В их жилах текла благородная кровь старинного польского рода. О любимых мужчинах – муже, сыне и пасынке Владиславе Дворжецком, ее собственной судьбе и состоялся этот разговор.
Ей было 96 лет. Более полувека она, москвичка, жила в Нижнем Новгороде, куда привела их с мужем судьба. Она – выпускница режиссёрского факультета ГИТИСа. Он – дважды зэк, звезда провинциальной сцены. Их пути пересеклись в 1949-м году в стенах Омского театра драмы, куда юная Рива приехала по распределению после окончания института.
А могла бы и в столице остаться – сам Завадский уговаривал и протекцию обещал! Но это сулило ей место ассистентки при каком-нибудь мэтре, а хотелось самостоятельности. Она планировала отработать положенные три года в провинции, набраться опыта и вернуться в Москву. Кто бы Риве тогда сказал, что Меркуцио в «Ромео и Джульетте» (первом спектакле, который она увидела в Омском театре), шпаривший роль своими словами, сочиняя на ходу за Шекспира, станет её мужем.
– Помните, как были одеты в тот судьбоносный день?
– Я выпендрилась, хотела произвести впечатление: как никак столичный режиссёр. На мне было платье из креп сатина, чёрненькое, с остреньким вырезом, юбка матовая, басочка с блестящей аппликацией. Мы с сестрой купили его перед моим отъездом. И было у меня ещё польское пальтишко, которое привез дядя из Западной Белоруссии, где он всю войну партизанилБ – чёрное букле, чуть расклёшенное. В общем, выглядела я неплохо. После разговора с главным режиссёром, когда я вышла из его кабинета, увидела, как на меня выразительно посмотрели двое – Меркуцио и Бенволио. Они стояли на лестнице – хотели «столичную фифу» разглядеть. Взгляды бросали такие, что «столичная фифа» унеслась пулей.
– Режиссерская профессия по плечу только женщине с сильным характером. Как вы в ней оказались?
– У меня очень хорошо всё было с актёрством. Но меня интересовал не только какой-то один персонаж, но то, как люди общаются, как воздействуют друг на друга. А это уже режиссура. Я поступила в актёрскую студию при Театре имени Моссовета, будучи успешной студенткой юридического института.
Один из профессоров считал, что из меня получится потрясающий адвокат и специалист по гражданскому праву. Но я выбрала актёрскую профессию, но потом Завадский, главный режиссёр Театра имени Моссовета, посоветовал мне и ещё одному нашему студийцу Толе Эфросу продолжить учёбу в ГИТИСе на режиссёрском факультете.
– Но вернёмся в Омск сорок девятого года…
– Меня поселили в общежитии. Комната 12 метров – шкаф, небольшой диван, стол и пара стульев. Главным по общежитию значился виолончелист из Театра музыкальной комедии. Он с семьёй занимал самую большую комнату, и мы вечерами, все жильцы, со своими тарелочками приходили к ним, пили чай, разговаривали. В комнате напротив моей жила первая жена Вацлава Яновича Таисия, её мама и маленький Владик Дворжецкий. Именно Владик познакомился со мной первым из всех жильцов. На второй день моего пребывания постучал в дверь и спросил: «Можно с вами поговорить?» Потом мы и с Таисией подружились. Она работала в нашем театре руководителем танцевального коллектива.
– Вацлав Дворжецкий жил там же?
– Нет, он снимал квартиру в городе. Они с Таисией уже несколько лет были в разводе, разошлись мирно. Он просто не вернулся в семью после второй отсидки. У Таисии уже была своя жизнь. Но когда он только пришёл из лагеря, то какое-то время жил в том же общежитии, и Владик одну неделю проводил у отца в комнате, другую – у матери, кочевал.
Мне рассказывали, что у мальчика была тонкая стопочка вещей – две маечки, пара трусов, еще что-то. Всё это переносилось из одной комнаты в другую. Владика дразнили во дворе: сын врага народа! Он с этими мальчишками не дрался, просто чаще сидел дома, читал. В отличие от младшего брата. Женя – совсем другая натура. Мы с Владиком подружились. А вот с отцом у него всегда были сложные отношения – два разных, трудных характера!
