Грязная затертая телогрейка на несколько размеров больше маленького щуплого тельца, такие я видела только в фильмах о войне, именно синего цвета, стеганные вдоль. Где можно было найти сейчас подобную, ума приложить не могла.
На ногах ботинки, когда-то черные, сейчас пыльно-серые, со стоптанными задниками и сбитыми носками. Явно с чужой ноги. Разница в три размера, не меньше. Под задранной или оборванной, сразу не успела разглядеть, штаниной, шнурки перекинуты через лодыжку, чтоб не спадали ботинки. Грязные маленькие руки, теребящие то ли от волнения, то ли от энергии, его переполнявшей, пуговицы на ватнике. Такое же, как и одежда, грязное лицо с размазанной на нем серой пылью. Сквозь серый оттенок кожи ярким пятном светятся синие, по-детски наивные, но с волчьей опаской глаза. Весь этот образ дополняла выступающая на передний план худоба, которую было хорошо видно даже через ватник.
Я безбожно опаздывала на встречу, и первым желанием было отмахнуться, сунуть денег и побежать дальше, но я остановилась и зависла. Глядя на это маленькое щуплое создание с волчьим взглядом, не достигающим своей макушкой мне даже пояса, я не могла двинуться дальше. Пауза затянулась. Он стоял, терпеливо дожидаясь ответа, с вызовом глядя мне в глаза снизу вверх. Чувство жалости подперло диафрагму, перекрыв доступ кислорода. Пытаясь понять, что именно происходит в моем организме, и догадываясь, с какого места у меня потечет влага, я внимательно продолжала рассматривать этого волчонка. Я часто видела беспризорников и всегда давала им деньги, но этот был другой, не такой, как все. Наконец выдохнув, я нарушила тишину:
— Давай я тебе просто так дам денег? — я опустилась рядом с ним на корточки и взяла за пуговицу. При ближнем рассмотрении я увидела опухшие с краснотой веки от недавних слез и страх, спрятанный за огнем. Было видно, как он боялся, что ему не поверят, не дадут возможность показать, на что он способен. — Так что? Сколько тебе надо.
Он сделал шаг назад, и его глаза сузились в маленькую щелочку презрения.
— Я умею воровать, — гордо, но уже тихо сказал он. — Если б я захотел, мог бы и сам взять, большого ума не надо. Вон, у вас кошелек в сумке на самом верху лежит — бери не хочу. Но мне чужого не надо. Я все умею, даже молотком.
Я машинально перевела взгляд на сумку и в очередной раз подтвердила, что я раззява. Сумка нараспашку, кошелек действительно сверху.
Маленький серьезный человек, понимая, что зря теряет со мной время, молча повернулся и собрался было отойти, но я, почувствовав, что пуговица, которую я все еще машинально держала в руках, стала выскальзывать из пальцев, оторвалась от кошелька и вернула волчонка на место.
— Ты куда? Мы еще не договорили, — слезы царапающимися кошками блуждали по моему телу, но я усилием воли не давала им добраться до глаз. — Знаешь, мне действительно нужно кое-что.
Он пристально посмотрел на меня, как будто пытаясь понять из жалости или действительно. Я сделала максимально серьезный вид и перешла на деловой тон. Жалости в тоне не должно быть и близко, раскусит, поймет. А жалеть его нельзя, было видно сразу — не тот формат. Не попрошайка — одинокий волчонок, гордый и сильный в свои шесть лет.
Я четко понимала, что встреча отложилась сама собой на неопределенный период, ну и Бог с ней, успею.
— Так что нужно делать? — по-взрослому, серьезно спросил он, скрестив на груди руки. Он успокоился, его не жалели, а нанимали на работу.
— Ну, во-первых, — я судорожно пыталась придумать, что же мне надо из того, что ему по силам. — Давай начнем с машины. Фары грязные, стекла. Сможешь почистить?
Мы подошли к машине, человечек потребовал тряпку и без лишних слов сразу приступил к работе. Он старательно тер стекла грязной тряпкой, не пропуская и миллиметра. Пыль двигалась, повторяя его движения, иногда взлетая вверх, затем опять примагниченная стеклом, садилась обратно. Я молча наблюдала за процессом. Машина чище не становилась, но суть была не в этом.
Он отвечал сухо, коротко и по смыслу. Детского в нем не было ничего, кроме роста и размера одежды. Я внимательно наблюдала за этим маленьким человеком и чувствовала перед ним определенный страх, смешивающийся с безграничным уважением.
— Скажи, — не унималась я. — А что ты купишь на эти деньги, я надеюсь, не сигареты?
