В конце января 2000 года Уильям Сэфайр (William Safire) написал статью в New York Times под заголовком «Грядет путинизм» (Putinism Looms). Владимир Путин исполнял обязанности президента Российской Федерации всего месяц, однако Сэфайр сумел разглядеть, что новый кремлевский лидер создает собственный культ личности, «скрывает правду» и полон решимости «возродить власть России». На протяжении остававшихся ему девяти лет жизни Сэфайр часто возвращался к этой теме. Он расширил определение путинизма, когда субъект этого понятия начал подавлять инакомыслие, закручивать гайки средствам массовой информации, изгонять из страны и бросать за решетку тех, кто выступал против него, обхаживать Китай как противовес Соединенным Штатам, и делать все возможное, чтобы запереть страны «ближнего зарубежья», то есть, бывшие советские республики, в сфере российского влияния.
Украина, ставшая колыбелью русской цивилизации, а также хлебной корзиной и крупным промышленным центром СССР, всегда вызывала у России нервную обеспокоенность в связи с представлениями о посягательстве Запада на постсоветское пространство. Русские часто говорят, что чувствуют потерю Украины как иллюзорную боль в ампутированной конечности. И все равно возникло настоящее потрясение, когда Путин, возмущенный тем, что проевропейские протестующие свергли в Киеве коррумпированный и репрессивный промосковский режим, аннексировал Крым и начал разжигать сепаратистское восстание в восточных и южных областях Украины.
Агрессивность Путина можно понять только на фоне того, что является определяющей темой его президентства: стремления повернуть время вспять. Он на протяжении нескольких лет дезавуировал преобразовательную политику своих непосредственных предшественников и восстанавливал главные символы советской системы в пределах Российской Федерации. Но наряду с этим появились признаки того, что при наличии возможностей Путин постарается расширить свою программу действий и укрепить свою власть, вынеся ее за пределы российских границ. Именно такое наследие он надеялся оставить после себя. В 2005 году он произнес свои знаменитые слова о том, что распад Советского Союза стал «величайшей геополитической катастрофой века». Спустя три года Россия вторглась в Грузию и предоставила «независимость» двум ее самопровозглашенным этническим территориям — Абхазии и Южной Осетии. Но лишь в этом году Россия начала территориальную экспансию с применением военной силы, захватив Крым и объявив его своим. Одновременно Путин объявил о праве России «защищать соотечественников и сограждан», то есть, русскоязычные меньшинства, в любой точке ближнего зарубежья — от Эстонии в Прибалтике до Казахстана в Центральной Азии.
В этом заключается самое пагубное проявление путинизма: он нарушает нормы международного права, отменяет прежние российские обязательства по соблюдению суверенитета и территориальной целостности соседей, порождает риск выхода из-под контроля и разжигания обширного конфликта, а также создает прецедент для других ведущих держав, которые при необходимости могут применить собственную версию доктрины Путина (подумайте, например, о Китае и о его ссорах с Вьетнамом, Филиппинами и Японией из-за территорий и притязаний на морские участки).
Хотя Путин заработал суффикс —изм, который Сэфайр прикрепил к его фамилии 14 с лишним лет назад, то явление, которое он олицетворяет — его содержание, мотивы и логическое обоснование — возникли еще до появления самого Путина на политической сцене. Многие исследователи новейшей российской истории, имевшие дело с Путиным, включая меня, ретроспективно относят истоки его политики к периоду более чем четвертьвековой давности, когда шла битва между советскими реформаторами и их реакционными и реваншистскими противниками.
***
Эта предыстория началась в конце 1980-х, когда Путин был сотрудником КГБ среднего звена, прикрепленным ко Второму главному управлению, и находился в командировке в Дрездене. Он занимался не разведкой, а контрразведкой. В его задачи входил поиск врагов советского государства, пресечение их деятельности, нарушение их планов и замыслов, а зачастую и их уничтожение. В Москве в то время были весьма влиятельные люди, считавшие президента страны Михаила Горбачева врагом, вознамерившимся разрушить ту систему, которой они посвятили свою жизнь и благодаря которой они получили власть и авторитет.
