Искусство оскорблять – 3 (кратчайший конспект лекций в Эрарте, Кенсингтон-холле, Максимтеатрне, ЦДХ и в других аудиториях).
Ремесло публициста — так затачивать смыслы и образы, чтобы они без помех вколачивались в деревянные извилины читателя. Конечно, разные эпохи требуют и разных стилей заточки. Следует помнить, что со времен Ламметри и Писарева полушария публики несколько огрубели.
Разумеется, переострить смыслы тоже нельзя. Мысль не должна вбиваться легко и бесшумно. Обязательно должен быть слышен "стук молотка". Читателю нравится чувствовать, что с его мозгом работают.
Есть и еще один секрет публицистики.
Он заключается в том, что самые сочные антрекоты нарезаются из самых священных коров.
Автор: Александр Невзоров
Конечно, "корову" можно подбирать и специально. Но лучше использовать старую самурайскую методику: испытывать остроту меча на случайном прохожем. Благо, в пространствах культуры бродит множество сакральных персонажей. На антрекоты годится любой.
Делать такую нарезку необходимо. Это прямой путь к освобождению от ига любых "святынь" и запретов. При наличии чего-либо сакрального (даже в следовых количествах), свободомыслие невозможно.
Приступим.
Наконец озвучено намерение причислить к лику святых Федора Достоевского в чине пророка. Нет сомнений, что канонизация вскоре свершится. Ведь Достоевский – это именно то, что сейчас нужно церкви. Оприходовав его, попы станут единоличными владельцами и "русской мессианской идеи" и бренда "народ-богоносец".
Иконописный образ нового святого станет хитом. Пророка Феодора можно изобразить нагим, в парилке, с голенькой крестьянской девочкой 10 лет, доставленной туда для его "банных забав" (подробности можно выяснить в известном письме Н.Страхова, где тот рассказывает о педофилии Достоевского).
Конечно, существует мнение, что “все было не так” и “Страхов перепутал”.
Возможно. Нельзя исключать, что девочка сама заказала себе в баньку автора “Карамазовых” (впрочем, от перемены мест слагаемых мизансцена не меняется).
Фон этой иконы, несомненно, должен быть таким же бездонно-золотым, как сама русская духовность. А все прочее, включая позы, можно оставить на усмотрение иконописца. Главное, чтобы нимбик сидел.
Впрочем, есть опасения, что праздник попортят православные ханжи. Они склонны замалчивать самые живописные подробности биографии своих кумиров.
Напрасная стыдливость!
За две тысячи лет церковь так наловчилась выдавать любую пакость за достижение, что могла бы уже ничего не стесняться.
Насильники-извращенцы, садисты и организаторы массовых убийств давно объявлены святыми. Кн. Владимир, Николай-2, И.Волоцкий почитаются, как образчики добродетели. Рядом с ними уютно пристроится и сумрачный педофил Феодор.
Рассмотрим его in vitro.
Отметим, что нам нет никакого дела до изящной словесности Достоевского. В равной степени нас мало волнует его педофилия, картишки и припадки. На нашем стеклышке – Достоевский только как публицист-фанатик, одержимый богоизбранностью “святой Руси”.
В чем же суть той мессианской идеи, которую он проповедовал?
Прежде всего, в том, что гнойник православной духовности должен лопнуть так, чтобы забрызгать собою весь мир. Зачем вообще мир надо забрызгивать, Достоевский не уточнил, поскольку, вероятно, и сам этого не знал.
Здесь мы должны заступиться за писателя. Он и не мог быть посвящен во всё.
Напомним, что Достоевский – суррогатная мама.
“Народ-богоносец” – не его личное изобретение. Он всего лишь доносил в своем писательском чреве умозрения Филофея, Мисюри и других дьячков-патриотов XVI века.
Впрочем, экзотическая мысль о том, что существует народ, находящийся в интимных отношениях с богом, родилась, разумеется, на Синае.
