Квадрат Малевича

Истинная история квадрата МалевичаЛюбопытство – это один из наиболее распространенных людских пороков, и мы смоим приятелем Александром также не избежали этого “наказания”. Когдав Московском Доме Художника открылась выставка работ Казимира Малевича, мы решили туда пойти. Во-первых, выяснить для себя, а что же есть такое Супрематизм, и, во- вторых,увидеть наконец живьем тех умнейших и образованнейших людей, понимавшихсуть Великого Черного Квадрата и пророка его Казимира. Несмотря на то, чтомы с Шуриком, увы, принадлежали к небольшой, но не очень любимой в странегруппе хомо сапиенс, именуемой коренными Москвичами, и славящейся дурнымвкусом и низкой культурой, мы, тем не менее, знали определенные традицииповедения в местах большого скопления культурных людей. Дабы мимикрировать”под своих”, мы были не только в приличных костюмах, но и в галстуках, ичто характерно – не в пионерских. Но от этого мимикрия как раз не слишкомудалась. Большинство деятелей и знатоков культуры было в джинсах, куртках исвитерах. Некоторые даже носили очки, что, в прочем, не добавляловысоко-образовательного флера к их образам. И мужчины, и женщины были одетыприблизительно одинаково. Также на выставке было даже одно существо, вовсебез явных половых признаков, как первичных, так и вторичных. Существо былов широченных запорожских шароварах цвета хаки, мешковатом свитеренеопределенных цветов стиля вязки, в хаотично намотанном на длиннуютонюсенькую шейку черном шарфе, с прической “ежик в тумане”, и маленькимивыпученными глазками мышки, минимум месяц страдающей запором. Мой другСаша, будучи человеком в глубине души добрым, пожалел несчастное существо,и по-доброму оному улыбнулся, но в ответ получил такое… Как многие годыспустя Шурик писал в своих мемуарах: “Так меня оскорбляли за всю мою жизньтолько еще один раз. Это когда я дал старушке, жалующейся на голод,кулебяку с собственного стола”.А Выставка тем временем продолжалась, и мы приступили к знакомству сэкспозицией. Помимо множества квадратов, прямоугольников и прочихгеометрических фигур, были и более узнаваемые сюжеты. Картину “Жнец накрасном фоне” мы одобрили, так как центральный персонаж был очень похож нанашего друга Ордановича, полотно “Англичанин в Москве” вызвало чистоюмористические эмоции, но потом мы пришли к выводу, что это, видимо, и естьСупрематизм. Автопортрет вообще был очень похож на образчик буржуазногореализма, и я, забывшись, даже проворчал вслух, мол, а чего бы Малевичубыло не сваять себя из квадратов, чем заслужил ряд укоризненных взглядов отокружающих деятелей культуры. И вот, наконец, произошло, или вернеенаступило. Мы подошли к Картине “ЧЕРНЫЙ КВАДРАТ”.Должен честно сказать, что каждый раз видя эту картину или просто слыша ееназвание, я испытывал невообразимый комплекс художественнойнеполноценности. Тысячи культурных и образованных людей при одномупоминании о “Черном квадрате” закатывали глаза и, важно поднимая вверхуказательный палец (не путать со средним, пожалуйста), говорили: – “О!”Когда же я скромно спрашивал, а в чем там “О!”, на меня смотрелисоболезнующим взглядом профессора литературы, узревшего пьяногоматерящегося дворника, лежавшего в канаве.Мы робко подошли к Великом Квадрату. Там было уже людно, но народ почему-тообщался одними междометиями, местоимениями и нечленораздельнымивосклицаниями. Вместо животворного родника знаний и открытых истин,слышались бесконечные О, Да, У-у-у-у, Конечно, Не может быть, Обалденнои.т.д. Мы потолкались в толпе адептов Супрематизма, но так и не дождалиськаких-либо откровений, ибо, видимо, все всё и так давно знали. И я решилинициировать спор, ибо учили нас в свое время и этому тоже. Сашка понялменя с полуслова, и началась художественная дискуссия.Мы начали с привязки оттенков черного цвета к политическим реалиям тоговремени, я очень метко приплел прямую связь пропорций Квадрата с пропорциейПирамид в Гизе. Александр, открыл, что если смотреть на картину сбоку однимглазом, то будут видны пенсне Лаврентия Палыча. Я сходу подхватил эстафетуи выдал, что если диагональ квадрата разделить на четыре, то получитсяцифра 1937. Я с ужасом ждал, что сейчас возмущенные знатоки и ценителитворчества Малевича, растопчут нас за святотатство, но к своему изумлениюувидел, что многие нам поддакивают и вообще делают вид, что им это вседавно и прекрасно известно. И в мою душу стали закрадываться странныесомнения. Я решил провести последнюю проверку и плавно меняя темуобсуждения на информацию о личной жизни Мэтра, обратился к густеющей толпезрителей с интимным вопросом, а в каком мол году Малевич ухаживал за дочкойПетра Гинхука, в 1925 или в 1935. В рядах культуртрегеров от живописиразвернулась бурная дискуссия, в ходе коей мне объяснили, что стыдно незнать такие подробности, и что этот всем известный роман Мэтра и Пейзанкиимел место быть именно в 1926 году от Рождества Христова.Александр повернулся к стене, и все увидели, как затряслись его плечи.Народ решил, что мой приятель рыдает от умиления, но на самом деле онбессовестно ржал. Ибо не было никакого Петра Гинхука, а был Государственныйинститут художественной культуры, сокращенно ГИНХУК. Ну что же, господаЗнатоки, злорадно подумал я, вы попали. И с этого момента, как говорится,”Остапа понесло”…Первым делом мы открыли диспут на тему, как отличить подлинник от эскиза, аэскиз от подделки. Сашка заявил, что исходя из теории супрематизма иистинных основ кубофутуризма, надо измерять штангель циркулем стерадианы начешуйках краски. Народ прибалдело замолчал, шевеля губами и хлопая себя покарманам. Одни видимо искали штангели, а другие пытались перевестимиллиметры в стерадианы. Но последнее слово должно было остаться за мной…Подняв руку и, вызвав этим жестом тишину, я торжественно заявил, что всеэто делается элементарно, просто надо посмотреть на объект и с помощьюпальцев изобразить “китайский” прищур, и тогда… Дождавшись когда частьиспытуемых сделает этот жест, я продолжил: “Тогда вы ясно увидите в глубинеКвадрата силуэт Инесс Арманд”. А Шурик не выдержал и добавил: “Арманд,сидящую на коленях у Наркома Луначарского…”. И мы удалились в прекрасномнастроении. Погони не было. Сами знаете, что физическая подготовка у околотворческой интеллигенции, всегда ожидала лучшего.