По многолетней привычке в одну из суббот я заглянул в книжный магазин "Москва". Там в букинистическом отделе среди множества книг сразу бросился в глаза массивный, густо коричневый том в тяжеленном, словно бронированном, переплете.
Я узнал его сразу. "Настольная книга следователя", изданная в 1949 году, где среди авторитетных членов редколлегии и авторов был Лев Романович Шейнин. В свое время эта книга многому меня, начинающего юриста, научила. Самое поразительное – она и сегодня, по отзывам многих практиков, не потеряла актуальности.
Лев Романович Шейнин был человеком с необычной биографией и удивительной судьбой. Я работал над романом-хроникой о Нюрнбергском процессе, а Шейнин в нем участвовал, и даже был втянут в серьезную интригу, которая обернулась для него весьма печальным продолжением…
Человеком Лев Романович, конечно, был незаурядным. Многое успел сделать, многое пережил. Вот только исповедоваться – ни публично, ни в частных разговорах – никогда не желал, до конца дней своих хранил молчание о делах минувших. Что ж, чем оборачивается блуд словес, Лев Романович хорошо представлял, ибо был посвящен в правила игры, существующие в обществе, в котором он жил, и сам неукоснительно их соблюдал. И когда знаменитый актер Василий Борисович Ливанов, в 60-х годах прошлого столетия, едва прикоснувшись к истории его жизни, предложил написать Шейнину мемуары – это будет бестселлер! – тот посмотрел на него так, будто в первый раз видел и только негромко сказал: "Васечка! Вы что, с ума сошли?!"
На работу в прокуратуру после Гражданской войны его, семнадцатилетнего студента литинститута, просто мобилизовали по комсомольской путевке только потому, что там некому было работать. И он, пылкий провинциальный юноша, мечтающий о литературной славе в столице, без всякой подготовки становится следователем, получает право арестовывать людей, отдавать их под суд, распоряжаться судьбами человеческими. И одновременно сталкивается с самыми темными и грязными сторонами жизни, с пороками и жестокостью, превосходящей порой все фантазии, доступные молодому человеку. И все это в условиях "обострения классовой борьбы", когда любые собственные промахи и даже проступки ничего не стоит оправдать "классовым чутьем" и "революционным сознанием".
И в этой ситуации сообразительный, умеющий мыслить и сопоставлять факты Шейнин, скорострельно закончивший юрфак МГУ, становится настоящим профессионалом следствия. Это замечают и достаточно быстро назначают следователем по особо важным делам. Мало того, он не забывает о литературных пристрастиях и начинает публиковать в журналах рассказы, написанные на основе тех конкретных дел, которые он вел. Уже через несколько лет появляется ставшая знаменитой книга "Записки следователя". Было ему тогда 24 года. А спустя год Шейнин пишет… учебник по криминалистике.
Его жизнь складывается на редкость удачно – карьера, литературная слава… Чего еще желать? Но у каждого времени свои законы. В 1934 году его привлекают для участия в расследовании убийства Кирова. Шейнин становится помощником Прокурора СССР Вышинского, он работает на всех процессах того времени, участвует в разоблачении бесчисленных "врагов народа", руководствуясь порой совсем не теми методами следствия, которые сам описывал в учебнике криминалистики. Это, надо полагать, спасло его самого от участи многих прокуроров, немалая часть которых в те годы тоже попала под каток репрессий. Именно тогда он понял, что есть вещи, о которых ему лучше не говорить никому и никогда. Тем более что и сам он в 1936 году был арестован, его подержали недолгое время в лагере на Колыме, а потом оправдали и вернули на службу. Это было суровое назидание, которое он запомнил на всю жизнь.
Шейнин возглавил следственный отдел Прокуратуры Союза ССР в 1935 году и руководил им более 12 лет. Он вел тогда жизнь баловня судьбы. Получал награды, выпускал книги, по его пьесам и сценариям ставили спектакли и фильмы. Одновременно раскрывал громкие уголовные дела, сажал в тюрьмы людей, устраивал по ночам допросы с пристрастием.