Горбачев взошел на вершину власти в Советском союзе 29 лет назад, веря в то, что он обязан спасти страну. Он был убежден, что сохранение существующего положения вещей сдерживает СССР, мешает ему конкурировать и процветать в глобализованном мире. Его сторонники иногда говорили о таком устремлении обманчиво скромно: Россия должна стать «нормальной, современной страной». Однако нормализация и модернизация требовали решительного разрыва с прежними советскими лидерами, начиная с Ленина.
Вокабуляр горбачевской программы, что показательно, состоял из двух русских слов — гласность и перестройка, а также из двух заимствований из английского — демократизация и партнерство с Западом. Это были не просто ключевые слова новой кремлевской политики, это были антонимы девизов советского режима и советского мировоззрения. И как таковые они стали проклятием для некоторых мнимых товарищей Горбачева.
В июне 1991 года его собственный премьер-министр Валентин Павлов предпринял в парламенте попытку ослабить полномочия Горбачева в качестве прелюдии к его отстранению от власти. Непосредственным побудительным мотивом был план, известный под названием «большая сделка». Его предложили советники Горбачева в качестве способа получения экономической помощи Запада в поддержку перестройки. В этом заговоре активно участвовал главный начальник подполковника Путина в КГБ Владимир Крючков. Он и Павлов увидели в «большой сделке» заговор с целью «распродажи Родины иностранным деловым кругам».
У высокопоставленных офицеров в Советской Армии и в спецслужбах была собственная версия этого обвинения в адрес Горбачева. Их взбесила его готовность идти на компромиссы на переговорах по обычным вооруженным силам в Европе, причем в основном на американских условиях, и «нулевой вариант» по ядерным силам промежуточной дальности. Но больше всего их возмутили переговоры в Рейкьявике, когда Рональд Рейган предложил ликвидировать все ядерное оружие.
Так называемый конституционный переворот в июне 1991 года провалился, но его зачинщики не сдались. Страх перед тем, что Горбачев продастся Западу, еще больше усилился, и два месяца спустя Крючков и КГБ попытались осуществить настоящий переворот. Заговорщики поместили непокорного Горбачева под домашний арест, когда он отдыхал в Крыму, а затем насмешили весь мир ярким представлением собственной неумелости и глупости, показав по телевизору новое руководство, чей мнимый босс Геннадий Янаев был заметно пьян.
Путч дал мощную обратную вспышку. Он не только ускорил распад советской системы, но и ослабил те центростремительные силы, которые все эти десятилетия обеспечивали целостность и единство Советского Союза.
Терминатором номер один стал горбачевский протеже Борис Ельцин, превратившийся в его соперника. Этот советский функционер и член коммунистической партии в конечном итоге превратился в антисоветского и антикоммунистического революционера. Ельцина раздражало то, что Горбачев слишком медленно и робко проводит перестройку, внедряет гласность и осуществляет демократизацию. Иными словами, Ельцин превзошел Горбачева как реформатор, став популярным среди многих граждан, которым надоела советская власть. Но это также означало, что он превзошел Горбачева как угроза старой гвардии. Горбачев увидел в Ельцине политическую помеху, пытаясь управлять все более капризным и беспокойным партийным руководством, и поэтому исключил его из состава Политбюро.
Ответ Ельцина свелся по сути дела к следующему: «Вы не можете меня уволить — я сам ухожу!» Он вышел из коммунистической партии. Но на этом Ельцин не остановился. Уйдя из Политбюро, он занялся ликвидацией огромной корпорации под названием СССР и стал гендиректором его крупнейшего филиала — независимой и демократической Российской Федерации.
Роспуска Советского Союза Горбачев не хотел абсолютно, и это стало тем клином, с помощью которого Ельцин выбил Горбачева из его кресла. Он снял советский флаг с серпом и молотом с Кремля, а на его месте закрепил российский триколор.
Но по остальным вопросам передача власти от Горбачева к Ельцину прошла без сучка, без задоринки. Среди них был вопрос о том, как Россия будет управляться, и как она должна себя вести за пределами своих границ. Для Ельцина это означало решение вопроса о том, где находятся границы России. Его решение стало чрезвычайно важным для того, что произошло в последующие годы — и чего не произошло.
Главной задачей своего президентства Ельцин считал сохранение межреспубликанских границ бывшего СССР и международных границ нового Содружества Независимых Государств. Никакой перекройки политической карты с целью приведения ее в соответствие с картой этнографической не предусматривалось.
