Однако скачок к вершинам власти царёк совершил отнюдь не из КГБ, а из административных органов сначала регионального, а затем и федерального уровня: работа начальником ФСБ в 1998–1999 годах — лишь эпизод в его политической карьере.

Более того, будучи главой Службы безопасности, царёк занимался именно предотвращением военного переворота: позволял политически ослабевшему президенту Борису Ельцину поддерживать контроль над собственной силовой структурой и приглядывать за другими. 

Став президентом, царёк унаследовал систему политического контроля над силовиками. Эта система, отлаженная при Ельцине и перенастроенная при царьке, стоит на двух принципах, заложенных еще в советские времена. 

Первый — глубокая интеграция военачальников и глав органов безопасности в состав политического руководства и, в более широком смысле, в верхушку правящего класса. В СССР такая интеграция обеспечивалась с самого высокого уровня, Политбюро, и распространялась сверху вниз — на всю силовую иерархию. Силовики были просто государственными чиновниками, пусть и с некоторой профессиональной спецификой. Так оно остается и по сей день, хоть место Политбюро занял Совет безопасности, а номенклатурные кормушки сменились гораздо более хлебными привилегиями, например, контролем над бизнесом и освоением бюджетных фондов.

Второй — это фрагментация силовых структур, отсутствие у них общепризнанного лидера вне политического руководства, их взаимное недоверие и конкуренция. Признаки такой конкуренции в советские времена были довольно слабыми, но при Ельцине обострились, а уже при Путине, в начале 2000-х годов, эта конкуренция достигла своего пика. Тогда она проявилась в так называемых войнах силовиков, один из ведущих участников которых, Виктор Черкесов, недавно скончался в политической неизвестности. 

Могут ли российские силовики стать хунтой? 

С тех пор острота конфликтов между силовиками снизилась, но ныне она, как кажется, выходит на новый виток. В числе лидеров значимых силовых структур — новые автономные игроки: Евгений Пригожин с его частной армией и Рамзан Кадыров с его практически монопольным контролем над собственными силовыми организациями, деятельность которых уже давно распространилась далеко за пределы Чечни.

Как корпорация, российские силовики не хотят (в силу своей полной интеграции в структуры власти) и не могут (в силу конкуренции между собой) осуществить такое сложное, скоординированное действие, как переворот, ведущий к установлению устойчивого военного режима. Для такого переворота отсутствуют какие бы то ни было предпосылки. В среде силовой корпорации нет лидера. Все участники признают таковым Владимира Путина. 

Даже если дискредитация царька как главы государства зайдет очень далеко, альтернативной фигуры все равно не видно. Некоторые присматриваются к Сергею Суровикину, но гипотеза о потенциальном лидерстве военачальника, единственное достижение которого на нынешнем театре военных действий — организация отступления, кажется слишком смелой. Что, впрочем, для Суровикина только к лучшему. В случае появления подобной сильной фигуры царьку даже не надо будет прилагать усилия к ее устранению: другие силовики съедят.
 

Таким образом, возможность для прихода к власти военной хунты как основы для устойчивого военного режима в современной России отсутствует. Значит ли это, что нет условий для военного переворота? Нет, не значит. Военный переворот не всегда ведет к установлению устойчивого военного режима.

Часто говорят, что в России нет традиции вмешательства армии в политику. Не согласен. Даже если вынести за скобки восстание декабристов, которое, по моему сугубо субъективному мнению, действительно могло привести к установлению устойчивого военного режима латиноамериканского образца, таких случаев все равно немало. Это и бесконечные перевороты XVIII века, и печальная история императора Павла, и смещение Лаврентия Берии в 1953 году.

Во всех этих случаях военные, сыграв важную роль в смене власти на личном уровне, не присваивали ее, а оставались на важных, но вторичных ролях в структурах прежнего режима. Особенность нынешней ситуации в России такова, что персоналистскую диктатуру таким образом сохранить невозможно, потому что, как я писал в предыдущей статье из этого цикла, режим слишком завязан на личность действующего диктатора. Речь должна идти, очевидно, об установлении какого-то иного политического режима. 

Если для установления устойчивого военного режима нужна тесная координация силовых структур, то для военного переворота, ведущего к установлению иного политического режима, такого уровня координации не требуется. Одна из силовых структур может просто подавить сопротивление конкурентов и захватить власть. Иногда это происходит как последовательность событий, которую называют «двойным переворотом». События 1965 года в Индонезии первоначально выглядели как конфликт между двумя группировками военных, каждая из которых заявляла о стремлении оградить власть президента Сукарно от попыток переворота со стороны другой группировки. Однако в итоге победившая группа военных настолько усилилась, что сама захватила власть, а Сукарно ее лишился — сначала фактически, а затем и формально.

Военный переворот — что дальше?

После военного переворота ситуация может развиваться по двум траекториям. Первая из них — это череда более или менее острых конфликтов внутри победившей группировки, обычно с участием остатков проигравших силовых структур, и как следствие — череда военных переворотов. В Сирии в 1960-х годах бытовала шутка об очереди офицеров у здания Генерального штаба страны, в которой места занимали желающие совершить очередной путч. В этом случае переворот открывает серию неустойчивых, недолговечных военных диктатур. 

Обычно эта серия, имеющая самые губительные последствия для страны, завершается только тогда, когда военные либо передают власть гражданским политикам, либо сами создают какой-то новый (но не военный) режим. Скажем, многие африканские военные диктаторы вскоре после переворотов разделывались с другими его лидерами и создавали новые структуры власти, обычно партийные. Так было, например, после падения монархии в Эфиопии в 1974 году. Узурпировав власть, Менгисту Хайле Мариам на этом не остановился и приступил к оформлению партийного режима коммунистического типа. В итоге была создана институциональная оболочка для его персоналистской диктатуры, одной из самых жестоких в новейшей истории. В Эфиопии серия мини-переворотов, каждый из которых заканчивался победой Менгисту, была непродолжительной. 

Вторая траектория предполагает отказ от этой болезненной фазы. Победившая силовая фракция тут же приступает к строительству нового режима. К примеру, в Бирме (ныне Мьянма) хунта почти сразу после захвата власти в 1962 году объявила, что новый режим будет носить партийный характер.

Теоретически в России не исключены обе траектории, и если первая может рассматриваться лишь как переходная фаза, то вторая может принести с собой действительно новое — и при этом долгосрочное — качество российской власти. 

Возможно ли установление в России партийного режима — либо путем трансформации нынешнего, либо как следствие переворота? Об этом — в следующей статье цикла.

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.

Автор
Григорий Голосов
Фото в иллюстрации на обложке
AP / Scanpix; Wikimedia Commons

/КР:/
Бедная страна и её бесправный народ, который сам позволил на протяжении сотен лет измываться над собой.../