Идея богоизбранности поболталась по миру, пережила ряд забавных трансформаций, а в XV столетии угодила к болгарам. Там её обнаружили русские дьячки, и, разумеется, немедленно украли. Освежили, “омосковили” и предъявили начальству, как свою собственную.
Венценосному руководству идея понравилась. Что не удивительно. Ведь мессианство списывает любую разруху, а наличие “высочайшей цели” позволяет изгаляться над населением как угодно.
Дьячковская доктрина получила название “Москва – Третий Рим”. Согласно ей, у России особая роль. Ее предназначение – спасти мир от “зла развития”.
Патриоты чуть перестарались. Старая еврейская байка превратилась в выданный богом патент на деградацию. Личная подпись божества в патенте проставлена не была, но, как клятвенно заверил Мисюря, только по той причине, что в нужный момент закончились чернила.
Почему идея “народа-богоносца” оказалась на тогдашней Руси столь успешной?
Потому что именно в эпоху Василия-3 и Ивана-4 уродство российской жизни потребовало радикального оправдания. Дело в том, что вместе с германскими пушкарями и итальянскими зодчими – в наглухо законопаченную Русь просочились первые подробности об окружающем её мире. Стало известно о телескопах, университетах и трусах.
Это были крайне неприятные новости. “Русский мiр” смутился и пожелал объяснений.
Тут-то очень кстати пришлись откровения Мисюри и Филофея. Всяким Коперникам досталось лаптем по их наглым научным мордам. Цивилизация, право и свобода были объявлены “злом бесовским”, а святая Русь – победителем этого зла. Отсталость оказалась не бедой, но “высшим замыслом”, а свинство — главным оружием против Антихриста.
Сама же Московия была означена тем “Третьим Римом”, который научит весь мир запаривать репу, правильно сажать на кол и бить поклоны. Как всем известно, выполнение этих действ неизбежно повлечет наступление “царствия небесного” на всей Земле, а заплаканный Антихрист запрется в дальней каморке ада.
Держава поняла, что обзавелась национальной идеей и возликовала. Всенародно исполнить “Вставай, страна огромная!” в тот момент не получилось. Песня еще не была написана. Впрочем, даже это не смогло омрачить праздник.
Однако склепать доктрину “на века” не получилось. Филофея загрызли клопы, а Мисюря спился так, что “забыл грамоте”. Из-за этих несчастий великая идеология осталась немного недописанной и недоношенной.
Какое-то время в ней не было необходимости, но вторая половина XIX века вновь востребовала русское мессианство.
Что же опять произошло?
Проигралась важная война, усугубилась разруха. Прямо перед носом “народа-богоносца” Европа соблазнительно затрясла своими революциями. Перекашивая мозги впечатлительных россиян — грянул Дарвин. Все это, несомненно, было новой атакой Антихриста на Русь.
Проискам ада держава могла ответить только Мисюрей. Разумеется, откровения старого дьячка нуждались в модернизации и дозревании. Тут-то и подвернулся отличный инкубатор в лице Федора Достоевского.
Напомню, что молодой писатель Достоевский проходил по “делу Петрашевцев”, как злостный царесвергатель и атеист.
Его арестовали, долго мучили и запугивали, а потом понарошку “расстреляли”, навсегда сделав заикой и эпилептиком. Каторга и солдатчина — добили. Освободившись, Достоевский оказался лишенным “всех прав состояния”. Крупные города и столицы были для него закрыты, а рассчитывать он мог лишь на местечко учителя труда в сибирской гимназии (с зарплатой 7 рублей в месяц).
Писатель был смертельно напуган и готов на всё, лишь бы кошмар следствия и острога не повторился. Более того, он хотел в казино, желал денег и новой писательской славы. А визу на любую публикацию могло дать только Главное Управление по делам печати Министерства Внутренних Дел (тогдашний Главлит). Но у этого ведомства не было никаких причин баловать каторжника-вольнодумца.
Тут-то Федор Михайлович и начал трещать по швам от любви к царю и отечеству. Ему повезло — треск был услышан.
