За скрипку просили дорого. Но для 17 века это было почти бесплатно. Муж заплатил, не глядя. Дома мы поняли, что настроить её невозможно, нужно ремонтировать…
Мастера мне подсказали в университете.
— И он, по-моему, разговаривает по-русски, — сказали мне.
Большой и красивый дом в самом центре Тулузы. Я звоню в домофон — Месье Леви?
— Мадам, не коверкайте великий французский язык, я ещё очень помню по-русски.
Поднявшись на второй этаж, я нахожу квартиру, но открывают мне не сразу. Я обратила внимание, что замки очень низко на двери. «Может быть хозяин квартиры карлик," — подумала я, но в этот момент дверь медленно открылась и я увидела, что хозяин квартиры не карлик, a инвалид-колясочник.
— Как вас зовут, милочка? — услышала я характерный еврейский, одесский говорок.
— Александра, точнее, Саша, — засмущалась я.
— Я буду называть Вас Шура, у нас в доме всех Александров и Александр называли Шурами, Вы не обидетесь?
— Меня бабушка тоже Шурой называла.
— А меня зовите Михаил Давидович или дядя Миша, как Вам больше нравится.
Незаметно мы оказались в огромной комнате, с высоченными потолками.
Это была святая святых — мастерская скрипичных дел мастера. Страдивари и Амати наверное работали в таких же мастерских. Мне даже показалось, что они должны были выглядеть точно так же, как и хозяин всего этого богатства.
— Вы что мне принесли? Доставайте.
— Михаил Давидович, мы на блошином рынке купили скрипку, вещь хорошая, но по-моему она без надобности века провалялась на чердаке. Даже не знаю, сколько Вам тут работы, сколько бы ни стоило, я заплачу, очень хочется её в порядок привести.
И я открыла чехол.
Михаил Давидович посмотрел на скрипку. Он бережно, как первый раз на руки берёт грудного ребёнка его бабушка, взял её в руки, поднес её совсем близко к лицу, развернул, повернул, повертел со всех сторон. Потом положил её на колени и уехал в соседнюю комнату, закрыв за собой дверь.
Я осталась стоять, не зная куда присесть и что делать.
Вдруг я услышала из-за двери рыдания. Я просто остолбенела.
Страшная догадка поразила меня.
Я приоткрыла дверь.
Старик целовал скрипку, слёзы огромными каплями капали на неё, он их вытирал рукавом своей старой кофты и опять целовал.
— Боречка, Боречка ты мой! Прости меня. Прости меня, — бормотал Михаил Давидович.
Сколько времени прошло, я не помню. Сколько времени я простояла за спиной плачущего старика?
Я помню, что старалась не издавать никаких звуков, но воротник моей толстовки у меня был совершенно мокрый от слёз.
Я решилась нарушить тишину.
— Михаил Давидович. Это ведь Ваша скрипка. Я не ошибаюсь? — я присела на корточки рядом с его коляской, чтобы видеть его лицо.
— Шурочка, это скрипка моего старшего брата Боречки. Он с ней уехал, а я уехал с другой, мне тогда было всего 5 лет и эта мне была великовата. Но я знаю её наизусть.
Я знал, что когда я подрасту, Боречка уже будет играть на дедушкиной скрипке, а эта будет моя.
Видите эту царапину? Это Боречкина царапина, — и Михаил Давидович поцеловал ещё раз то место, на котором действительно был еле заметный царапок.
— А тут колки разные, струны уже не Боречкины, таки прошло же с этого времени почти 80 лет.
Он замолчал, но уже не плакал.
— В Освенциме у нас сразу же забрали все вещи, и больше я ни папу, ни маму, ни брата не видел, какие тут скрипки. Меня отправили в отдельный барак для совсем маленьких, на нас ставили медицинские опыты.
А Боречка очень скоро умер. А я вот всё живу.
И вот теперь Вы приносите его скрипку.
Как она из Польши попала на ваш сельский рынок? Уму непостижимо!
Боречка наверное меня к себе зовёт. Я так по нему скучаю, — и Михаил Давидович опять заплакал.
Мне было стыдно отвлекать его от горя я тихонько поднялась и хотела на цыпочках уйти, но Михаил Давидович меня окликнул.
— Шурочка, куда же Bы? Мы же не договорились ни о чём!
Он вытер слёзы и бодрым голосом продолжил:
— Я Bам скрипочку сделаю обязательно, но денег не возьму.
Раз она к Вам попала в руки, и Вы до меня её донесли, значит, Боречка хочет, чтобы Ваш ребёночек на ней играл…
— Михаил Давидович, но так нельзя, я представляю сколько вам работы.
— Нет, уважаемая моя, я не могу. Вы мне такой подарок сделали. Это как будто весточка от брата. Как будто не было никакой войны… Хоть что-то он него осталось, я же даже никогда не надеялся что-то из той жизни найти.
Мы же в Одессе жили в 41 году. В Тулузе оказался уже после войны, меня усыновили мои вторые папа с мамой.
И ни разу с той поры в Одессе не был.
Сделайте мне подарок, обещайте, что будете на ней играть, и что Ваши внуки тоже будут на ней играть, как было в моей семье. Обещайте.
— Я постараюсь, но обещать не могу, дети ж нынче родителей не слушают.
— Ваши Вас послушают, я уверен. Напишите мне телефон Ваш сюда, покрупнее.
Я как сделаю сразу же Вам позвоню…
Прошло недель пять или шесть.
Мне позвонил незнакомый мужской голос и на французском языке сказал:
— Мадам Шура, — он сказал с ударением на последний слог. У меня кольнуло сердце.
— Да, я Вас слушаю.
— Меня зовут Борис Леви, папа умер, он попросил передать Вам скрипку.
Приезжайте завтра, пожалуйста, как раз будет 30-й день. Он просил раньше её Вам не отдавать.
Александра Лемесле