Жил он широко и роскошно, сполна пользовался всеми благами, которые ему предоставляли служба в прокуратуре и литературные занятия. Имел машину, великолепную двухэтажную дачу в Серебряном бору, был женат, но это не мешало ему заводить амурные связи. Как говорили про таких, был жизнелюб. Но мне кажется, чувство тревоги и ответственности за дела политические, особенно в тридцатые годы, не покидало его никогда. Люди, знавшие Льва Романовича, чаще всего разделяли эту мою мысль. Большинство из них считали, что Шейнин не был напрямую причастен к фальсификации доказательств, истязаниям и пыткам. Последний, кто мне об этом сказал, был известный художник-карикатурист Борис Ефимович Ефимов. И было это в 2005 году. Работая над документальным фильмом "Нюрнбергский набат", я встретился с Ефимовым, который трудился на процессе. И хотя было ему тогда 105 лет, память он сохранил цепкую. Многое помнил до мелочей.
Вести беседу с ним было легко. Мыслил он, когда требовала тема разговора, правовыми категориями – и это было неудивительно, ещё в 1917 году Ефимов поступил на юрфак Киевского университета и учился там у солидной профессуры. Говорил, что за четыре года до того, как он поступил в университет, его окончил Вышинский, с которым ему довелось встречаться в Нюрнберге. Общался Борис Ефимович там со многими прокурорами, судьями, следователями, контрразведчиками, но вернувшись в Москву, близкие отношения сохранил только с Шейниным, который участвовал в суде народов в качестве помощника Главного обвинителя от СССР Руденко.
Ефимов называл его "весельчаком", "балагуром" и "душой компании". Он был для него "просто Лёвчик", а он для Шейнина – "Боря". Рассказывал, что Лев Романович хорошо запомнился ему не только как остроумный, лёгкий и общительный человек, но и как настоящий профессионал:
"Помню, выступает Шейнин на процессе об ограблении музеев и вывозе фашистами из СССР в Германию произведений искусства, а Геринг, который, как известно, сам всем этим заправлял, сидит на скамье подсудимых и нервничает. Снимает наушники, потом опять их одевает. Потом бросает их перед собой. Наконец, не выдерживает и раздраженно говорит:
-Господин обвинитель, а вам не кажется, что вы здесь всех вводите в заблуждение, поскольку пользуетесь фальшивыми доказательствами?
Шейнинч тут же отбрил нациста № 2:
-А не кажется ли господину Герингу, что он уже не рейхсмаршал, которому позволено перебивать кого угодно, а просто обыкновенный преступник, который должен отвечать за свои преступления?
Тогда в Нюрнберге такая острая, молниеносная реакция со стороны Шейнина на реплику Геринга имела большой резонанс".
Изучая материалы уголовного дела, возбужденного в 1951 году против Шейнина, я наткнулся на допрос, в котором он, уже будучи арестованным органами МГБ, в своих показаниях утверждал, что одной из причин его ареста стал конфликт с руководителем бригады Главного управления "СМЕРШ" полковником Лихачёвым в Нюрнберге…
Как-то, ещё до начала процесса, контрразведчики донесли из Нюрнберга в Москву, что работники прокуратуры "слабо парируют" антисоветские выпады обвиняемых. Начались разборки. В дело лично вмешался Прокурор СССР К.П. Горшенин, находившийся в то время в Нюрнберге. Факты не подтвердились. Более того, было установлено, что Лихачёв и сам сильно подставился. Разъезжая по Нюрнбергу на черно-белом "Хорхе" с салоном, отделанным красной кожей, из гаража Гитлера, полковник вёл себя крайне нескромно, даже вызывающе. Был заносчив и дерзок. Его побаивались. Во время проверки выяснилось, что Лихачев принудил к сожительству молоденькую переводчицу, которая забеременела. Он заставил её сделать аборт. Его люди отыскали врача-немца, но срок беременности был уже велик, и операция прошла неудачно. Женщина погибла. Лихачёв стал заметать следы, распускать слухи, что она была тяжело больна, однако в советской делегации (не без помощи прокурорских работников, как следовало из показаний Шейнина) узнали, что к чему. Ведь тогда в СССР действовал закон, запрещавший аборты. Собранную информацию Горшенин передал в ЦК партии и руководителю "Смерша" Абакумову. Лихачёва отозвали из Нюрнберга и посадили на десять суток под арест.
