Алябьев любил щеголять на балах, но в романтических отношениях замечен не был. Записной холостяк будто ждал чего-то, не реагируя на заигрывания барышень / Фото: Wikipedia/Общественное достояние
Холодно, и грудь давит… Он поднялся, прошелся по камере. Нет сил сидеть. Нет сил стоять. Но правда побеждает, или как?
— Алябьев, на выход.
Допрос? Что он скажет нового? Ничего. Когда не хотят верить — не верят.
Тяжелые шаги по коридору, поворот… Он знал этот путь от и до, успел изучить за… Господи, а сколько уже прошло месяцев? Пока шел, вспоминал, вспоминал…
По нынешним временам Сашку Алябьева окрестили бы мажором. А и то сказать: отец — губернатор Тобольска, Александр Васильевич, человек известный. Сашка же — сорвиголова, лихой, резкий, любящий жить на широкую ногу, но талантлив, как стервец! В 1796 году Алябьевы уехали из Тобольска в Астрахань: отец стал правителем Кавказского наместничества, затем его произвели в тайные советники, а после и в сенаторы. В семье было восемь детей, образование дали всем.
В 1801 году Саша Алябьев начал служить в Берг-коллегии, но занимался и музыкой, которую любил с детства. Выходило это у него складно и легко. А уж если садился сочинять! К 1810 году он успел издать партитуры первых произведений. Очень удавались ему романсы.
С началом войны 1812 года Саша подал прошение в армию, в добровольцы, и был зачислен корнетом в 3-й Украинский казачий полк, затем сменил его на Иркутский гусарский, а после — на Ахтырский. Воевал он так, что родные раздувались от гордости! Он вошел с армией в Париж, получил две «Анны» 3-й степени, медаль участника войны, «Владимира», а в личном офицерском деле его было записано: «Употреблен в самых опаснейших местах, везде отлично исполнял данные препоручения». Одним из лучших друзей Алябьева стал Денис Давыдов. После ухода в отставку в ноябре 1823 года, в 36 лет, жил Алябьев то в Москве, то в Петербурге и быстро стал известным композитором. На всех светских вечерах звучали его романсы и произведения, в Большом и Малом театрах ставили оперу «Лунная ночь, или Домовые», водевили и спектакли. Круг общения композитора тоже впечатлял: Александр Грибоедов, Александр Бестужев, Федор Глинка, композитор Алексей Верстовский…
Алябьев любил щеголять на балах, но в романтических отношениях замечен не был. Записной холостяк будто ждал чего-то, не реагируя на заигрывания барышень, продолжал сочинять, порой кутил с приятелями и «серьезнеть» не собирался. Но однажды на балу он встретил ее — мечту. Катю Римскую–Корсакову он видел и раньше, но только тут открыл он в ней нечто такое, чего не встречал прежде в женщинах. Катя, хорошенькая, но не первая красавица, была абсолютно честна и прямодушна, лишена кокетства и манерности. Жили Римские-Корсаковы в центре, на Страстной площади, и в тот памятный вечер Алябьев пригласил Катеньку на три танца подряд, что считалось намеком на нешутейный интерес. Того, что сердце его охвачено огнем, Алябьев не скрывал, а Катя не скрывала того, что тает от его взглядов. Роман развивался стремительно.
— Ах, да вы проказник! — испуганно вздыхала Катя над рассказом Александра об одной из проделок: был он раз в театре не в мундире, что было неположено, да еще расшумелся с приятелем, мешая другим. А когда некто полицмейстер Ровинский подошел к нему справиться о фамилии, Сашка, не будь дурак, перепрыгнул через перила балкона и был таков! Месяц потом на гауптвахте сидел. Государь, говорят, тоже осерчал — какое непочтение к мундиру.
Катя, конечно, такие вольности осуждала, но в Алябьеве ей нравилось абсолютно все, даже его мальчишеская проказливость.
Но ни он, ни она и представить не могли, как отразится дерзкая выходка композитора на его судьбе.
