Нахим-бен-Залман, или Ефим Шифрин
Меня часто спрашивают: как получается, что самые искрометные и довольно
простые номера приобретают оттенок безысходной печали? Почему я так делаю?
О творчестве замечательного артиста театра и эстрады Ефима Шифрина
написано немало в России и за рубежом. Недавно появилась его собственная
страничка в Интернете. Но эта беседа
– диалог с малоизвестным Шифриным. И начался он с темы семьи и детства,
прозвучавшей неожиданно и драматично…
– Родился я
25 марта 1956 г. (59 лет)
, когда еврейства и всего с ним связанного как
бы не существовало. Недавно у Бродского в его замечательном эссе "Меньше
единицы" нашел близкую мне мысль: слово "еврей" было вообще
не употребительно в русской речи того времени. Оно было почти ругательством,
чем-то стыдным. Конечно, в анкетах, метриках это слово присутствовало,
однако порождало не самые
приятные ассоциации.
Мое настоящее имя "Нахим". От него нет уменьшительного, поэтому в школе,
институте меня звали "Фима". Имя это как-то само закрепилось за мной, что
очень огорчало папу. В письмах ко мне он всегда называл меня Нахимом.
Казалось, вкладывал в это свою особую интонацию. Он всегда подчеркнуто
следовал имени, данному при рождении. Например, его брат, из Гесселя стал
Григорием, другой из Моисея – Михаилом, но папа упрямо называл их Гесселем
и Моше. И ничто, никакой "новояз"
не могли его в этом поколебать.
В последние десятилетия опубликовано немало страшных подробностей о
сталинских репрессиях. Однако мы вновь испытали потрясение, когда, готовясь
к встрече с Ефимом, прочли изданные в Белоруссии записки его отца Залмана
Шифрина "Печальная рапсодия". Книгу, повествующую – без сентенций и
обобщений – о жизни политзека, прошедшего все круги сталинского ада – и
застенки, и золотые прииски, и вольфрамовые рудники Крайнего Севера. И нам
стала еще понятнее
безграничная сыновья любовь Ефима к отцу, гордость за родного человека,
чье мужество не сломили ни пытки, ни издевательства палачей, ни голод и
лютый мороз.
Вот несколько цитат из записок Залмана Шифрина.
"Началась моя тюремная жизнь, жизнь человека, которого пытаются
превратить в скот, постоянно подвергая унижению: Кормят: утром – селедка,
отчего постоянно мучает жажда, но пить не дают, на обед – баланда. В темных
подвальных камерах
августе!) и с грузом в руках делать больше сотни поклонов. Это похуже
зуботычин".
"В Унженском лагере: где я работал вальцовщиком и раскряжовщиком леса:
находилось 1800 зеков: Вставали в пять утра: на завтрак кусок селедки,
баланда и чай из березового веника. Обеда не было: Одежда лагерная: На
ногах, обмотанных тряпьем, "ЧТЗ" – уникальная лагерная обувь, выкроенная из
бракованных автопокрышек Челябинского тракторного
завода, или лыковые лапти. Многие отмораживали ноги: К не выполнявшим
норму применялись "методы воздействия". Например, раздетого догола зека,
ставили на целые сутки на съедение комарам на высокий пень".
"На прииске "Штурмовой" я в декабре отморозил ноги и руки: Мне угрожала
гангрена: пришлось ампутировать два пальца на левой ноге. Оперировали без
наркоза".
"На прииске "Чкалов" забавлялись иначе. На заключенного, заболевшего или
ослабевшего настолько, что он не мог выйти на работу, составлялся акт:
накормлен по норме, одет по сезону: Затем его привязывали за руки к саням,
> запряженным лошадью, и с гиканьем пускали ее вскачь….Так волоком по снегу
> и льду, – а измерялся тот страшный путь километрами – несчастных доставляли
> к забою."
> >
> > Несмотря на все старания палачей, политзек Залман Шифрин выжил, оставшись
> достойным человеком. Выстоял, чтобы сделать счастливой молодую женщину,
> свою будущую жену; чтобы родить и
> > воспитать двух сыновей: Самуэля (вместе с семьей он живет ныне в Израиле)
> и Нахима.
> >
> > Судьба Залмана-Иосифа Шифрина, 1910-го года рождения, мещанина
> захолустного, в черте оседлости, белорусского местечка Дрибина, типична для
> государства, где коммунистическая власть, едва утвердившись, занялась
> истреблением собственного народа.