Потом мне удалось установить, что материал о "мягкотелой соглашательской линии поведения нашей делегации в Нюрнберге" Сталину направил Берия. А Сталин дал поручение разобраться Молотову. Об этом мне стало известно в 2008 году от нашего посла в Швейцарии Игоря Борисовича Братчикова, который работал и долгое время поддерживал дружеские отношения с известным советским дипломатом Владимиром Семёновичем Семёновым. Тот ему рассказал, что в 1946 году, когда он был политсоветником главноначальствующего Советской военной администрации в Германии , ему в Берлин позвонил Молотов и дал поручение съездить в Нюрнберг, посмотреть, как идут дела на процессе, и доложить о работе советской делегации. Семёнов спросил: "Будут ли какие-либо установки?" Получил ответ: "Нет, не будут".
Приехав в Нюрнберг, Семёнов собрал совещание, выслушал доклады наших сотрудников, работавших в трибунале. Затем присутствовал на самом процессе, на допросах Кальтенбруннера, Йодля, Розенберга. Спустя несколько дней снова собрал совещание. Сказал, что доложит в Москву, что работают советские представители хорошо, умело отстаивают утвержденную линию. Написал шифротелеграмму и, получив согласие Молотова, вернулся в Берлин. А спустя лет двадцать в одной из бесед честно сказал: "Если бы Молотов сообщил мне о "сигналах" Берии, то не исключаю, что "по законам" того времени "что-нибудь" я бы в Нюрнберге нашёл".
Вот так делались тогда большие государственные дела. Впрочем, только ли тогда?..
Из Нюрнберга Шейнин возвращается триумфатором. Работа на высоком посту в прокуратуре, книги, фильмы, Сталинская премия за фильм "Встреча на Эльбе", слава… Он не отказывал себе ни в чем. Один из приятелей сказал как-то, что Шейнин вел распутный образ жизни и делал это с таким цинизмом, что все выглядело, как "домашний публичный дом". Шейнин отрезал: "Я сожительствовал с рядом женщин, но в публичный дом свою квартиру не превращал".
В послевоенные годы среди московских интеллектуалов была популярна такая стихотворная байка: "На берегах литературы пасутся мирно братья Туры, и с ними, заводя амуры, Лев Шейнин из прокуратуры".