Написанные им подхалимские стихи легли на нужный стол. Царь в них в них уподоблялся заре, “ярко восходящей пред очами”, а все надежды мира возлагались только на “престол, крест и веру”.
Стало понятно, что Достоевский обладает редким даром процеловывать сапоги насквозь. Главлит оценил – и подмигнул сообразительному сочинителю.
После парочки мелких, но приятных бонусов от Управления, Федор решил впредь служить только “скрепам”. Достоевского надо понять и простить. Ведь принципы – это единственный товар интеллигентного человека.
Ну, а дальше все пошло, как по маслу. Писательская карьера перезапустилась. Филофей и Мисюря обрели достойного наследника. Старый патент на деградацию был не только продлен, но и украшен всякими “сонечками и великими инквизиторами”. Федор не подкачал. В России вновь залоснились попы и эполеты.
Помимо всего прочего, разведенное беллетристикой мракобесие оказалось отличным товаром. Оно исцеляло раны, нанесенные гадкими открытиями Дарвина. Оно врачевало боль, которую русским умам причиняла свобода.
Разумеется, битвой Федора Михайловича с нигилизмом и атеизмом аккуратно подруливало Управление по делам Печати.
Трудно не заметить роковые совпадения: каждое из сочинений Достоевского почти всегда было “ответом” на публикацию новой работы Дарвина или на другие успехи естествознания.
Периодически, через верные издания делался очередной вброс про “гениальность”, “пророческую силу” и “необычайную глубину” Федора. Но порой с ним проводились и строгие беседы в Управлении. Пряники Достоевский любил, но и запах кнута хорошо помнил.
Вообще, корректировать пугливого писателя было легко. Он долго оставался под надзором полиции, где его изредка журили за педофильские проделки. Особо, кстати, не обижали. Понимали, что специалистом по “слезинке ребенка” так просто не станешь; необходимы кое-какие эксперименты.
Некоторые нюансы жития пророка Феодора мы опустили. Но ничего принципиального они не содержат. Причинно-следственная связь меж основными фактами биографии и убеждениями достаточно очевидна.
Разумеется, в полушариях мозга никакие идеи “изначально” не заложены и из космоса они не транслируются. Глубинные “механизмы психики” существуют только в воображении поэтов. Все идеи и взгляды определяются страхом, модой и выгодой, а также свойствами той среды, в которой обитает особь.
Подведем итог: часики православных “откровений” Достоевского заводились пальцами городового и пятаком. Конечно, не напрямую, а через “взгляды” писателя, которые регулировались простыми внешними факторами. В том числе и Управлением по делам печати.
Из этого не следует, что Федора Михайловича надо записывать в мошенники. Ничего подобного. Он просто романист, то есть мастер лжи и беллетристических фокусов. А читатель романов и открывает книгу, чтобы быть обманутым. Он сознательно ищет простой и сладкий раздражитель мозга. И чем ярче ложь – тем сильнее гипноз восторга.
Со временем литературные химеры окончательно заменяют реальность. Укореняется вера в то, что зайцы живут в шляпах, а дамы пилятся пополам. Носителем истины становится иллюзионист.
Управление воспользовалось возможностями популярного жанра. А заодно смастерило Феодору имидж русского пророка.
В XIX веке медийно-полицейский проект “Достоевский” оказался успешен. Тогда Федор Михайлович славно потрудился для деградации России. Но и по сей день этот фокусник вынимает из цилиндра то зайцев Карамазовых, то Третий Рим. Его аттракцион работает. Уже из могилы старый педофил вдохновляет тащить страну в чёрное никуда прошлого. Под бочок к Мисюре.
Впрочем, и в этом нельзя винить Феодора Михайловича. Возможно, там, под дьячковским бочком, России будет гораздо уютнее.
Источник: "Эхо Москвы"
Автор: Александр Невзоров
российский публицист, репортёр, ведущий некогда популярной телепрограммы "600 секунд"
1
