Здесь он забрасывал яблоки в промышленную соковыжималку. Стоя на горе яблок он механически закидывал плоды совковой лопатой в котел, на дне которого вращались два параллельных шнека перемалывающих фрукты. А ещё ниже из трубы слева в чан лилась гуща, справа – сок.
Процесс шел без слов и мыслей, как у машины, так и у пол-человека.
Он больше не умел вспоминать. Думать. Почти разучился произносить слова. Сны ему перестали сниться после Освобождения.
Взмах, бросок, наполнение, взмах, бросок, наполнение, взмах, бросок, наполнение… Он знал, что устал, но усталость и голод давно стали его частью и он научился не замечать.
Неловкий бросок заставил его поскользнуться, выпустить лопату, упасть и съехать по осыпающимся яблокам прямо в котел. Дело завершила лопата, догнавшая его ударом по затылку. Очнулся он от шума вращающихся ножей и хруста лопающихся яблок прямо под ухом. Он вскочил и оскальзываясь на яблоках подпрыгнул и схватился за край чана. Но сладкий скользкий сироп предал его, как… как… он забыл, но помнил, что его предавали. Когда-то.
Много раз. Прыгнул опять, ещё и ещё. Накатила слабость, как тогда, когда он первый раз принял своё полное бессилие перед происходящей тогда жизнью, а точнее бытовой и очень упорядоченной смертью.
Он вдруг раздвоился и увидел себя с высоты трех метров. Как он стоит, опустив руки и прислонившись лбом к скользкой стене чана, и как домалывается последний слой яблок. Дальше сок начнут давить из него.
И тут он зарычал. Зарычал, как тогда, когда в концлагерной труповозке, которую только что загрузили, увидел своих родителей. Вместе. Обнявшись. До конца.
Рык породил это воспоминание и он закричал, перекрыв лязг спиральных ножей давилки, заорал, как родившийся ребенок – во всю мощь своей глотки и лёгких. Со всей силы ужаса и горя проснувшегося в нем.
И наверху он увидел руку. Ему протянули руку. Через край котла. Рука, в которую он вцепился своими двумя, не обратив внимание на нож рубанувший по ноге.
На руке был синий вытатуированный номер. Из шести цифр. Это был тоже случайно живущий.
По ошибке прошедший через врата "каждому своё" в обратную сторону.
Номер вошел в его жизнь. Да он уехал из кибуца, поселился в Тель Авиве, но номер преследовал его вечным наваждением. В документах, которые он подписывал. В новом удостоверении личности. В номере счёта банка. В любых договорах, которые он оформлял и подписывал.
Он получил права с тем же номером. Он купил машину с тем же номером. Те же цифры присутствовали в лицензии на такси, а позже в домашнем телефоне.
И тогда он ехал туда, в кибуц, и встречался с тем, который с номером, и говорил ему, что он вспомнил всё. И говорил ему, что он уже больше не пол-человека с изуродованной ногой, а человек с прошлым и будущим.
Однажды он таксовал в аэропорту Бен Гуриона. Воздушные ворота Земли Израиля.
И взял американца до Тель Авива. Рутинная поездка. Пробка. Жара. Кто-то его подрезал, он сыграл рулём, американец уперся руками в торпедку, задрав рукава.
На его предплечье был синий номер. Из шести цифр. Пять было знакомых, а последняя на единичку больше.
Он остановился. Посмотрел на пассажира и сказал: мы сейчас поедем за мой счет туда, где вам будут рады. И показал американцу свой шестицифирный Аушвиц. И тот сказал: да.
Они приехали в его старый кибуц и виновник его жизни здесь оказался дома.
И тогда он позвал американца………..
Это были братья-погодки. Их заклеймили в концлагере одного за другим и развели по разным баракам. В надежде найти младшего, старший прилетел из Америки в Израиль, хотя надежды-то никакой почти и не было.
Спустя четыре часа после прилёта два брата смотрели друг на друга и плакали…….