> >
> > "Да, в той жизни все зависело от случая, хотя в общем система работала
> четко: выживал тот, кто сумел к ней
> > приспособиться, – напишет Залман Шифрин в своей книжке. – Проще всего это
> получалось у тех, кто не высовывался, а стоило кому-то в чем-то выделиться,
> его либо обтесывали до среднего уровня, либо стирали в порошок".
> >
> > А Залман "высовывался": учился, стремился чего-то достичь, жить достойно.
> И: "заработал" 10 лет ИТЛ за шпионаж с пожизненной ссылкой под гласным
> надзором комендатуры НКВД в районе Дальстроя, без права выезда с Крайнего
> Севера после освобождения.
> >
> > – Ваш отец был рядовым бухгалтером, далеким от политики, ни в каких
> партиях не состоял. Почему же его посадили, к тому же на столь длительный
> срок?
> >
> > – У швейцарского поэта Блеза Сандрара есть замечательное стихотворение
> "Почему я пишу?" Оно состоит из одной строчки: "Потому:". Потому что
> объяснить это невозможно. Так и весь ужас той эпохи, беспощадной,
> немыслимой мясорубки. Потому: Только произносить это надо с еврейской
> > интонацией.
> >
> > О том, как познакомились и поженились родители Нахима, мы прочли в
> "Печальной рапсодии". Поистине романтическая история! 35-летняя Раша Ципина
> (Раиса Ильинична) узнала о трагической судьбе Залмана в доме его брата
> Гесселя, учителя Оршской школы, и написала Залману теплое дружеское письмо.
> Завязалась переписка, в которой сказалось родство душ. Зная друг друга лишь
> по письмам, два одиноких человека решили соединить свои судьбы.
> >
> > "Со стороны Раисы это был подвиг, – пишет Залман Шифрин. – Но ею
> руководила не жалость. Ее привлекло мужество, с каким я перенес столько
> страшного, и она поверила мне. Так, оказывается, бывает не только в
> романах".
> >
> > – Это, действительно, подвиг, – подтверждает Ефим, – Молодая,
> привлекательная женщина, ничего не страшась, поехала к человеку, которого
> никогда не видела – через всю страну, в далекий колымский поселок
> Адыглах,что в восьмистах километрах от бухты Нагаево. Жить
> > поначалу
> > пришлось в пятиметровой комнатушке, где умещались кровать и два стула,
> питаться сушеными овощами, а о солнечных днях только мечтать.
> >
> > Через год родился первенец, мой старший брат Самуэль. Три года спустя,
> маму, жену ссыльного, повезли в роддом в кузове грузовика, права на место в
> кабине у нее не было. На колымской трассе ее растрясло, ребенок родился
> мертвым. А еще через год на свет появился я. Такова история моих родителей
> – выходцев из белорусских местечек, выжженных и сравненных
> > с землей во время войны. Папу и его сестру Сарру уберегла от трагической
> участи быть расстрелянными или убитыми не менее страшная участь политзеков;
> маму – эвакуация. Большинство же родственников в годы войны погибло. Выбор,
> как видите, был небольшой. Папина сестра, моя тетя Сарра, 20 лет провела в
> Карлаге (Карагандинский лагерь). В прошлом году ей исполнилось 90 лет. Она
> живет в Израиле, в Бат-Яме. Никогда не забывает дня моего рождения, у нее
> светлая память. Она всегда опережает мои звонки и поздравляет с Новым годом
> первая. На
> > вопрос о секрете ее долголетия, отвечает: "Очень просто: я всегда надеваю
> обувь с левой ноги, а снимаю ее с правой". Но я-то знаю, в чем секрет
> долголетия тети Сарры: нет человека, о котором она бы сказала или подумала
> дурно, которому бы пожелала плохое. Секрет – в удивительном добродушии,
> потрясающем библейском спокойствии к тому, что происходит. Хотя
> свойственные ее возрасту болячки при ней, все номера телефонов у нее в
> голове, многочисленные фамилии родственников в памяти – невозможном
> компьютере. А пережить ей пришлось
> > предостаточно: смерть близких, войну, арест и заключение брата,
> собственный арест и издевательства в лагерях ( у нее перебит нос), смерть
> мужа, воспитание дочери другими людьми: И все это она перенесла с
> удивительным эпическим, еврейским спокойствием.
> >
> > – Ваш отец был, по-видимому, человеком религиозным, ведь он родился и
> вырос в патриархальной еврейской семье синагогального старосты, учился в
> хедере?
