Своего отца дед расстрелял за спекуляцию. Его мать, моя прабабушка, узнав об этом, повесилась.
Мои самые счастливые детские воспоминания связаны со старой, просторной квартирой на Новокузнецкой, которой в нашей семье очень гордились. Эта квартира, как я узнал позже, была не куплена и не построена, а реквизирована – то есть силой отобрана – у богатой
замоскворецкой купеческой семьи.
Я помню старый резной буфет, в который я лазал за вареньем. И большой уютный диван, на котором мы с бабушкой по вечерам, укутавшись пледом, читали сказки. И два огромных кожаных кресла, которыми, по семейной традиции, пользовались только для самых важных разговоров.
Как я узнал позже, моя бабушка, которую я очень любил, большую часть жизни успешно проработала профессиональным агентом-провокатором. Урожденная дворянка, она пользовалась своим происхождением, чтобы налаживать связи и провоцировать знакомых на откровенность.
По результатам бесед писала служебные донесения.
Диван, на котором я слушал сказки, и кресла, и буфет, и всю остальную мебель в квартире дед с бабушкой не покупали. Они просто выбрали их для себя на специальном складе, куда доставлялось имущество из квартир расстрелянных москвичей.
С этого склада чекисты бесплатно обставляли свои квартиры.
Под тонкой пленкой неведения, мои счастливые детские воспоминания пропитаны духом грабежей, убийств, насилия и предательства. Пропитаны кровью.
Да что я один такой?
Мы все, выросшие в России – внуки жертв и палачей. Все абсолютно, все, без исключения. В вашей семье не было жертв? Значит были палачи. Не было палачей? Значит были жертвы. Не было ни жертв, ни палачей? Значит есть тайны.
Даже не сомневайтесь!
Мне кажется, мы сильно недооцениваем влияние трагедий российского прошлого на психику сегодняшних поколений. Нашу с вами психику. По сей день, прощаясь, мы говорим друг другу – “До свидания!”, не сознавая, что “свидание” вообще-то слово тюремное. В обычной
жизни бывают встречи, свидания бывают в тюрьме.
По сей день мы легко пишем в смсках: “Я напишу, когда освобожусь!”. Когда ОСВОБОЖУСЬ…
Оценивая масштаб трагедий российского прошлого, мы обычно считаем погибших. Но ведь для того, чтобы оценить масштаб влияния этих трагедий на психику будущих поколений, считать нужно не погибших, а – выживших. Погибшие – погибли. Выжившие – стали нашими родителями
и родителями наших родителей.
Выжившие – это овдовевшие, осиротевшие, потерявшие любимых, сосланные, раскулаченные, изгнанные из страны, убивавшие ради собственного спасения, ради идеи или ради побед, преданные и предавшие, разорённые, продавшие совесть, превращенныe в палачей, пытанные
и пытавшие, изнасилованные, изувеченные, ограбленные, вынужденные доносить, спившиеся от беспросветного горя, чувства вины или потерянной веры, униженные, прошедшие смертный голод, плен, оккупацию, лагеря.
Погибших – десятки миллионов. Выживших – сотни миллионов. Сотни миллионов тех, кто передал свой страх, свою боль, свое ощущение постоянной угрозы, исходящей от внешнего мира – детям, которые, в свою очередь, добавив к этой боли собственные страдания, передали
этот страх нам. Просто статистически – сегодня в России нет ни одной семьи, которая так или иначе не несла бы на себе тяжелейшиe последствия беспрецедентых по своим масштабам зверств, продолжавшийся в стране в течение столетия.
Задумывались ли вы когда-нибудь, до какой степени этот жизненный опыт трех подряд поколений ваших ПРЯМЫХ предков влияет на ваше личное, сегодняшнее восприятие мира? Если нет, то задумайтесь.
Мне потребовались годы, чтобы понять историю моей семьи. Но зато теперь я лучше знаю, откуда взялся мой извечный беспричинный страх. Или преувеличенная скрытность. Или абсолютная неспособность доверять и создавать близкие отношения. Или постоянное чувство вины,
которое преследует меня с детства, столько, сколько помню себя.
В школе нам рассказывали о зверствах немецких фашистов. В институте о бесчинствах китайских хунвейбинов или камбоджийских красных кхмеров. Нам только забыли сказать, что зоной самого страшного в истории человечества, беспрецедентного по масштабам и продолжительности
геноцида была не Германия, не Китай и не Камбоджа, а наша собственная страна. И пережили этот ужас самого страшного в истории человечества геноцида не далекие китайцы или корейцы, а три подряд поколения ЛИЧНО ВАШЕЙ семьи.
Нам часто кажется, что лучший способ защититься от прошлого, это не тревожить его, не копаться в истории семьи, не докапываться до ужасов, случившихся с нашими родными.
Нам кажется, что лучше не знать. На самом деле – хуже. Намного. То, чего мы не знаем, продолжает влиять на нас, через детские воспоминания, через взаимоотношения с родителями. Просто не зная, мы этого влияния не осознаем и поэтому бессильны ему противостоять.
Самое страшное последствие наследственной травмы – это неспособность ее осознать. И, как следствие – неспособность осознать, до какой степени эта травма искажает наше сегодняшнее восприятие действительности. Не важно, что именно для каждого из нас сегодня является
олицетворением этого страха, кого именно каждый из нас сегодня видит в качестве угрозы – Америку, Кремль, Украину, гомосексуалистов или турков, “развратную” Европу, пятую колонну или просто начальника на работе или полицейского у входа в метро
Важно – осознаем ли мы, до какой степени наши сегодняшние личные страхи, личное ощущение внешней угрозы – в реальности являются лишь призраками прошлого, существование которого мы так боимся признать.
… В 19-ом, в разруху и голод, мой дед-убийца умирал от чахотки. Спас его от смерти Феликс Дзержинский, который приволок откуда-то, скорее всего с очередного “специального” склада, ящик французских сардин в масле. Дед питался ими месяц и, только благодаря этому,
остался жив. Означает ли это, что я своей жизнью обязан Дзержинскому? И, если да, как с этим жить?"
Владимир Яковлев – сын Егора Яковлева, редактора «Московских новостей» в годы перестройки”
/КР:/
Не приятная правда, но истина всегда дороже…/
10