Настойчивость Ельцина в данном вопросе еще больше испортила его и без того напряженные отношения с теми врагами, которых он унаследовал от Горбачева. Для них самым главным поводом для недовольства была не просто потеря территорий, но и положение примерно 25 миллионов русских, оставшихся в 14 соседних, независимых теперь государствах. Широкое распространение получила фраза, которую тихо бормотали, рычали, а иногда и пронзительно выкрикивали во время дебатов в те дни — что Ельцин виновен в расчленении матушки-России и в том, что ее сироты остались без попечительства Москвы.
Как в свое время Павлов выступил против Горбачева, так теперь вице-президент Ельцина Александр Руцкой пошел против своего босса. В кабинете у Руцкого на стене висела большая карта Советского Союза. «Это прошлое, — любил он говорить своим гостям. — Но это и будущее». Первым шагом на пути к этому будущему, часто заявлял Руцкой, станет возврат Крыма, который недолгое время был частью советской России с конца Второй мировой войны до 1954 года, когда кремлевский руководитель того времени Никита Хрущев передал полуостров Украине, отметив таким способом трехсотую годовщину захвата Крыма Екатериной II (так в тексте — Крым с 1921 по 1954 год находился в составе РСФСР. Кроме того, Крым был присоединен Екатериной к Российской империи в 1783 году — прим. перев.) Вторым будет Приднестровье — длинная и узкая полоска молдавской земли с преобладанием русского населения и с контингентом российских войск.
Столь агрессивная ностальгия по прошлому и по территориям смущала ельцинскую команду настолько, что в декабре 1992 года, когда постсоветская Россия отмечала годовщину своего существования, министр иностранных дел Андрей Козырев ошеломил международную конференцию в Стокгольме паникерским заявлением о том, какой станет внешняя политика России, если ее будут проводить усиливающиеся националисты в случае свержения Ельцина. Козырев выступал весьма реалистично, рассказав о новом комплексе мер в рамках такой политики. Во-первых, традиционная и предопределенная ориентация у России не на Европу, а на Азию. Во-вторых, Россия военными средствами принудит другие бывшие советские республики, и в частности Украину, вступить в новую федерацию со столицей в Москве. И лишь в конце своего выступления Козырев сказал, что это нечто вроде шоковой терапии, призванной привлечь внимание мира к реальной опасности.
В то время от уловки Козырева отмахнулись. Но в октябре 1993 года оппозиция Ельцину в парламенте, чьи взгляды и намерения Козырев изложил в Стокгольме, достигла критической массы и переросла в яростный бунт. Руцкой с союзниками превратил российский Белый дом в военный лагерь и отправил банды преступников мародерствовать по всему городу. Они даже обстреляли из гранатометов центральную телестанцию. Ельцин в ответ направил войска и подавил восстание.
Два месяца спустя враги Ельцина нанесли по нему новый удар. На сей раз они воспользовались той самой реформой, которую поддержал и от которой выиграл сначала Горбачев, а затем и Ельцин: демократизацией. На первых в России постсоветских парламентских выборах крупную победу одержали ультранационалисты Владимира Жириновского, и больших успехов добились коммунисты Геннадия Зюганова. Программа их так называемого «национально-патриотического блока» предусматривала защиту прав русских в других бывших советских республиках. Жириновский даже обещал вернуть утраченные Россией земли в Турции, Финляндии, а иногда заявлял о возврате Аляски.
Есть одно заплесневелое итальянское слово, возникшее в Европе 19-го века после наполеоновских войн: ирредентизм (от итальянского irredento — неосвобожденный). Оно больше всего подходит для описания этнической геополитики. В 1990-х годах это атавистическое устремление легло в основу анти-ельцинской оппозиции. Ельцин упорно отказывался поддерживать ирредентизм, подтверждая неприкосновенность межреспубликанских границ. Именно это позволило СССР относительно мирно и упорядоченно разделиться. Его позиция также способствовала созданию при финансовой поддержке НАТО программы «Партнерство во имя мира» и других институциональных механизмов, призванных включить страны бывшего советского блока, в том числе, Россию и Прибалтику (Эстония, Латвия и Литва), во всестороннюю, хорошо интегрированную, пан-европейскую и в некотором роде пан-евразийскую структуру безопасности. Это не было требование Запада, которое он навязывал постсоветским лидерам. Это было их собственное стремление, на которое мы на Западе откликнулись и поддержали.
