Ванька,.

Они ласково клали руки на свои животы, а Ванька смотрел и чувствовал, что не знал этой материнской ласки. Когда там, внутри, ты сначала просто точка. Потом червячок, потом – головастик, потом – пупсик.

Но всегда человек, целый мир которого – мама. И как же важна и нужна тебе эта ласковая рука на животе. И нежное: «Сыночек». И песни на ночь. И папино ухо у пупка: как ты там, шевелишься? Ты пнешь его в ответ, а они с мамой смеются. И тебя уже любят и ждут.

Ванька ничего этого и правда не знал. Той любви и ласки. Нет, сначала мама, конечно, обрадовалась – две полоски. И папа обрадовался. Наверное, сказал что-то про наследника. Ну и точка-Ванька там, внутри, тоже, наверное, обрадовался. Он такой маленький, а уже «сын». И всем нужен.

Потом, наверное, приехали бабашка с дедушкой. Заохали радостно, закудахтали. Размечтались о том, что Ванька будет проводить всё лето у них на даче. Они вообще давно Ваньку ждали. Но «молодые» всё жили для себя. Бабушка заставляла маму есть гранаты и творог. А дедушка – мёд. Чтобы он, Ванька, рос в животе здоровым и сильным.

А потом они с мамой пошли на разные обследования. Он, Ванька-головастик, там, внутри, наверное, волновался. Понятное дело, она впервые его увидит. Старался лечь «повыгоднее», показаться во всей красе. «Мамочка, любимая, вот он я. Смотри!…»

– У вашего плода синдром Дауна, – сказала врач. – Прерывать беременность будем?

– Ну да, синдром, – думал, наверное, внутри Ванька.– Ну и что? Как же прерывать? Меня же все так любят и ждут! Сейчас мама ей всё скажет.

– Подумайте, вы молодая, родите ещё. Зачем вам этот крест? – продолжала врач.

– Мамочка, что она такое говорит? – кричал изнутри Ванька. – Ну, ответь ей. Не молчи!

Мама молчала…

– Ты испугалась, я понимаю. Но дома папа тебя успокоит. Я же хороший, умный. У меня есть ножки, которыми я побегу к тебе. Ручки, которыми я так хочу тебя обнять. Я так люблю тебя!

– Конечно, аборт! – сказал дома отец. – Зачем нам инвалид! Да не плачь ты… Там ещё ничего нет.

– Как нет? Как нет?! – кричал Ванька. – Вот же я. Ты же говорил, что я наследник.

Гранат бабушка в тот день съела сама. А Ванька так его хотел.

– Конечно, аборт! – согласилась она с зятем. – Зачем ему мучиться?

– Я не буду мучиться! – кричал Ванька. – Бабушка! А как же дача? Речка? Пирожки? Как же клубника? Ты же обещала, что мы будем есть ее вместе следующим летом?

– Не расстраивайся, дочь, – сказала бабушка маме. – Это ж только эмбрион.

– Я не эмбрион, я – Ваня! Вы же сами меня так назвали!

– Я буду делать аборт, – сказала мама врачу.

– Мамочка… Мамочка…

Как же холодно, страшно, наверное, было тогда ему, Ваньке.

***
Но аборт мама не сделала. Нельзя было. У неё был отрицательный резус и что-то ещё.

Ванька очень старался хорошо расти там, в животе. Вопреки всему.

– Мамочка, ты не пожалеешь! – шептал он. – Никто не будет тебя любить так, как я.

Бабушка больше не возила гранаты, мама не ела творог. Она его терпеть не могла. Папа не читал ему на ночь Бродского, как в первые дни. И только дед, как и раньше, приносил мёд и говорил:

– Дочь, поешь. Витамины. Ребёнка ведь носишь.

Но скоро дед умер. Сердце. И остался Ванька без мёда.

Но он рос. Вечерами ждал, что мама положит руку на живот и скажет «сыночек». Она не говорила.

– Устала, наверное, – думал Ванька.

И старался не пинаться в животе. Пусть выспится.

Ванька верил, что всё, что было, – это какая-то ошибка. Просто мама испугалась. Она же ничего о нем не знает.

Но он родится, его возьмут на руки и полюбят. Потому что иначе нельзя. Иначе не бывает. Он же их сын. Кровиночка. Как его можно не полюбить? У него же глаза голубые – как у папы. И уши-локаторы – тоже как у него. А волосы рыжие – в маму. Увидит она эти рыжие волосы, расплачется: «Солнышко ты мое». Прижмёт к груди. И они всегда, всегда будут вместе. И будет тепло и хорошо…

– Посмотрите, кто родился! – сказала акушерка.

