Рояль придумал грустный человек,
Чтоб как-то защитить себя от боли.
Не потому ли клавиш белый снег
Хранит следы "диезов" и "бемолей"?
Я — клавиша. А музыка — внутри,
Где струны на колках и молоточки.
Но по команде: «Раз и,… два и ,… три…»
Я извлеку её из оболочки.
Я — нота "фа". А рядом — нота "соль"
И этот, в чёрном. (Вечно между нами!),
Мне говорит: "диез", а ей — "бемоль".
(Не спорю я, поскольку предан гамме).
Мы — разные! И, в тоже время, мы —
Как лепестки прекрасного бутона!
… Я "заодно" с прекрасной нотой "ми",
Когда она уступит мне полтона.
Мы — только клавиши в большой игре,
И не всегда роднее те, кто ближе.
Я слышу ноту "ля" и ноту "ре",
И даже тех, кто выше, или ниже.
Я — нота. Тон! И, между прочим, горд
Хотя бы тем, что в гамме не фальшивил.
Молюсь на пальцы — чтобы, взяв аккорд,
Они меня звучанья не лишили.
Фрак пианиста строг и нарочит.
Очнись, Москва, Нью-Йорк, Париж и Вена!
Очнитесь, люди! МУЗЫКА ЗВУЧИТ —
Чтоб чью-то душу вытащить из плена.
Сергей Орешкин
Не стараюсь помнить – помнится…
(захотел бы — не избавиться!)
Не жена и не любовница,
И не «первая» красавица
Снится ночью.
Днём — присутствует
где-то рядом.
Пусть – незримая!
Пусть не вижу – сердце чувствует:
Здесь она, моя любимая,
Здесь она, моя красавица…
Я её не прячу в строгости.
Захочу – она «проявится»…
Вот, пожалуйста, – потрогайте!
От общенья не откажется,
Даже, слово скажет нужное.
И, возможно, вам покажется,
Что она давно замужняя.
Не сгораю я от ревности,
Что мне счастье лебединое?
Глупо думать о «неверности»,
Если мы – одно–единое.
Видно, Богом мне указана,
Да судьбою не обещана,
Видно, к памяти привязана
прошлой жизнью эта женщина.
Сергей Орешкин
Поверь в любовь, предсказанную сердцем,
И этим разреши меж ними спор —
Считает Ум, что можно отвертеться,
А Сердце знает — это приговор.
Она ещё обманчиво незрима
Уму, сердцА связующая нить,
Но приговор: «Пожизненно любима»
Ни сердцем, ни умом не отменить.
Сергей Орешкин