Если бы Ельцин и его коллеги из других республик устроили на постсоветском пространстве с его 11 часовыми поясами и богатым арсеналом ядерного оружия всеобщую ирредентистскую драку, она могла бы вызвать всемирный катаклизм, угрожающий человечеству. Если говорить более конкретно и в менее апокалиптической тональности, то Украину не удалось бы убедить передать России свой ядерный арсенал советской эпохи, особенно в том случае, если бы оппоненты Ельцина вдобавок добились от Украины сдачи Крыма. Нетрудно себе представить, как бы развивались события в этой ситуации: на всем протяжении 1990-х годов Югославия напоминала миру, какой жестокой участи удалось избежать Советскому Союзу.
***
Это были хорошие новости. Но были и плохие. При Ельцине отношения России с Западом едва не дошли до точки перелома из-за хаоса на Балканах, особенно во время конфликта из-за Косова в 1999 году. Тому было множество причин. НАТО впервые начала войну; она сделала это, проигнорировав противодействие России в ООН; ее главной мишенью стала столица страны с православным славянским большинством, а следовательно, с прочными историческими и культурными связями с Россией; в выигрыше от натовской операции оказались мусульманские сепаратисты Сербии. Последний фактор привел к тому, что многие россияне в то время начали сравнивать Косово с российской республикой Чечней, где долгое время шла борьба с сепаратистами. Россияне ощущали себя бессильными наблюдателями, созерцающими репетицию того, что НАТО сделает в будущем для расчленения самой России. Вдобавок ко всему Ельцин слабел и в физическом, и в политическом плане, и уже начинал задумываться об уходе.
В такой обстановке исключительно странным и удивительным кажется то, что именно Ельцин помог прекратить войну, причем на натовских условиях. Он наделил своего бывшего премьер-министра Виктора Черномырдина чрезвычайными полномочиями и поручил ему убедить сербского диктатора и главного архитектора этнических чисток на Балканах Слободана Милошевича, что Россия не будет спасать его от натовского вторжения. Черномырдин также договорился, что российские войска под началом НАТО войдут в состав международной миротворческой миссии в Косове. С точки зрения Запада, это было очень важное условие, устранявшее всякую двусмысленность в вопросе о том, кто стоит во главе всего этого.
Но российские военные увидели в этой договоренности очередную унизительную и позорную капитуляцию перед Западом. Некоторые высокие военачальники в Москве на всем протяжении переговоров выступали против такого соглашения. Их агентом в составе делегации Черномырдина был трехзвездный генерал по имени Леонид Ивашов. Ивашов настаивал на том, что российские миротворческие силы в Косове должны действовать независимо от НАТО и отвечать за свой собственный сектор, который стал бы надежным пристанищем для воинственных сербов. Пользуясь российской защитой, сербы смогли бы дестабилизировать остальную часть Косова, вполне предсказуемо создавая условия для возникновения конфликта между Россией и НАТО. Черномырдин неоднократно отвергал предложения Ивашова отказаться от соглашения. Но Ивашов не сдавался, потому что не сдавались его начальники в Москве.
Результатом этого стал один эпизод, когда я, будучи в администрации Клинтона специальным уполномоченным по политике в отношении бывшего Советского Союза, получил возможность увидеть Владимира Путина и понять, что явление его имени с суффиком —изм станет реальностью.
В июне 1999 года, когда на земле и в небе над Сербией действовало перемирие, я отправился в Москву с американской делегацией, чтобы нанести завершающие штрихи на одобренное Черномырдиным соглашение. Прибыв в Москву, мы поняли, что сделка срывается. В состав нашей делегации входили два генерала, представлявшие Пентагон. Они встретились с Ивашовым, но тот не только повторил требование о создании отдельного сектора для России, но и пригрозил, что Москва создаст его в одностороннем порядке, если НАТО не пойдет на попятную. Между тем, российское бронетанковое подразделение, приданное международным миротворческим силам в Боснии, внезапно повысило ставки, совершив безумный бросок в восточном направлении в сторону Косова.