– Вацлав Янович в общей сложности провел в лагерях 14 лет?
– Первый раз он попал в лагерь в 19 лет за то, что вместе с двумя ребятами, студентами политехнического института, организовал «группу освобождения личности», деяния которой сводились к чтению Шопенгауэра и других философов. Кто-то, видимо, донёс. За это Дворжецкий получил 10 лет.
Второй раз отсидел всю войну просто потому, что считался неблагонадёжным. Вацлав Янович много страшного повидал – на Соловках, Вайгаче, в Сыктывкаре. Но не любил об этом рассказывать. Когда сидел второй срок, в него влюбилась женщина вольнонаёмная. От этой связи родилась дочь Таня. Эта женщина, мать Тани, никогда ни на чём не настаивала, ничего не требовала. И в письмах, которые она писала в ответ на деньги, посылаемые Вацлавом Яновичем для дочери, были только слова благодарности.
И Владик, и Таня в свои последние школьные годы жили с нами. Владик называл меня любимой мачехой. Оба, увы, умерли молодыми. У Тани была серьёзная болезнь сердца, и Владик ушёл от сердечного приступа.
– Ваш роман с будущим мужем развивался стремительно. Через четыре месяца знакомства он уже сделал вам предложение.
– Я была влюблена со страшной силой. Предложение он мне сделал 24 декабря 1950 года после премьеры моего первого спектакля, и я, не раздумывая, сказала «да»! Но были люди, которые активно меня от этого шага отговаривали. Такой разговор со мной даже в горкоме партии проводили. Но меня чем дольше отговариваешь, тем больше буду сопротивляться. Дождалась я момента, когда три дядьки в одинаковых серых пиджаках начали иссякать, взяла слово и так их отчихвостила: «Партия и страна разрешают Вацлаву Дворжецкому работать на идеологическом фронте, доверяют ему, а вы убеждаете меня, что он – ненадежный опасный человек?! Значит, по-вашему, партия и страна ошибаются?!» Толкнула такую речугу, что дяденьки поняли: лучше со мной не связываться.
– Отважной, однако, девушкой вы были!
– Ничего не боялась. Теперь уже можно не скрывать: я никогда не испытывала проблем с воздыхателями. Я не увлекалась взрослыми мужчинами. Мне казалось, что когда-нибудь я встречу ровесника, и придёт серьёзное чувство. И вдруг – взрослый мужчина, да ещё с такой биографией! Первое, куда он меня привёл, была его голубятня. В то лето, что предшествовало нашей встрече, – лето 49-го года – он ездил во Фрунзе за редкой породой голубей и страшно этим гордился. А я никогда на голубятнях не бывала. И это оказалось восхитительно – живое чудо!
Потом у Вацлава Яновича была яхта, которую он сделал сам. Называлась «Марс». Я была допущена в матросы, причем вместе с сыном одного из его друзей, с которым они вместе были в «шарашке» у Туполева во время второй лагерной отсидки. И мы ходили по Иртышу.
– И каков матросский хлеб?
– Неожиданно вкусен! Понимаете, это был такой сильный мужской напор! Невозможно устоять. Он и сам, наверное, не ожидал от себя такого. Я ему даже как-то сказала: «Получилось так, что твоя мама сохранила тебя для меня».
У Вацлава Яновича было два романа до встречи со мной, которые пресекла его мама. Моя будущая свекровь предпринимала всё те же действия и относительно меня. Но если раньше добивалась своего, то тут оказалась бессильна. Сложный была человек.
– Вацлав Янович родом из Киева?
– Да. Отец его погиб во время войны. Ещё была сестра, которая в те же годы попала в Аргентину. Она до войны была, чуть ли не чемпионкой Киева по плаванию. Мы с ней познакомились в 75-м году, когда она приезжала в Киев.
К нам приехать не могла: Горький (теперь – Нижний Новгород) был закрытым городом. Поэтому мы поехали на встречу с ней: Вацлав Янович, я, Владик, Женька. Трогательное вышло свидание. Брат с сестрой не виделись больше тридцати лет!
– А как ваши близкие восприняли Дворжецкого?