– Не показывайте мне его, – ответила мама.

– Мы будем отказываться, – бросил папа.

– Но ведь так не бывает, – не верил Ванька.

На руки его взяла какая-то незнакомая тетя в белом халате. Потом он долго лежал в кювезе.

– Мама, мама! – кричал он. – Я здесь. Забери меня! Мне страшно!

– Что ж ты так надрываешься, горемычный, – вздохнула старенькая уборщица. – Чувствует, детина, что мать бросила. Никто к тебе не подойдёт. Привыкай.

Так Ваньку предали во второй раз.

***
Он ещё долго, наверное, думал, что это ошибка и мама обязательно придет. Малыши ведь тоже думают. Сердцем.

Он старался не кричать, чтобы никому не мешать. Даже когда болел живот. Он будет у мамы самым воспитанным мальчиком. Она будет им гордиться.

Ванька даже начал улыбаться. Сначала слабо, криво, невыразительно. А потом «во все дёсны». Когда его брали кормить. Так он улыбнётся маме, когда она придет. Наверное, она просто занята.

Он хорошо держал голову, переворачивался, агукал. А потом перестал. Зачем? Ведь тебе все равно никто не отвечает. Ванька понял, что это была не ошибка. И никто к нему не придет. Он не сынок. Он – даун. Инвалид. Бедолага. Горемыка. И никому не нужен. И стараться ему не нужно. Не для кого. Ему не к кому тянуть руки, чтобы обнять. И не к кому бежать.

Ванька лежал и смотрел в потолок. И в его раскосых, голубых, как у отца, глазах была тоска. Страшная, холодная, липкая…

***
Когда ему было четыре года, его забрали в семью.

Приехали в детский дом муж с женой.

– Я буду твоей мамой, – сказала женщина. – Скажи «мама».

Но он не мог. Он не говорил.

– Ничего, мы тебя научим,– улыбнулась она.

В новом доме он тоже старался вести себя хорошо.

– Вы не пожалеете, – думал он…

Нового папу он видел нечасто. Тот всё время работал.

Новая мама спрашивала «Как дела?» и «Всё хорошо?» и тоже уезжала на весь день на работу и по каким-то ещё своим делам. А вечером перед сном целовала его лоб. И он был счастлив. Его никто никогда не целовал. Он пытался обнять ее, хватал за волосы – такие красивые и такие ароматные. Не хотел, чтобы она оставляла его одного. А она разжимала его руки, говорила: «Ну-ну!» и уходила. А он сам себя укачивал в кроватке и мечтал, что когда-нибудь новая мама возьмёт его на руки и убаюкает.

На весь день Ванька оставался со строгой няней, которая занималась с ним по каким-то книжкам и картинкам и возила с шофёром по разным занятиям.

Шофёр Ваньке нравился. От него пахло сигаретами – как от поварихи тети Веры в их доме малютки, которая иногда играла с ним. И при встрече он часто гладил его по голове.

Няню Ванька не любил. И картинки ее ему не нравились. Он хотел играть в машинки, а она показывала ему какие-то буквы. Он прятался от неё под кровать, она вытаскивала его и опять показывала. Однажды он взял все эти картинки и кинул в неё. За это няня ударила его по лицу и назвала уродом и неблагодарной свиньей.

– И зачем тебя, дебила, взяли только? – говорила она.

А потом долго объясняла новой маме, что обучить его, Ваньку, чему-то нет никакой возможности.

Если бы он мог говорить, он рассказал бы новой маме, что няня злая. И что она его бьет. А он не дебил, он всё понимает и всему научится. Но сначала он просто хочет, чтобы его обнимали, целовали, любили…

– Ну как же так, надо учиться, – рассеянно сказала мама, глядя в какие-то бумажки.

А потом позвонила папе.

– Дорогой! Ты даже не представляешь! Я беременна!

– Ура! У нас будет малыш! – подумал Ванька. – Я буду его любить, буду с ним играть и научу всему-всему.

– Дорогая! И что нам теперь делать? – спросил вечером папа маму… – Ты же сама видишь. Он так и будет всю жизнь идиотом…

– О ком это они? – думал Ванька.

– Мы столько лет ждали нашего ребёнка, – продолжал папа. – А теперь он родится, будет повторять всё за этим и тоже станет дураком. Я же тебя отговаривал. Ты помнишь?