Я попросил о срочной встрече с Ельциным. Мне было сказано, что он «недомогает». Мы с коллегами знали, что это означает: алкоголизм российского президента был секретом Полишинеля, о котором знал весь мир. Мы согласились на встречу с его советником по национальной безопасности Путиным, которого совсем недавно назначили на этот пост, переведя с должности заместителя мэра Санкт-Петербурга. Это была неприятная встреча. Он вел себя внешне спокойно, профессионально и вполне любезно, но под поверхностью просматривалась ледяная холодность и хорошо контролируемое презрение. Видимо, желая показать, что он прочитал досье КГБ на меня, Путин произнес имена двух русских поэтов, о которых я писал диссертации в колледже и в аспирантуре в конце 1960-х годов.
Но больше всего меня и моих коллег потряс тот апломб, самоуверенность и та наглость, с которой Путин лгал нам. Он должен был точно знать замыслы военных. Однако он заверил нас, что условия, на которые согласился Черномырдин, по-прежнему действуют, и что не будет никаких неожиданностей, подрывающих с большим трудом завоеванный мир и российско-американскую договоренность. Затем он сказал нам, что никогда не слышал об «этом Ивашове». Такая неискренность была совершенно ненужной, а его заявление показалось неправдоподобным, поскольку Ивашов был старшим военным представителем в важной дипломатической миссии Черномырдина.
Через несколько часов российское подразделение численностью примерно 250 военнослужащих уже разбивало лагерь на территории аэропорта в Приштине, создавая опасность того, что сотрудничество России и НАТО превратится в конфронтацию.
Между тем, наша делегация разбила собственный лагерь в здании Министерства обороны на Арбатской площади, где мы всю ночь пытались разрядить кризис. Переговоры были жесткие, но это было ничто по сравнению с криками и воплями, которыми обменивались русские.
С одной стороны находился министр обороны маршал Игорь Сергеев и министр иностранных дел Игорь Иванов. С другой — начальник Генерального штаба Анатолий Квашнин, который явно поддерживал вылазку в сторону Приштины и обструкционизм Ивашова в группе Черномырдина. В конце этих странных и напряженных переговоров Сергеев одержал верх над Квашниным — но с огромным трудом, и лишь тогда, когда Ельцин превозмог свое недомогание и вернул первоначальную договоренность на место.
Что касается роли Путина, то я могу сделать лишь одно умозаключение: либо он страховался, не зная, чем закончится это внутриведомственное противостояние, либо активно поддерживал Квашнина и Ивашова, которые, в свою очередь, оказывали открытое неповиновение своему министру и старшему по званию Сергееву, не говоря уже о главнокомандующем Ельцине.
Четыре месяца спустя Ельцин потряс весь мир, назначив Путина на должность премьер-министра и сделав его своим преемником. Во время междуцарствия Путин активно формировал свой имидж защитника закона и порядка, и даже не скрывал своей причастности к военной кампании выжженной земли в Чечне («Это российское Косово», — постоянно напоминали нам.)
Я увидел его снова накануне Рождества, за девять дней до ухода Ельцина в отставку. Россия является частью Запада, сказал Путин. Он по-прежнему, по крайней мере, официально придерживался успокаивающей линии, говоря о партнерстве. Как сказал он мне тогда, у него есть сильное желание показать «нашему народу и миру, что по самым важным вопросам мы находимся на одной стороне». Путин добавил, что ему в России «не нужны» те, кто считает, будто «изоляция, перегруппировка сил и конфронтация полезны для страны». На Ельцина он не ссылался, по крайней мере, подтверждал его основную ориентацию. Нет сомнений, что именно такой сигнал он хотел передать через меня в Вашингтон. Я сделал это, однако вспомнил, что именно этот кремлевский чиновник несколькими месяцами ранее заверял нашу делегацию, что сообщения об активных действиях российской армии в Косове это ерунда.
Во время этого же визита один отставной реформатор, сохранивший доступ в Кремль, рассказал мне об одной приватной церемонии, на которой Путин вместе с группой коммунистических политиков отмечал день рождения Сталина. «Эта информация, — заявил мой осведомитель, — важнее всего того, что вы слышите от нашего нового руководителя во время встреч лицом к лицу».
В июне следующего года, когда Путин обустраивался в президентском кресле, а Билл Клинтон наносил прощальные визиты иностранным лидерам, эти двое встретились в Москве. Путин был любезен, но не готов обсуждать значимые вопросы. Несколько раз он довольно тонко, однако с заметным пренебрежением отозвался о своем предшественнике и друге Клинтона Ельцине.