Однако жизнь в это время закручивает сюжет, который даже он, мастер драматургических ходов, не мог предусмотреть. Его нюрнбергский знакомый Лихачёв становится заместителем начальника Следственной части по особо важным делам МГБ СССР и начинает заниматься делом Еврейского антифашистского комитета, намечая возможные жертвы. В 1949 году Шейнина неожиданно освободили от должности, не объяснив причин. Сказали, что назначат директором Института криминалистики, но…
От автора: Он не считал возможным предать гласности тайны, даже когда был к небу ближе, чем к земле. Но и пружину молчания время от времени история приводит в движение. Я говорил о нем со многими – коллегами, друзьями, которых было не счесть, просто знакомыми. И что-то из тайн становилось более или менее понятным. Пусть не в деталях, а в виде общей картины. Весьма разнообразной и поучительной. Фото:Виктор Васенин
Шейнин не считал возможным предать гласности тайны былых времен даже в ту пору, когда был к небу ближе, чем к земле. Он все равно молчал. Но и пружину молчания время от времени история приводит в движение…
Не назначили. Знак был, что и говорить, плохой. Шейнин сидел дома, выжидал, особенно не высвечивался, но при случае всегда "зондировал" почву. Он догадывался, что освобождением от должности дело не закончится. На одной из вечеринок подвыпивший сотрудник органов сболтнул: "Эх, Лева, Лева, старый уголовник!.. Умная у тебя башка, а все же мы за тебя взялись…" Через несколько лет сам он объяснит такой неожиданный поворот своей замечательной карьеры только одним словом: "Михоэлс…"
Это очень походило на правду. Накануне увольнения Шейнин был командирован в Минск в связи с загадочной гибелью знаменитого артиста Михоэлса. Для многоопытного Шейнина не представило никакого труда установить, что никакой автомобильной аварии, о которой официально было объявлено, не произошло, а имело место подготовленное убийство, следы которого вели куда-то очень высоко… Видимо, от авторитетного следователя ожидали, что он подтвердит факт случайной гибели Михоэлса. Но факты подсказывали Шейнину другую версию, и его немедленно отстранили от дела, а вскоре и уволили. И дело было не только в Михоэлсе. Тогда уже раскручивался так называемый "еврейский вопрос". Нужны были "заговорщики", которые могли сойти за организаторов заговора. Шейнин был для Лихачева находкой. Прокурорский работник, литератор, имевший обширные связи, особенно в еврейской среде, как нельзя лучше подходил на активную роль . К тому же было известно, что Шейнин, осторожный и хитрый, обладавший удивительной изворотливостью был очень боязлив. Многие его знакомые знали, что он панически боялся допросов с пристрастием и признавался, что он их не выдержит. После истории с Михоэлсом его никто из высокопоставленных знакомых не мог защитить.
Шейнина арестовали 19 октября 1951 года. Прокуратура даже не пыталась вступиться за своего бывшего сотрудника, отдавшего следственной работе более 27 лет жизни. Маховик был запущен с такой силой, что все попытки были бы бесполезны. Летели головы и поважнее…
Шейнин связывал свой арест с происками главы МГБ Абакумова. Когда в январе 1949 года сгорела дача Ворошилова, Шейнин занимался расследованием. Была установлена халатность органов госбезопасности, охранявших объект, виновные были отданы под суд. После этого, встретившись с Шейниным, Абакумов обронил: "Все ищешь недостатки в моем хозяйстве, роешься… Ну, старайся, старайся…"
Но думается, такая версия была притянута за уши. Ведь к этому времени Абакумов сам уже сидел в тюрьме и терпел пытки. Его даже одно время поместили в тесный холодный карцер без окон, без притока свежего воздуха, держали на хлебе и воде, включая беспрерывно холодильную установку. Описывая эти зверства в письме на имя Берии и Маленкова, Абакумов просил их только об одном: передать его дело в целях объективного расследования в Прокуратуру СССР.
В рамках дела, возбужденного против Абакумова, был арестован коллега Шейнина – прокурор отдела по надзору за следствием в органах госбезопасности Дорон. От него добились показаний даже на Генерального прокурора СССР . Когда после смерти Сталина бедолага был освобождён, он признался, что били его "с оттяжкой" металлической пряжкой по обнаженным ягодицам, приговаривая: "Вот тебе материальное право, а вот тебе процессуальное право".
В постановлении на арест Шейнина указывалось: "… изобличается в том, что будучи антисоветски настроен, проводил подрывную работу против ВКП(б) и Советского государства. Как установлено показаниями разоблаченных особо опасных государственных преступников, Шейнин находился с ними во вражеской связи и как сообщник совершил преступления, направленные против партии и Советского правительства".
Борис Ефимов вспоминал, что в те дни арест Шейнина многие восприняли вполне философски:
"Встретил на улице известного поэта, а он говорит:
-А знаешь, Боря, этого толстяка Шейнина посадили. Говорят, упал в обморок, когда за ним пришли. Там теперь, поди, похудеет…
– Да ты что? – остолбенел я. – Да он же сам всех сажает!