В столице Алябьев жил у сестры Вари, по мужу Шатиловой. Их дом в Леонтьевском переулке гостеприимно открывал двери для друзей и приятелей, завсегдатаем всех вечеров был и Саша. (А теперь — тем более, ведь от дома Шатиловых до дома на Страстной добегалось за несколько минут!) Вечер 24 февраля 1825 года исключением не стал: на дворе мело, пожаловали и гости, пили шампанское, а затем устроились играть в карты. Народ собрался разносортный, старые знакомые — вроде майора Глебова, знакомец Калугин с приятелем, помещиком, отставным полковником из Воронежа Тимофеем Времевым. Игра распалилась, ставки росли, Времев проигрался в пух и прах — сто тысяч рублей задолжал Глебову. Сумма эта велика и в наши дни, а тогда это было состояние! Отдавать долг Времеву явно не хотелось, они с Глебовым повздорили, Времев заявил, что налицо сговор и шулерство, Глебов разъярился и ушел, а Алябьеву поручил щекотливый денежный вопрос урегулировать. Алябьев, конечно, был возмущен наговором, да, видать, еще и шампанское в крови взыграло не вовремя — словом, выдворил он Времева, надавав ему пощечин. Времев вроде как чуток долга отдал, но испросил отсрочки уплаты, а через пару дней решил дать деру из Москвы, вернувшись к себе в имение. Встав на ночевку в селе Чертаново, он в ночи попросил слугу Андрея вывести его на двор по нужде, да там, захрипев, и повалился замертво.
Портрет А. Алябьева кисти В. Тропинина / Фото: Wikipedia/Общественное достояние
После вскрытия врачи вынесли вердикт: умер Тимофей Миронович от апоплексического удара. Через два дня после похорон Времева на кладбище Симонова монастыря друг его Калугин вдруг подал на имя генерал-губернатора жалобу, из коей следовало, что умер несчастный после драки на обеде у нечестных игроков — хозяина дома Шатилова, Глебова и драчуна Алябьева.
…Ах, как же рад был полицмейстер Ровинский, увидев в списке подозреваемых запомнившуюся ему фамилию Алябьева! Не зря он личность его устанавливал несколько часов, опрашивая гостей театра! Теперь-то голубчик не сбежит, по полной ответит за непочтение! И дело закрутилось. Даже эксгумацию тела Времева провели, причем при стечении зевак. И хотя вердикт врачей о ненасильственной смерти несчастного помещика подтвердился, дело не закрыли: а если все же убийство? Сначала подозреваемые сидели под домашним арестом, но затем, после обвинения в организации «Игрецкого общества», были отправлены в тюрьму. Через несколько месяцев троицу оправдали — таким было решение заседавших совместно Земского и Уголовного судов. Да только рано было радоваться: спустя неделю судья, и не кто-нибудь, а Иван Пущин, друг Александра Пушкина, вынес протест по данному судебному решению. Пущин полагал, что представители офицерства так вести себя не могут, и тень, брошенная на мундир российского военного его соучастием в грязных карточных игрищах, должна быть «стерта», причем показательно! Дело отправили на пересмотр, но когда пришло время его разбирать, случились в России перемены. Сначала скоропостижно скончался в Таганроге государь Александр I, затем полыхнуло восстание декабристов… На фоне происходящего история о какой-то карточной бузе была положена под сукно. И вот уже три года ждет Сашка, он же Александр Александрович Алябьев, решения о своей судьбе. А решения нет…
Как он был счастлив, когда ему разрешили поставить в камере рояль! Именно заключенные первыми услышали мотив ставшего знаменитым романса «Соловей мой, соловей!» на стихи Антона Дельвига: «Побывай во всех странах, / В деревнях и в городах: / Не найти тебе нигде / Горемычнее меня…» «Соловей» выпорхнул из тюрьмы вместе с переданной Алябьевым партитурой, и вскоре его исполняли повсюду, включая Большой театр, не зная о том, что его автор — в заключении.
Эхо шагов стихло, он опустился на стул. Н-да, непросто дались ему эти годы.
Раньше не брала Алябьева никакая хворь, а тут…
— Ну что, Александр Александрович, — комендант тюрьмы погладил бледной рукой папку. — Поздравляю-с. Решение Госсовета.
Алябьев уловил не ехидную, а сострадательную нотку в голосе коменданта — поклонника его творчества. Дальнейшее он слышал будто через вату: так стучало в висках. Не может быть! В соответствии с документом надлежало всех троих «соучастников» «лишить знаков отличия, чинов и дворянства, как людей вредных для общества сослать на жительство: Алябьева и Шатилова — в сибирские города, а Глебова — в уважение его прежней службы — в один из отдаленных великороссийских городов, возложив на наследников их имения обязанность доставлять им содержание и, сверх того, Алябьева, обращающего на себя сильное подозрение в ускорении побоями смерти Времеву, предать церковному покаянию…»
— Вас, Александр Александрович, отправляют в Тобольск.