Перед отлетом обратно в Вашингтон Клинтон навестил Ельцина на его пенсионной даче. «Борис, — сказал он, — Ты демократ до глубины души. Вера в людей у тебя в сердце. Ты обладаешь страстью настоящего демократа и настоящего реформатора. Я не уверен, что Путин обладает такими качествами. Может, они у него есть. Я не знаю. Тебе придется следить за ним и использовать свое влияние, чтобы он не сходил с правильного пути. Ты нужен Путину. Знает он об этом или нет, но ты действительно нужен ему, Борис. Ты нужен России. Ты по-настоящему изменил эту страну, Борис. Не всякий лидер может сказать такое о стране, которой он руководил. Ты изменил Россию. России повезло, что у нее был ты. Мы многое сделали вместе, ты и я. Мы пережили трудные времена. Мы никогда не допускали, чтобы все это распалось. Мы сделали немало хороших дел. И они сохранятся. Нам требовалось мужество для этого. И тебе зачастую было намного труднее, чем мне. Я знаю это».
Ельцин схватил Клинтона за руку и наклонился к нему. «Спасибо, Билл, — сказал он. — Я понимаю».
У них не было ни малейшего подозрения о том, насколько резко Путин порвет с Ельциным и с Западом.
***
Такова предыстория. Прошло 15 лет, и мы сегодня переживаем очень серьезную и плохую историю, в которой Путин является главным действующим лицом и все больше нашим противником. Он стал (особенно в свой третий президентский срок) поборником тех людей в России, которые на протяжении четверти века выступали за откат назад во внутренней политике. Путин свернул демократизацию и лишил регионы прав и полномочий. Он заткнул рот средствам массовой информации и монополизировал их, превратив в орудие пропаганды и дезинформации. Он составил свой собственный, тщательно отредактированный словарь для восстановленных по существу основ советской власти.
Во внешней политике Путин заменил партнерство с Западом соперничеством. Он отверг европейский путь России и выбрал евразийский вариант. Жесткая речь Путина на мюнхенской конференции по безопасности в 2007 году очень сильно напоминала обвинения Павлова и Крючкова, с которыми они выступили в 1991 году, заявив, что Горбачев позволяет иностранцам навязывать России свои интересы, правила и ценности.
Быстро прокрутим время вперед до марта этого года. Утверждая право России на аннексию чужих территорий, населенных русскими, Путин выступил с речью в Думе, которая очень напоминала заявления ельцинских врагов Руцкого и Жириновского из середины 90-х. Путин неоднократно выступал с собственными прорицаниями наподобие речи-предостережения Козырева 22-летней давности — однако говорил он вполне серьезно.
Что касается гласности, то она уступила место дезинформации такого масштаба, что The Economist назвал Россию мендократией — властью лжи, особенно в свете украинского кризиса. Российское государство и послушные в основном СМИ изо всех сил пытаются представить народное восстание против прежнего украинского правительства как заговор, инспирированный Западом. В попытке избежать ответственности за уничтожение самолета Малайзийских авиалиний МН17, который был сбит поставленной из России зенитной ракетой на спорной территории в восточной Украине, и за гибель 298 человек на борту Путин обвиняет в этой катастрофе украинцев, потому что это их воздушное пространство оказалось опасным из-за конфликта на земле — конфликта, который он сам и разжигает.
Такое обращение к Большой Лжи вполне соответствует стандартам ветерана Политбюро времен холодной войны Михаила Суслова, который отвечал за агитпроп и был похоронен в некрополе у кремлевской стены 32 года назад.
Когда Путин взошел на президентский трон, в его списке контактов появились имена из очень недалекого прошлого. Он пригласил на свою инаугурацию бывшего руководителя КГБ Крючкова, который организовал в 1991 году августовский путч против Горбачева. И он первые пять лет своего правления держал генерала Квашнина на должности начальника Генерального штаба. Подчиненный Квашнина в приштинском гамбите генерал Ивашов сегодня является членом неформального путинского мозгового треста и вице-президентом (президентом — прим. перев.) сформированной недавно Академии геополитических проблем. А что касается главных мучителей Ельцина, то Руцкой до сих пор принимает активное участие в российской политике. Как и Зюганов. Когда он праздновал свой 65-й день рождения, там присутствовал Путин, подаривший ему первое советское издание Манифеста коммунистической партии. Жириновский хоть и остается на обочине, но в последнее время несколько восстановил свои позиции, поддержав сепаратистов на востоке Украины. Между тем, некоторые ветераны-путчисты появляются на видных ролях в составе сепаратистских сил в и вокруг восточной Украины.