– Ну и что? Сажал, сажал и досажался…"
Почему-то дело Шейнина "тянулось" два года, хотя другие, куда более сложные и запутанные, заканчивались быстро. Видимо, "умная голова" умел тянуть время. Профессионал, он тонко чувствовал, чего от него хотят, высчитывал, пытался угадать по течению допросов, как меняется политика на самом верху.
Делом занимались в разное время семь старших следователей Следственной части по особо важным делам МГБ СССР. Его допрашивали не менее 250 раз, большей частью ночью, как правило, допросы начинались в 9-10 часов вечера и заканчивались далеко за полночь. Более года держали в одиночке, иногда в наказание "за провинности" лишали прогулок, книг, передач, во время допросов шантажировали, оскорбляли, грозили побоями. Однажды его даже заковали в наручники и не снимали их в течение шести дней. Все это довело Шейнина до такого состояния, что к концу следствия, по собственному признанию, запас его "нравственных и физических сил был исчерпан". Были периоды, когда его силы окончательно покидали, и он в эмгэбэшной одиночке ощущал холодное дыхание смерти и слышал, как в ночной тишине, она ему приговор читала.
Протоколы его допросов я внимательно изучал. Что и говорить – это тяжелое занятие. Наводящее на невеселые мысли.
В первый год ведения дела следователи усиленно "раскручивали" так называемый "еврейский заговор". На этом этапе Шейнин давал показания охотно и подробно, "выдавал" всех и вся. Он говорил о своих "националистических" беседах с самыми известными деятелями советской культуры и искусства. "Закладывал" он и своих бывших сослуживцев по прокуратуре. Кстати, и того же Бориса Ефимова тоже присовокупил к числу заговорщиков. Он с готовностью поведал о своих "националистических" беседах с Эренбургом, братьями Тур, Штейном, Кроном, Роммом, Рыбаком и многими другими известными деятелями культуры.
Вот только один отрывок из его показаний об Эренбурге. "Эренбург говорил, что в СССР миазмы антисемитизма дают обильные всходы и что партийные и советские органы не только не ведут с этим должную борьбу, но, напротив, в ряде случаев сами насаждают антисемитизм…"
Следователи, видя его готовность, требовали показаний на Утесова, Блантера, Дунаевского, и даже на Вышинского, руководившего знаменитыми процессами 30-х годов… На Вышинского Шейнин показаний не дал, но вот своих сослуживцев не пожалел. Так на вопрос следователя: "Вы все рассказали о своей вражеской работе против Советского государства?", последовал ответ: "Нет, не все. Мне нужно еще дополнить свои показания в отношении преступной связи с работниками Прокуратуры СССР Альтшуллером и Рогинским". Называл он и многих других лиц, например, прокурора Дорона, профессоров Швейцера, Шифмана, Трайнина…Причем "шил" Шейнин к заговорам даже тех, о ком его и не спрашивали.
Такой была его тактика, всячески демонстрировать готовность сотрудничать со следствием. А стратегия была одна – выжить, избежать пыток. Ради этого он готов был выложить любые подробности из личной жизни своих знакомых, включая самые интимные. Рассказывая об одной женщине, помощнике прокурора, описал, какие предметы женского туалета оставались в кабинете после ее визита к начальнику.
Через какое-то время "еврейский вопрос" стал терять актуальность, и следователи принялись усиленно "превращать" Шейнина в шпиона. Пошли вопросы о связях с заграницей. Однако здесь Шейнин держался стойко. Он начисто отрицал свою вину в шпионаже или измене Родине. Одновременно писал заявления на имя первых лиц государства. Вот такие:
"У меня нет чувства обиды за свой арест, несмотря на перенесенные физические и нравственные страдания. Скажу больше: тюрьма помогла мне многое осознать и переоценить. И если мне вернут свободу, этот процесс нравственного очищения и глубокого самоанализа даст мне как писателю очень многое. Слишком легко мне раньше удавалась жизнь".
