Однажды я пошёл в школу и следующие десять лет жизни со мной происходило непонятно что. Не знаю, каково было в школе вам, но мне не нравилось — это уж точно. Поэтому просто чуток терапевтических воспоминаний.
Всех наших учителей как будто рисовал художник-карикатурист, который специализируется на тётеньках. Он нарисовал худеньких, толстеньких, миниатюрных и огромных, с дурацкими прическами, с маленькими ножками в туфлях-лодочках, в бусах, в кофточках и в очках самых диких форм.
Как-то раз художник отлучился, поэтому его сменил другой и нарисовал пару нормальных людей. Потом первый вернулся и был в ярости — видимо, тогда-то он и изобразил директрису.
Геометричка всё время подмигивала левым глазом. У неё был тик и кличка «Семафоровна». Мы шутили, что на контрольных она так диктует азбукой морзе правильные ответы.
Географичка через слово говорила «непосредственно». Я навсегда запомнил, что непосредственно столица Чили — это непосредственно Сантьяго. В старших классах двое наших парней выбили дверь туалета рядом с её кабинетом. Ну просто она была закрыта и… и надо было ее открыть. Когда географичка кричала: «Да как вам такое в голову пришло?!», один из них ответил «Непосредственно», после чего все сдавленно заржали.
Изошка швыряла мел. Мы пришли на урок, и одна парта была закрыта картонкой. Под картонкой во всю ширь была фломастером нарисована камасутра. Лучшая её часть. Кто-то поинтересовался у изошки, что это за прекрасный рисунок, она шваркнула кусок мела об переднюю парту и его осколки свистящей картечью разлетелись по классу.
Англичанка напоминала Обеликса усами и размерами, только вместо полосатых штанов от подмышек начиналась юбка. Она учила хорошо, просто всегда было очень страшно. Даже Шекспир на портрете у нее за спиной как будто пытался отвернуться и не смотреть.
Музычка лабала. Иначе этот стиль назвать нельзя. Она играла только фортиссимо, как будто хотела заглушить всех детей в мире. Впрочем, тут её можно понять. А я параллельно учился в детской музыкалке, поэтому попадал в ноты и меня использовали как камертон. «Глеб, соль!» — командовала музычка. «Соооооль!» — тянул я, потом вступали остальные и она начинала свой бешеный галоп по клавиатуре.
Директриса преподавала физику. Эта просто ненавидела себя, детей и педагогику. У меня была стабильная пара, потому что «ты, Клинов, не знаешь физику!». Как-то раз папа пошел в школу поговорить с ней о моей плохой успеваемости. Я ждал взбучки, но папа вернулся задумчивый и сказал только: «Ладно, я понял».
У нас была гимназия, поэтому нам всегда говорили, что ученики должны гордо нести знамя чего-то там. Судя по учителям, нужно было гордо нести знамя невроза. В этом плане всё было очень хорошо. Я бы даже сказал, было похоже на крестный ход.
Был даже гимн! Нет, серьезно, там первые два куплета были на латыни. Я до сих пор помню три строчки, хоть и не знал никогда, что они означают. Гимн помогал нам гордо нести знамя непонятно чего.
Но не помогал нести портфель. Портфель всегда был тяжёлый и огромный. Было круто, когда ты движением игрока в боулинг запускаешь портфель по полу, он — шшшшшш! — скользит через всю рекреацию и шумно врезается в стену. Ты как будто делаешь учебникам больно. А однажды мне купили новый портфель и в нём я был похож на курьера яндекс-еды. Пробегавший мимо второклашка врезался в портфель головой и упал, а меня даже не покачнуло.
И вас тоже передернуло от слова «рекреация»?
Были, конечно, и хорошие стороны. Например, я несколько лет сидел за одной партой с самой красивой девочкой класса. Естественно, я был в нее влюблен, но мне не перепало — ничего удивительного, кстати. Тем не менее, я до сих пор считаю, что ни одной одежды эротичнее джинсового комбинезона в этом мире нет и уже не будет.
Глеб Клинов