Так что, хотя Путин довольно поздно вступил в ряды тех, кто вознамерился как можно основательнее восстановить советский режим, он в последние годы дает им возможность добиться успеха там, где они прежде терпели неудачу. Склад его ума таков, что он отражает тоску общества по лучшей поре российской геополитики, разочарование в оборотной стороне горбачевско-ельцинских реформ и недовольство политическими шагами Джорджа Буша-младшего и Обамы, такими как выход из договора по ПРО в 2002 году, вторжение в Ирак в 2003-м, западная поддержка цветных революций в бывших советских республиках Грузии и Украине в середине 2000-х, обретение краем Косово официальной независимости в 2008 году, а также второй и третий этап расширения НАТО в 2004 и 2009 годах, когда в состав альянса вошли шесть бывших коммунистических стран и три прибалтийских государства, аннексированных Сталиным после подписания пакта с Гитлером в 1939 году.
Но этими внешними раздражителями невозможно в полной мере объяснить ухудшение российско-американских отношений в последние годы. Скорее, Путин просто воспользовался ими и своей усиливающейся монополией на СМИ, чтобы подстегивать раздражение в обществе, и видит в них подтверждение своему воинственному и параноидальному мировоззрению, которое проявилось особенно ярко, когда он обвинил бывшего госсекретаря Хиллари Клинтон в разжигании протестов в России, начавшихся после того, как Путин в сентябре 2011 года безапелляционно заявил о своем возвращении на президентский пост.
На этом фоне стоит вспомнить о том, что доверие между Горбачевым и Рейганом пережило Стратегическую оборонную инициативу (СОИ). Горбачев и Буш 41-й выдержали напряжение первой войны в Персидском заливе, а узы дружбы Билла-Бориса сохранились, несмотря на первый раунд расширения НАТО и воздушную косовскую войну.
Тогда, как и сейчас, межгосударственные отношения носили глубоко личностный характер, что в значительной степени объясняется прочно укоренившимися особенностями российской политической культуры. Кто бы ни сидел в Кремле — царь, генсек, президент — этот человек обладает колоссальной личной властью, а не бюрократической властью над тем, что Ричард Пайпс (Richard Pipes) называл наследственным государством. Хотя Путин произнес ставшие знаменитыми слова о своем намерении восстановить «вертикаль власти», такая вертикаль власти в России существовала всегда, в том числе, когда он впервые стал президентом. Того, кто наверху, трудно остановить и трудно убрать.
Вот почему значение имеет не только путинизм, но и сам Путин. Череда кремлевских лидеров, сменявших друг друга на протяжении четверти века до Путина, это сама по себе выдающаяся история, где очень много мелодрамы, иронии, напряжения, фарса и заковыристой интриги. И конечно, трагедии. В совокупности все это вполне достойно оперы Мусоргского.
Акт первый начинается в марте 1985 года, когда состоялось заседание Политбюро, чтобы выбрать преемника недолго правившему Константину Черненко. Если бы тогда выбрали не Горбачева, а какого-нибудь другого кандидата, у нас и сегодня, 29 лет спустя, мог быть Советский Союз, Варшавский договор и холодная война. Но когда Горбачев попал в Кремль, у него появилась власть для осуществления перемен. Он возвысил Ельцина, чтобы тот помог ему в этом деле, а затем оставил его в политическом забвении.
Акт второй. Ельцин наносит ответный удар и смещает Горбачева, но сохраняет основные черты горбачевских реформ. У Ельцина тоже появились козыри, когда он поселился в Кремле. Несмотря на свои поздно проявившиеся демократические наклонности, он тоже был неравнодушен к глаголу «царствовать», используя его во время утверждения своей власти, особенно против оппозиции.
И тут опера превращается в трагедию. Этот демократический царь вытаскивает из неизвестности молодого функционера и назначает его своим наследником. Ельцин делает это из безответственных и постыдных соображений, желая сохранить физическую и финансовую безопасность семьи.