– Я ведь вышла замуж, разрешения у мамы не спрашивая. Прекрасно знала все её аргументы против. Во-первых, претендент в зятья много старше. Во-вторых, 14 лет лагерей. В-третьих, в представлении любого человека, двое брошенных детей. В-четвёртых, у него «минус 100», то есть не имеет права жить в большинстве крупных городов СССР.
Да еще актер, поляк, дворянин. А мама понимала, в какое время мы живём. Её аргументы, конечно, не заставили бы меня изменить решение, но всё же… В общем, о том, что стала тещей, мама узнала, как о свершившимся факте. А потом был вояж Вацлава Яновича в Москву, и он пришел к нам. Они с мамой познакомились и сразу подружились. Вообще это был очень любопытный альянс.
И он, и она всегда очень интересовались тем, что творится в мире. Она не расставалась с приёмником, который называла «говорилкой», была в курсе всех политических событий. Вацлав Янович тоже всё и всех знал. С мамой они могли спорить, что-то доказывать друг другу.
– Клеймили советскую власть?
– Нет. Мама слишком умна была. И Вацлав Янович прекрасно понимал, где живёт и в какое время.
При этом никогда не задумывался о том, не покинуть ли СССР. Появись такая возможность, никуда бы не поехал. Даже в Москву приглашали, когда он активно снимался в кино и три года играл в «Современнике». Но он продолжал ездить на спектакли из Горького и категорически отказывался перебраться в столицу: «Нет-нет, у меня здесь гараж во дворе, Волга рядом, рыбалка, сад у меня здесь, пчёлы – никуда не поеду».
– А вы, москвичка, не настаивали?
– Я ведь понимала, что не обо всём надо говорить. Многое надо просто понимать и принимать, иначе семейная жизнь не состоится.
– Какая у вас была свадьба?
– Никакой свадьбы не было. Из Омска мы перебрались в Саратов. Только там в загс и пошли. Вацлава Яновича ведь из Омска не отпускали. А меня задержать нельзя было: три года отработала – и свободна. Если бы расписались, мне бы тоже пришлось остаться. Я познакомилась с замечательным режиссером и человеком Николаем Бондаревым. Он работал в Саратове и нас туда взял. К нам и Владик приехал.
Он сказал: «Это же моя родная мачеха, и я буду с ними жить». Владик был добрый, очень не шумный и закрытый. Однажды папу нашего пригласили в школу, чтобы провел беседу со старшеклассниками. А он был занят в театре. Тогда меня стали просить. Владик: «Ну, я тебя прошу – пойдем!» Мы на «ты» общались. Ну, я пошла. Полный класс ребят. Владик сидит за третьей партой такой напряженный. Я всё это провела, на все вопросы ответила. Выхожу из класса, Владик – следом идет и улыбается. «Спасибо тебе. Я так волновался!» В нем вообще было это – сильно переживать.
Возможно, это и послужило причиной болезни, которая свела его в могилу. Владик вообще очень трудно жил, даже когда стал известным – у него не было своего жилья, настоящей семьи. Он не собирался становиться актёром, окончил медицинское училище, работал акушером на Сахалине. Там женился, у него родился сын. Но семьи не получилось. Владик вернулся в Омск и поступил в театральную студию, работал в местном драмтеатре не очень успешно.
Это просто чудо, что в город приехала ассистентка Алова и Наумова, искавшая актёров для фильма «Бег», и заметила его. Сначала Владика пригласили на маленькую роль, но в итоге он сыграл генерала Хлудова. Кстати, съёмки «Бега» начались в том же 1968-м году, в котором как киноактёр в картине «Щит и меч» дебютировал Вацлав Янович. Потом в кино приглашали непрестанно. В последние годы он практически ослеп, но всё равно снимался.
Они с Женей должны были играть вместе в одном фильме – как только отец оправится после операции. Врачи на ней настаивали. Но из больницы он уже не вышел.
– Женя родился в Горьком, куда вы переехали из Саратова?