Что тут скажешь?
После смерти Сталина, когда многие дела стали прекращаться, Шейнина держали в тюрьме еще более восьми месяцев. Он не мог не видеть, как меняется ситуация, узнал, что его личный враг Лихачев арестован, и резко изменил свои показания, многое из того, о чем говорил, стал отрицать. Кстати, Лихачёв в декабре 1954 года вместе с другими руководителями МГБ СССР за допущенные злоупотребления будет осужден и расстрелян.
Фото:Вадим Ковригин и Александр Лесс /Фотохроника ТАСС
21 ноября 1953 года дело Шейнина было прекращено, его освободили. И он этому очень радовался. Радовался ещё и тому, что далёкое эхо теперь, как ему казалось, невозвратных лет уже отголосило над его головой и его угрюмой страной. Как-то он зашел в Верховный Суд. Председатель суда Анатолий Антонович Волин, увидев его в коридоре, пригласил к себе в кабинет. Спросил:
– Ну что, тебе там крепко досталось?
-Да нет, – спокойно ответил Шейнин.
– Говорили, что ты признался еще в машине, когда тебя везли на Лубянку.
– Нет, все было не так, – коротко ответил Шейнин и сменил тему.
Была у Шейнина памятная встреча и в родной прокуратуре, где ему и его коллеге Дорону вернули партийные билеты, хранившиеся там после ареста. Это было единственное, что можно было тогда сделать. Как сказал снятый в то же время с работы Генеральный прокурор Г.Н. Сафонов, "где начинался порог МГБ, там заканчивался прокурорский надзор". Впрочем, и сам Шейнин знал это не хуже. Он знал систему, в которой прошла его жизнь, которой он служил, и потому никогда и ничего не любил вспоминать из прошлого .Ведь многие тайны, в которые он был посвящен, были не только тайнами времени и системы, но и его собственными, глубоко личными тайнами.
В последние годы своей жизни Шейнин работал заместителем главного редактора журнала "Знамя", затем редактором на киностудии Мосфильм, принимал активное участие в создании знаменитого сериала "Следствие ведут знатоки". По его сценариям в это время были сняты фильмы "Ночной патруль", "Цепная реакция", "Игра без правил", поставлена пьеса "Тяжкое обвинение". Завершена трилогия "Военная тайна".
В моей библиотеке хранится не совсем обычная книга Шейнина – "Записки следователя". Подарил мне ее сын Марка Юрьевича Рогинского, который тоже участвовал в Нюрнбергском процессе, Дантон . Сам Марк Юрьевич в самый разгар перестройки, в 1987 году, как-то сказал мне: "Понимаете, объяснить в новой жизни при новой власти то, что творилось тогда невозможно. Никто не поймет. И Шейнин это хорошо знал. За полгода до смерти он подписал мне эту книгу. Видите, он уже говорит в прошедшем времени и будто бы подводит некий итог. А итог – это, простите, ведь почти всегда некий конец!"
Я открыл книгу: "Дорогой Марк! – твердым почерком писал Шейнин – Мы рядом прошли долгую и сложную жизнь. На старости уже нет времени менять друзей, и к тому же лучше старых не найдешь… 6/IX 66. Ваш Лева".
Через шесть месяцев его не стало. Он ушёл в мир иной после обширного инфаркта, хотя считал, что сердце у него абсолютно здорово и всегда боялся умереть от рака.
Льва Шейнина нет в этом мире более сорока лет, и мало кто сейчас вспоминает о его былых делах, а вот книги его всё издаются. И имя его у абсолютного большинства поклонников ассоциируется исключительно с творчеством. С той деятельностью, которая, по признанию самого Шейнина, лечила ему душу и помогала жить. "Только в творчестве – говорил выдающийся русский юрист и писатель Анатолий Федорович Кони, – есть радость – всё остальное прах и суета". И ведь прав был…
1
63 элементов 3,195 сек.