В акте третьем Путин держит свое слово, что касается безопасности предшественника. Но практически во всем остальном он рвет политическое наследие своего наставника в клочья. Путин встает на анти-ельцинские и, соответственно, на анти-горбачевские позиции, обретая таким образом поддержку со стороны твердолобых ветеранов старого режима, которые безуспешно пытались помешать реализации реформ в конце 80-х и в начале 90-х годов.
***
Призрак путинизма, который навис над Россией почти 15 лет назад и был замечен Сэфайром, сейчас нашел свое материальное воплощение в такой степени, что пошли разговоры о «путинской эпохе». Эта фраза — намек на то, что он будет с нами и с нашим потомством еще очень и очень долго. Но есть две причины усомниться в этом прогнозе.
Во-первых, что нового в путинизме? Вместо советской идеологии интернационализма Путин утверждает ультранационалистический тезис о том, что российская государственность должна основываться на этнической принадлежности. Путин использовал его на Украине для расширения российских территорий. Но его марка этнической геополитики, очень сильно отдающая запахами 19-го и первой половины 20-го века, это обоюдоострый меч. Такая геополитика может привести к потере российских территорий, поскольку значительная часть страны населена нерусскими этническими группами, которые вряд ли обрадуются и потерпят русского шовиниста в Кремле с крестом на шее, который виден, когда он выставляет напоказ свою голую грудь. Иными словами, Путин может невзначай приблизить то время, когда Кавказ и Центральная Азия станут уязвимы для джихадистов, которые уже сегодня планируют создать халифат на части территории Российской Федерации.
Вторая причина для сомнений в стойкости путинизма заключается в том, что в нем есть старого. Путинизм как система государственного управления по существу есть копия того режима, который не сумел модернизировать советскую экономику, нормализовать советское общество и в конечном счете не смог спасти советское государство от исчезновения. Кроме того, путинская концепция российской безопасности, как и концепции всех советских руководителей от Сталина до Черненко, обладает одной порочной чертой, обрекающей ее на провал: Россия не будет находиться в абсолютной безопасности до тех пор, пока все ее соседи не почувствуют себя абсолютно незащищенными и уязвимыми. В результате в мнимую путинскую эпоху Россия опять стала нервозным государством, которое само себе наживает врагов. Из-за такой антагонистической стратегии СССР не признавали в мировом сообществе в качестве надежной и конструктивной мировой державы.
В спорах о долговечности построенной Путиным системы следует учитывать судьбу того строя, который он по сути дела вернул к жизни. Речь идет о советской системе, а вместе с ней и о советском государстве, которое просуществовало всего 70 лет — столько, сколько живет простой смертный. Более того, эту систему и это государство уничтожили не иностранные враги типа тех, за кем подполковник Путин охотился в Дрездене 30 лет назад, или тех, кто подобно призраку преследует его в Кремле. Скорее, система выдохлась и скончалась в силу своих собственных патологий. Она не могла выжить в современном мире.
Сэфайр провел эту связь в своей написанной в январе 2000 года статье: «Парадокс заключается в том, что путинская эпоха означает неконкурентоспособную, слабую в экономическом плане Россию». Он предсказал, что результатом станет не «возрождение российской мощи, а угрюмая стагнация, которую назовут путинизмом». Иными словами, поскольку путинизм является сознательной попыткой вернуться к пережитым неудачам прошлого и взять их в качестве образца для будущего, он обречен.
Тем не менее, благодушие и самоуспокоенность со стороны Запада непростительны. При нынешнем руководстве Россия представляет прямую и непосредственную угрозу своим соседям, являясь деструктивной и сеющей рознь силой в европейской эволюции, а также потенциальной угрозой миру во всем мире. Она также мешает мировому сообществу справляться с другими угрозами, такими как климатические изменения и распространение ядерного оружия.
Но формируя новую стратегию в отношении Кремля в предстоящие месяцы и годы, мы также должны помнить, что Россия сегодня это не Советский Союз. Она не застряла в середине 20-го века, не говоря уже о веке 19-м. Она отнюдь не монолитна и не изолирована, как в старые недобрые времена. Ее народ глубоко прочувствовал, что это такое — жить в нормальной современной стране. Россия больше и прочнее, чем путинизм; она переживет систему Путина, как пережила советскую систему, которую он пытается возродить.
Строуб Тэлботт
Источник: inosmi.ru
63 элементов 2,926 сек.