– Это было в 1960 году. Для Вацлава Яновича моя беременность стала неожиданностью. Для меня, в общем, тоже. Я всегда это дело отодвигала. Потому что понимала: есть Владик, есть Таня. А я еще не оперилась. Лучше подождем. Но вот это случилось. А мы в Горьком жили еще в коммуналке. Но это обернулось таким счастьем! Женька как-то сказал отцу, уже взрослый: «Пап, тебе было пятьдесят, когда я родился. Значит, когда мне будет пятьдесят, тебе будет сто». Ну, и началась нормальная жизнь с маленьким ребёнком – с бессонными ночами, со всеми этими заботами.
– Владислав и Евгений успели подружиться?
– Они любовно относились друг к другу, хотя младший был практически ровесником Саши, сына Владика. Но, думаю, его пример сыграл роль в том, что Женя пошел в артисты. Он ведь никогда об этом не мечтал. Вернее, я думаю, боролся с собой, как и Владик в своё время. Оба поначалу сопротивлялись призванию. В отличие от меня, Женя в детстве никогда нигде не выступал.
А у меня в Доме Союзов в Москве был просто звёздный час: на огромной сцене я, десятилетняя, читала «Полтавский бой», а за моей спиной стоял огромный пионерский хор. А Женя – никогда и нигде. Ни на каких утренниках. Однажды приходит из школы (учился, кажется, в десятом классе) и говорит: «Наша литераторша велела мне к завтрашнему дню выучить какое-нибудь стихотворение Маяковского, тогда поставит пятерку?» Он что-то выучил и получил пятерку. Через день учительница сказала: «Женя, будет городской смотр – надо тебе снова прочесть это стихотворение».
Он: «Что?! Мы так не договаривались!» А уж если он сказал «нет», значит, нет. Это было единственное Женькино публичное выступление. Однако он поступил в театральное училище, хотя и со второго захода, закончил его с красным дипломом. Очень был талантливый, столько успевал, такие мне давал советы! Работал в пяти театрах, кроме своего родного РАМТа, снимался в кино. Он любил профессию. Мне говорил: «Мамуль, знаешь, я очень люблю играть субботние и воскресные утренники, потому что меня покоряет зрительный зал. Многие режиссеры говорили, что у Женьки стезя трагикомическая и диапазон очень большой. Было в кого! Но век его оказался таким же коротким, как у Владика, – всего 39 лет.
– Нина Дворжецкая сегодня очень известная актриса. Помните первую встречу с будущей снохой?
– Женя привёз Нину в Горький. У меня в тот день были занятия в театральном училище. Женька тоже ушел по своим делам, и она одна сидела у нас дома. Прихожу: сидит за столом такая девочка блондиночка с тоненькими косичками в сиреневатой кофточке. Стали пить чай. И вот она отвечает мне на какие-то вопросы – как зовут, то, сё, а потом вдруг: а фамилия моя – Горелик.
Это для того, чтобы я поняла: она тоже имеет отношение к еврейству. У Нины мама русская, а папа еврей. Папу она обожала. Я подумала: какая хитрая девочка! В общем, она мне очень понравилась. Вацлав Янович выбор сына тоже одобрил. Сегодня я радуюсь и за Нину, она действительно прекрасная актриса, и за внучку Аню – она, как и мама, актриса РАМТа. Внук Миша заканчивает школу. Стал очень похож на Женю. У меня уже есть правнучка Соня. Жизнь продолжается.
– Почему же Владиславу и Евгению выпал столь короткий век?
– Как-то мы, внуки дурачьё, спросили нашего дедушку: «Вот ты молишься каждый день. Скажи, ты действительно веришь, что Бог есть?» Он ответил: «Понимаете, я молюсь с рождения. А мне 84 года. Я привык, я иначе не могу. Но когда я смотрю, что делается вокруг, то мне очень хочется Его спросить: «Куда же Ты смотришь?!»
Я отношусь ко всем религиям и верующим людям с огромным уважением, а иногда с завистью, потому что понимаю: вера облегчает жизнь.
Ведь верующие считают, что кто-то решает за них самые важные вопросы. Сама я считаю, что всё – в самом человеке. Но иногда очень хочется верить, что Бог действительно есть, что им, моим дорогим, там хорошо и что они вместе.