> >
> > –
> > Честно
> > говоря, до переезда в Юрмалу в конце 60-х я этого не замечал. То ли был
> еще мал и не понимал этого, то ли отец скрывал свою религиозность, дабы не
> навлечь на себя и свою семью новые неприятности. Однако помню, что
> совершенной реликвией был у нас Танах. Фолиант этот на немецком, русском и
> иврите, издания 1913 года, хранился, заложенный другими книжками. Он не был
> в числе книг, которые приветствовались до перестройки и нынешнего
> заигрывания с религией. Папа хорошо знал книжный иврит, читал Танах в
> оригинале. Как выяснилось перед самой
> > смертью отца, он был действительно набожным человеком. В последних своих
> письмах и записках из рамат-ганской больницы он писал: ": с нашим добрым
> Б-гом я прошагал всю свою жизнь". Теперь, когда его не стало, я понимаю,
> какой праведной она была. Уму непостижимо, как ухитрился он пройти 10 лет
> лагерей и 7 лет ссылки, не дотронувшись ни до кусочка свинины, не нарушив
> заповедей Торы. Естественно, он не мог соблюдать субботу, но совершенно
> ритуальными были наши семейные праздники, удивительным образом совпадавшие
> с религиозными.
> > Только переехав в Латвию, когда в Риге мы попали в синагогу на настоящий
> праздник Симхат Тора, или, как говорят в идишской традиции Симхас Тойре, я
> впервые увидел ликующего папу. Собрание веселящихся и говорящих на родном
> идише евреев возбудило его до крайности.
> >
> > После того, как отец наконец-то получил возможность выехать с Колымы,
> наша семья перебралась в Латвию. В Юрмале удачно устроилась мамина тетка.
> Наши колымские сбережения позволили и нам купить в Юрмале дом – дачу
> > покойного латвийского историка академика Зутиса. В школе, Рижском
> университете, где я учился, мы историю проходили по его учебникам. Странное
> это было жилище в духе латвийского югенстиля с огромной библиотекой,
> деревянными потолками, причудливыми комнатами, каминами, печками с
> замечательной кладкой и изразцами. Вскоре вся уцелевшая папина родня – его
> брат, освободившаяся из заключения сестра – съехалась в Юрмалу. Так в силу
> центростремительного влечения мы оказались на одном пятачке. Аналогичная
> история повторилась,
> > когда семья эмигрировала в Израиль, дружно снявшись с насиженных мест и
> по мистическому сигналу вновь оказавшись вместе.
> >
> > Думается, некое разочарование, маленькое, как царапина, постигло отца в
> Израиле. Он надеялся увидеть некое воплощение в иной ипостаси еврейского
> местечка, где похожие на него люди говорят на одном языке, живут как на
> одной большой улице его детства. В действительности все оказалось
> по-другому, а сам Израиль – совершенно восточной страной. Для папы стал
> > откровением неузнаваемый иврит с принятым в Израиле сефардским вариантом
> произношения, когда ударение почти во всех словах падает на последний слог.
> Письменный язык он узнавал, читал надписи, распознавал вывески, этикетки в
> магазинах, но устная речь его озадачила. Образ вновь обретенных
> соплеменников разной масти – черненьких, очень смуглых, белолицых,
> голубоглазых не соответствовал миру из "Тевье-молочника". Эта царапинка
> быстро зажила, через год он уже чувствовал себя своим в этой стране, и
> легко приноровился к новому
> > для себя варианту иврита. Меня это ничуть не удивило. Когда мы приехали в
> Латвию, отец тоже был в солидном возрасте, но очень скоро в магазинах и
> учреждениях уже объяснялся по-латышски. Эта его языковая открытость
> передалась и мне. Я с удовольствием принимаюсь за новые языки, быстро
> обезьянничаю в разных странах, спокойно чувствую себя в Америке со своим
> английским, с идиш – в Бруклине и Израиле, с латышским – в Риге.
> >
> > А вот профессиональными способностями обязан маме. На все
> > вопросы об ее образовании можно ограничиться ответом: закончила ФЗУ в
> Нижнем Новгороде по специальности слесарь-инструментальщик, по
> специальности не работала, а служила воспитательницей в детском саду. Но
> музыкальный слух, способности пародировать, что-то показывать, представлять
> при стечении народа – передались мне от мамы. Так же, как моему старшему
> брату Самуэлю ее музыкальные способности и абсолютный слух. Он окончил
> военно-дирижерский факультет Московской консерватории и алма-атинскую
> консерваторию по классу
> > тромбона. Слава Богу, все эти способности через поколение обнаружились и
> у моих племянников: они поют, играют на фортепьяно, а старший и на скрипке.
> >
> > – А вы, Ефим, человек религиозный, бываете в синагоге?