Папка закрылась, рука легла сверху — белая и неподвижная, точно мертвая птица, чуть крупнее соловья…
— В Тобольск? — Алябьев через силу улыбнулся. — Значит, домой…
Он и не думал, что его возвращение в Тобольск будет таким тяжелым. Последний удар будет нанесен уже по приезде: Катю выдали замуж, и теперь она Офросимова. Он знал, что мать братьев Офросимовых, властная барыня, рыскала по городу в поисках приличных невест…
Он не испытывал такой боли ни во время гражданской казни, когда над его головой ломали шпагу, срывали награды и эполеты с кителя, ни когда работал при церкви, избывая повинность и покаяние. Но Катя! «Как заживо похороненный», — запишет он. Нет на свете никого горемычнее меня…
О смягчении приговора Алябьеву хлопотали многие — родные, знакомые, друзья. В Тобольск с братом поехала сестра Екатерина, его добрый ангел. Абсурдная суровость наказания за недоказанное преступление была так очевидна, что Алябьева повсюду принимали хорошо, а местное дворянство встретило ссыльного с почтением. Позже местным решением «драчуна» перевели в Омск, где он проживал в доме генерал-губернатора Западной Сибири, учил его сына музицировать, а затем даже управлял оркестром казачьей военной музыки. Он продолжал сочинять, его музыку с восторгом принимали, но здоровье Алябьева все ухудшалось, особенно страдал он болезнями глаз. Наконец ситуация стала столь удручающей, что ему было разрешено отправиться на лечение на Кавказ. Однажды на прогулке он ушел по тропинке в гору и услышал тихое: «Саша!»
Да, это была Катя. Екатерина Александровна прознала про отпуск несостоявшегося жениха и, сославшись на свои проблемы со здоровьем, уговорила мужа отправить ее на воды. Встречи было достаточно, чтобы понять — любовь не ушла…
Он плакал, уезжая к новому месту ссылки — в Оренбург. Уехала в Москву и Катя.
«Я вас любил» на стихи Пушкина и масса других романсов были посвящены Кате в цикле «Кавказский певец». Через два года после встречи, в 1834 году, Шатилову и Алябьеву разрешили вернуться из Сибири, но с запретом на проживание в столичных городах. В 1839-м Екатерина Александровна овдовела. Она приехала к Алябьеву в черном. «Я буду носить траур по мужу год. Если же потом вы захотите соединить со мной свою жизнь, я буду счастлива».
20 августа 1840 года стало одним из самых счастливых дней в жизни Алябьева: в Богородском уезде, в церкви Святой Троицы села Рязанцы он обвенчался с вдовой Екатериной Офросимовой.
Кате после смерти первого мужа достался дом его родителей на углу Новинского бульвара. Он и стал для Алябьева-нелегала пристанищем. Супруги боялись незваных приходов, жили тихо, но спустя два года тайное стало явным, и власти потребовали, чтобы композитор покинул город. Катя уехала вместе с мужем в Коломну, где за ним бдительно надзирала полиция. Детей у пары не было, но Алябьев принимал участие во взятой женой на воспитание еще при первом муже Леонилы Пассек. Они сделали ей много добра, обеспечили, выдали замуж…
В июле 1843 года после писем Кати власти выдали Алябьевым соизволение на разрешение жительства в Москве «с тем, чтобы не показываться в публике». Так чета вернулась на Новинский. Да, композитру нельзя было посещать репетиции, а его имя на афишах не обозначалось или скрывалось за буквами «А. А.» или звездочками. Но он мог писать музыку! А театры — использовать ее! Алябьевы были счастливы.
В этом же доме на Новинском композитор и умер 22 февраля 1851 года. Похоронили его в Симоновом монастыре. Екатерина Александровна выстроила там склеп. Надгробие украсила маленькая фигурка соловья.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Екатерина Александровна пережила мужа на три года, ее похоронили возле него. Увы, не осталось и ее портрета… После разрушения Симонова монастыря могилы ни супругов, ни Времева не сохранились. Дом на Новинском бульваре, 7, сгорел до основания в 1997 году.
Наследие Алябьева огромно: кроме «Соловья» и без малого двухсот романсов («Вечерний звон», «Зимняя дорога», «Я вас любил»), это пять симфоний, концертные увертюры, произведения для инструментов с оркестром, сюиты, оперы, балет, музыка к двадцати водевилям, сценическая кантата.
1
