Жизненный путь
Детские годы (1906—1913) провёл за границей (Германия, Швейцария, Италия).
Занимался разными видами спорта.
Ирина Гогуа вспоминала: «Максим был очень интересный художник. Он, например, рисовал тушью маленькие картинки. Вот как-то он мне принёс серию рисунков — разрез гамбургских публичных домов. Представляете, на четверти, на половине листа, тушью, разрез шестиэтажного публичного дома со всякими ситуациями. Причем злейшая карикатура. Я Максу сказала, что если ты людей видишь такими, то как же можно жить? А он ответил: „Ты думаешь, они лучше?“».
В апреле 1917 года вступил в РСДРП(б).
В 1918—1919 годах служил в ЧК. Занимался продовольственным снабжением столиц.
В 1920 году Максим стал работать комиссаром на курсах всевобуча — нечто вроде ликбеза для красноармейцев. Здесь он сколотил крепкий преподавательский коллектив, хлопотал о помещениях, о питании курсантов. Составил интересные планы занятий, не забыв все виды спорта, какие знал[.
В 1922 году уехал к отцу в Италию вместе с будущей супругой Надеждой Введенской, дочерью известного московского врача. Поженились они в Берлине. От их брака родились дочери Марфа (1925, Сорренто — 2021, Москва), в будущем — архитектор, и Дарья (1927, Неаполь), в будущем — актриса Театра имени Вахтангова.
О Максиме Пешкове в Италии есть немало страниц воспоминаний в двух очерках с одинаковым названием «Горький» (1936 и 1939) Владислава Ходасевича, жившего в 1925 году на даче Горького в Сорренто. 28-летний Максим предстаёт в них как симпатичный, но предельно инфантильный молодой человек, имевший большие задатки актёрского дарования, интересовавшийся кино, мотоциклами, фотографией и стремившийся в Москву, поскольку Дзержинский обещал подарить ему автомобиль.
Могила Пешкова на Новодевичьем кладбище Москвы с памятником работы
Веры Мухиной.
В 1932 году вместе с отцом, женой и детьми вернулся в Москву. Не занимался никакой работой, сибаритствовал, транжирил деньги отца, из-за чего конфликтовал с помощником и секретарём Горького П. П. Крючковым, много пил.
Умер 11 мая 1934 года после непродолжительной болезни, причиной которой, по некоторым сведениям, стало то, что Крючков оставил его нетрезвого на морозе. Официальная версия смерти — воспаление лёгких.
Ирина Гогуа, видевшая его перед злополучной поездкой в Горки, высказывала сомнения в причине смерти[2].
Дочь М. А. Пешкова Марфа вспоминала: «Папа приехал от Ягоды, который его всё время звал и напаивал… вышел из машины и направился в парк. Сел на скамейку и заснул. Разбудила его нянечка. Пиджак висел отдельно. Это было 2 мая. Папа заболел и вскоре умер от двустороннего воспаления лёгких»[4].
Похоронен на Новодевичьем кладбище.
Из-за смерти сына Горького Первый съезд советских писателей (1934) был перенесён на несколько месяцев.
Обвинение в убийстве
В 1938 году обвинение в убийстве сына Горького (как и самого Горького) было предъявлено на Третьем Московском процессе Г. Г. Ягоде и П. П. Крючкову. Ягода признал себя виновным и утверждал, что делал это из «личных соображений» — из-за влюблённости в жену Максима Н. А. Введенскую-Пешкову, которая после смерти мужа была некоторое время его любовницей.
Ягода и Крючков были расстреляны по приговору суда. Неизвестно, соответствует ли действительности это обвинение: эмигрант Ходасевич (хорошо знавший и Максима, и Крючкова) и многие современные исследователи находят это правдоподобным. Но, согласно книге Г. Херлинга-Грудзинского «Семь смертей Максима Горького», оснований верить обвинительному заключению нет.
В. Баранов высказывал предположение, что перед Первым съездом советских писателей власть хотела деморализовать Горького, чтобы он не наговорил в своей речи лишнего. Он допускает, что случившаяся 11 мая 1934 года смерть сына пролетарского писателя М. Пешкова — преднамеренное убийство.
**************************************
В 1934 году Вере Мухиной пришлось заняться мемориальной скульптурой: пришла весть о гибели единственного сына Максима Горького – Максима Пешкова. Семья обратилась за созданием надгробного памятника к Вере Игнатьевне.
Горький и Екатерина Павловна, мать Максима, хотели поставить на могиле простой камень с барельефом и надписью «Душа его была хаос». За основу "буревестник революции" предложил взять творение Микеланджело, хотел показать, что глыба, которая словно придавливает Максима к земле, – это он сам. «Мне этот замысел показался бедным", – вспоминала Мухина.
И создала беломраморный горельеф — человека, рождающегося из камня. Вера Игнатьевна изваяла каменного Максима очень похожим, задумчивым, сосредоточенным. Стоящим на пороге смерти (его фигура почти слилась с могильной плитой из уральского серого мрамора) и размышляющим о ее тайнах. Мать залились слезами, впервые увидев скульптуру, сказала Мухиной: «Вы продлили для меня жизнь сына…».
Неожиданным и даже дерзким был для 1930 годов такой памятник, – в те дни надгробные скульптуры делались торжественно-элегическими. Памятник Пешкову вышел резким, грубоватым: лицо Максима угрюмо, голова выбрита, руки засунуты в карманы. И, тем не менее, его фигуру никак не назовешь приземленной: трактованная без мелочных деталей, широкими обобщенными планами, она спокойна, даже величава.