> >
> > – Редко. И не потому, что меня что-то останавливает. В любом храме
> каким-то образом концентрируется энергия людей, истинно приверженных Богу,
> и оттого там хорошо. В синагоге, если бы не моя кочевая, расписанная
> > по минутам жизнь, появлялся бы чаще. У меня нет никаких причин там не
> бывать. Но я могу обойтись и без обряда. Как сказал когда-то в интервью
> "Вечерней Москве": "Я обращаюсь к Б-гу без посредников". Многих это
> смутило, озадачило. Но я готов повторить это и сегодня. Люди, приверженные
> религии, не приветствуют общение с Богом, минуя храм или синагогу, которые
> как бы приближают адрес обращения. Вероятно, они правы. Но я ничего не
> делаю ради "галочки". Коль скоро моя жизнь сложилась так, как сложилась,
> изменить ее уже не могу. С
> > удовольствием читаю все, что связано с иудаикой, мне интересно мнение
> уважаемого ребе, значительного талмудиста, рассуждения раввина Адина
> Штайнзальца, ему я очень верю. Но каждый раз ловлю себя на том, что я вне
> религиозной традиции и ничего не могу с собой поделать. Хочу ей следовать,
> но не могу лгать. Я вырос за пределами этой традиции, в границах того
> патриархального идишского, ашкеназского поколения родившихся на стыке XIX и
> XX веков и несших эту традицию вплоть до своего физического уничтожения в
> 1948-1953-го годах. Среди
> > людей моего возраста, живущих в нашей стране, я, может быть, последний,
> кто говорит на идише и понимает его. Ему обучил меня отец. Да и среди
> знакомых родителей, когда мы жили на Колыме, в основном, были
> освободившиеся из лагерей евреи, все они говорили на идише. Так этот язык
> стал мне родным с детства, правда, сейчас я уже не могу свободно читать и
> писать на нем.
> >
> > Мама очень хорошо пела на идише. Много лет спустя после ее кончины я стал
> петь на эстраде фольклорную песню "Машке", которую
> > слышал только от нее. Мама пела ее на всех семейных праздниках, пела
> своеобразно. Идишские слова я записал на листке русскими буквами. Листок
> этот прошагал со мной все эти годы и словно взывал ко мне: Впервые спел эту
> песню в эмигрантских общинах Израиля и как будто что-то меня освободило,
> песня как бы задраила брешь в моей судьбе. Я как бы выполнил долг перед
> родителями – один долг из многих:
> >
> > – Объясните, Ефим: как Шифрин, которого мы сейчас узнали, уживается с
> Шифриным, которого мыпривыкли видеть на эстраде?
> >
> > – Меня часто спрашивают: как получается, что самые искрометные и довольно
> простые номера приобретают оттенок безысходной печали? Почему я так делаю?
> И зачем нарочно "гружу" какие-то веселые ситуации или забавные тексты
> серьезностью? Этот вопрос меня просто обескураживает. Поверьте, я не делаю
> этого специально, так во мне звучит мое еврейство. И ничего не поделаешь.
> Любую, абсолютно лишенную минора музыку, "ухитряюсь" перевести в минорный
> лад. Так
> > получается. Как ляжется, так и вяжется, помимо моей воли. Не кричу на
> каждом углу, что я – еврей, но никогда и не скрываю, да в этом уже и нет
> нужды. Однако наше положение какое-то сейчас чудное, промежуточное. Вот
> призывают: говорите на родном языке. Я бы последовал этому призыву, отбрил
> бы какую-нибудь юдофобку на рынке: А у меня родной язык – русский. Судьба
> нашего народа сложилась так, что мы свое еврейство обнаруживаем в красках,
> линиях, во взгляде, в особой интонации, но не в письме, не в речи,не в
> литературе. Я не меньше еврей,
> > чем еврей, говорящий на "ладино". (Смесь испанского с ивритом, язык
> испанских и португальских евреев. – Авт.) Не меньше еврей, чем говорящие на
> иврите. Ведь как бы мы не ежились, услышав обидный анекдот, еврей – это и
> вправду диагноз. И в этом нет ничего обидного. В анекдоте звучит пошло, но
> для жизни – очень верно. Это судьба, это призвание. Поэтому, повешу ли я,
> как некая модная певица, крест на шею, или прилюдно буду делиться рецептами
> творожной пасты, надену ли кафтан или бурку – ничего со мной не поделаешь!
> Я носитель определенного
> > мистического свойства, которым меня наделили, не спросив. Но я бесконечно
> благодарен за эту наделенность и счастлив, что именно так со мной случилось
> на небесном распределении.
