвестно где и неизвестно когда), будучи в гостях у Пабло Пикассо, куда ее привела Надя Леже, она услы­шала от Пикассо такие примерно слова: «Сегодня, Танечка, ты еще очарователь­ная девочка, а завтра уже будешь недо­ступной мировой звездой…»

В то время Таню приглашали снимать­ся многие киностудии мира, в том чис­ле и Голливуд. Еще до нашей «Анны Ка­рениной» американцы предлагали ей эту экранизацию с Жераром Филипом в роли Вронского, и Сергей Павлович Урусевский шепнул ей тогда: «Соглашайся и оставайся». Но советское воспитание Татьяны и ее искренний, а не показной, патриотизм были сильнее. Тогда ведь в советской интерпретации остаться на Западе значило «предать Родину». Если бы она тогда сказала «да», то вся ее жизнь пошла бы по другому пути, но она сказала «нет»… И как это сегодня не по­кажется диким и неправдоподобным, но при всей ее мировой звездности и сла­ве у нас даже не было где жить. Жили мы, снимая ком­наты в чужих квартирах.

Мы с Таней дома у камина. Бобруйск, 1964

Сегодня в ряде публика­ций пишут, что Самойлова отказалась от приглашения в Голливуд и не осталась на Западе, потому что по пятам за ней ходили агенты КГБ, наблюдая за каждым ее ша­гом, копаясь в ее чемоданах и так далее. Все это так и не совсем так. Агенты действи­тельно ходили по пятам, но при желании Татьяна могла остаться. Ее «нет» было ее решением, продиктованным ее понятием патриотизма. И еще — лично мне она сказа­ла: «Если бы я тогда осталась, что было бы с папой и с мамой…»

Перескакивая через десятилетия, вспоминаю, как праздновали 40-летие выхода фильма «Летят журавли» в ки­нотеатре «Ханжонков» на площади Мая­ковского в Москве. Мы тогда давно уже были с Таней не вместе, но она меня при­гласила. Этот вечер ярко врезался в па­мять: грустная Таня в дешевой кофточ­ке из какой-то тонкой ткани, на которой, оттягивая ее, висел орден. Подвыпив­ший Евгений Валерианович Самойлов, одиноко сидящий в фойе и смотрящий в пол. Забежавший на минуточку Андрей Вознесенский, чтобы подарить Тане бу­кет красных роз. Публика, которая, как мне кажется, не всегда узнавала Самой­лову. Я тоже не знал, куда приткнуться, и ходил неприкаянным. Нищий фуршет с водкой и колбасой.

Но это было потом. А пока — «Лите­ратурная Россия» по поводу 8-го Марта прислала ряду известных людей вопрос: «Каким у вас был сегодняшний день?». Таня весело подскочила ко мне: «Что ответим?» — «Отвечай ты, тебя же спра­шивают», — сказал я. Таня обняла меня: «Солнечным, только солнечным. У меня теперь нет других дней.».

При всей своей звездности Таня в то же время умела легко общаться с людь­ми любого социального уровня. Помню нашу поездку в Челябинск. Я ехал сни­мать документальный фильм о детских колониях и малолетних преступниках, и Таня поехала со мной. Оставив съемоч­ную группу в гостинице, я решил день-другой поколесить по области, чтобы по­чувствовать натуру, где будем снимать.

Читать далее:

https://solshulman.wordpress.com/2016/02/05/%D0%BF%D1%83%D1%82%D1%8C-%D1%81%D0%BB%D0%B0%D0%B2%D1%8B-%D0%B8-%D1%82%D1%80%D0%B0%D0%B3%D0%B5%D0%B4%D0%B8%D0%B8/#more-28