– Агриппина Ивановна сказала же, что многие берут сирот, а потом беременеют, – ответила мама. – Особенно если больных. Ну и вот…

– Ну вот ты и забеременела, – начал злиться папа. – Но это просто совпадение. Всё. Поиграли в благотворительность, и хватит. Тоже мне, завела себе экзотического питомца. Надо его вернуть обратно. Таким в детдоме лучше.

– Я не питомец, я ребёнок! Я же так стараюсь! И я так хочу братика или сестричку! Не отдавайте меня, пожалуйста, – мычал Ванька.

Он падал на пол, рвал себя за волосы, плакал. Как щенок подползал то к папе, то к маме, скулил и хватал их за ноги.

– Пожалуй, ты прав, – сказала новая мама. – Он ещё и неблагодарный. Мне говорили, что такие дети «солнечные», а это какой-то зверёныш. Он мне все волосы выдрал.

И брезгливо дернула ногой, за которую держался Ванька.

– Я просто не хотел, чтобы ты уходила, – мычал он…

Так его предали в третий раз…

***
Прошло полгода.

Ванька умирал. Нет, он не болел. Просто ему незачем было жить. Он отбывал в этом мире какую-то странную, ошибочную повинность. Он лежал, ходил, сидел, что-то ел и все время ждал, когда же всё это закончится. А потом и есть перестал. Что-то внутри него нажало кнопку «самоуничтожение». Он не плакал, не смеялся, не страдал, не надеялся. Просто зачем-то ещё был. По какому-то нелепому стечению обстоятельств.

А потом у них в детском доме появилась она. Волонтёр Люба. От неё пахло ландышами. Но тогда Ванька ещё не знал, что так пахнут ландыши. Он и не видел их никогда. Просто почувствовал и запомнил этот запах.

– Ты почему не играешь со всеми? – спросила Люба.

Он молчал.

– Пойдём, – позвала она.

Ванька вырвал руку.

– Я больше не хочу ни к кому идти, – екнуло в маленьком его сердечке. – Я боюсь.

А ночью он плакал. Люба ушла.

Она пришла через неделю. Так же поиграть.

– Давай руку, – сказала она.

– Не давай, она тоже предаст, – шептало что-то внутри.

– Попробуй, ведь так не бывает, чтобы ребёнок был один, – робко стукнуло сердце.

Маленькие пальчики медленно коснулись ее тёплой ладони. А потом крепко сжали.

– Солнышко моё, – ласково сказала Люба.

– Так должна была говорить моя мама, – молча подумал Ванька. – Ты моя мама?

– Я твоя мама, – читал он в ласковых Любиных глазах…

***
Я познакомилась с ними недавно. В одном из московских монастырей. Увидела смешного рыжего мальчишку лет десяти-одиннадцати с ушами-локаторами и голубыми раскосыми глазами и подошла. Рядом с ним стояли девочки-погодки. И какой-то мужчина.

Они вместе кормили голубей семечками. Те садились к ним на руки, на плечи, на головы… Они смеялись, громко, весело. А больше всех он – рыжий мальчишка. И столько детства, счастья, жизни было в этом смехе, что даже строгие монахи улыбались, глядя на него.

– Ну ладно, ладно, расшумелись, – с улыбкой сказала молодая женщина. – Солнышки мои.

И я почувствовала нежный запах ландышей.

Я не могла так просто уйти. Я спрашивала, Люба рассказывала. О том, что не смогла тогда пройти мимо. О том, что было непросто. Особенно когда родилась первая дочь. Ванька боялся, что его опять предадут. Он вообще долго никому не верил. А потом поверил. И в него поверили. Это великое дело – когда в тебя верят.

Сейчас Ванька говорит, читает, пишет, прекрасно рисует. Он ходит в бассейн и играет в хоккей. Как все мальчишки, обожает компьютерные игры. Жаль только, мама много не разрешает. Он учится в специальной школе, и у него много друзей. Но больше всего он любит маму, папу, сестрёнок и свою собаку Берку. Огромного водолаза.

Я смотрела на Ваньку и любовалась. В глазах у него целое небо, в рыжих волосах – солнце, в его смехе – море счастья, а в сердце столько тепла, что хочется стоять рядом и греться.

Я смотрела на него и понимала, что синдром Дауна – это неважно. И нестрашно. Страшно, когда тебя не любят. Без любви нет жизни. Ничего вообще нет. А когда любят, ты сможешь всё! И даже если чего-то не сумеешь, ты все равно сможешь главное – дарить свою любовь!

Ванька-Ванька! Хороший! Смешной! Ты пришёл в этот мир, потому что ты здесь нужен. Таким, какой ты есть. У Бога ошибок не бывает. Теперь ты это точно знаешь! Я вижу!

Елена Кучеренко

12