Я скрестила на груди руки с видом учительницы и вонзила пристальный взгляд в его маленькую спину, дожидаясь ответа. Должен же быть подвох. Я каждый день встречала массу беспризорников на своем пути, и все из них убеждали меня, выпрашивая деньги, ничего не предлагая взамен, что они не курят и не пьют, а есть хотят. Я всегда давала, мне не жалко. Но потом я видела, как они в подворотне, честно клявшиеся, пускали чинарик по кругу, удовлетворяя никотиновую зависимость. Не осуждала, не от хорошей жизни делали они так. Я просто видела это, не делая никаких выводов, и когда просили опять… опять давала. Вдруг в этот раз на хлеб потратят. Но в этом малыше определенно было что-то другое. Серьезное, взрослое, болезненное.
Ваня остановился и, не поворачиваясь ко мне, тихо сказал:
— Я не курю… И не пью. Я и не есть могу, если надо… Неделю. У меня мама, — его голос дрогнул, он запнулся и замолчал. Я медленно присела рядом с ним на корточки и повернула его за маленькие щуплые плечи к себе лицом. В его синих потупленных в пол не по-детски волчьих глазах стояли слезы.
— Твоя мама болеет? — тихо спросила я. Ваня молча утвердительно кивнул головой. По его прозрачным детским щекам текли такие же прозрачные слезы. И я поняла, что блуждающая скребущими кошками влага, все-таки нашла выход. Я почувствовала, как по щеке стекла горячая слеза, а за ней еще и еще. Я обняла этого маленького волчонка и прижала к себе. Так обнявшись, мы стояли минут пятнадцать, не в силах остановить слезы. Прохожие с интересом смотрели на странную картину, но шли мимо. Я ревела от боли за этого ребенка, а он плакал от того, что с детства ему пришлось стать взрослым и сильным. Его никто никогда не жалел, а он и не позволял этого делать. В свои шесть лет он знал одно: «Если не он, то кто же»…
Мы выбросили грязную тряпку, я взяла его за руку и мы пошли в ближайшее кафе перекусить. Ваня, насупившись, остановился у входа, привыкший к тому, что в такие места его просто не пускали, даже помочь… За кусок хлеба. Не потому что злые, потому что так принято. Его гнали, как бродячую собаку, палками. И сейчас он сжался, ожидая обычной развязки.
— Идем, не бойся. Я не дам тебя в обиду никому и никогда, — тихо сказала я и сжала маленькую холодную ручку. Он покорно пошел за мной как маленький шестилетний мальчик. Устал быть взрослым.
Мы говорили с ним до самого вечера. Время пролетело мгновенно. Ваня сразу уплетал за обе щеки булки с мясом, по-модному именуемые гамбургерами, периодически с опаской глядя по сторонам, чтоб не забрали. Наевшись, он расслабился и рассказал, что его отец погиб на работе. Давно. Как именно — он не знал. Был совсем маленький, все, что помнил, и то было из рассказов матери. Когда отец погиб, мама сильно заболела. Он слышал, как говорили соседи между собой, что нервы не выдержали. Как называлась ее болезнь, он тоже не знал, но помнил, что в названии было слово «сахар». Но зато название лекарств он выучил наизусть, а еще он очень хорошо запомнил, что если их не принести, мама может умереть. Вот и ходил не в школу, а на «работу», каждый день… С утра и до ночи. Пока мама могла, она работала сама, и он ходил к соседскому мальчику учиться грамоте, к школе готовиться. А потом маме стало совсем плохо. В школу он так и не успел, пришлось идти на улицу просить… Но стержень, который был в нем, вероятно, от рождения, просить не давал, вот и пытался «работать»… Как мог. Помогать… Как умел. Даже к дяде Мише, соседу, пристал, чтоб молотком орудовать научил. Грамота осталась у соседского мальчика, а у Ванечки появился долг перед любимой мамой…
— Я очень люблю маму, — без доли наигранности, без детских нот сказал он в завершение. — Я боюсь, вдруг она умрет, и я никому не буду нужен.
Тихо, сдерживая по-взрослому детские слезы, сказал он и замолчал.
Я достала деньги за еду, положила их на стол, взяла его за руку и потянула к выходу.
— Поехали знакомиться с твоей мамой, — я обняла его за плечи и прижала к себе. — И никогда не бойся, слышишь, что твоя мама умрет, понял?
Ваня потянул меня за руку вниз, и я присела. Он молча подошел, обнял меня и положил голову на плечо. Взрослость вмиг улетучилась, и возле меня оказался маленький беззащитный испуганный шестилетний мальчик, выброшенный из жизни и уже успевший от нее устать.
***
— Ванька, что ты возишься так долго, мы опоздаем, и должность директора такой крупной фирмы заберет кто-то другой, — крикнула я из коридора, уже натягивая туфли.
— Мам, — пробубнил басом Ваня из спальни в ответ, где уже час подбирал галстук под костюм. — Скажи Васе, пусть не накручивает. Я уже официально директор — это всего лишь формальный банкет в честь этого…
15
