Каким врачом был владыка Антоний Сурожский?

Что общего у священника и врача, у молитвы и процесса лечения, у умения быть искренним и ответственным на исповеди и на врачебном приеме? Рассуждает врач Никита Ефимович Шкловский-Корди

Фото с сайта tvereparhia.ru

Антоний Сурожский – священник и психотерапевт

— Имя митрополита Антония Сурожского нечасто вспоминают в связи с темой «священник-врач». Гораздо чаще в таком контексте упоминается владыка Лука (Войно-Ясенецкий).

— Дело в том, что Войно-Ясенецкий был ученым, и, уже в сане писал блестящие научные труды по гнойной хирургии. Антоний Блум так долго врачом не был, и научной работы по медицине не вел. Хотя я думаю, что подходы в психотерапии (не специальных областей, а психологической работы с пациентами) он развил блестяще. К сожалению, в отличие от хирургии, этот аспект работы с пациентами востребован врачами главным образом, «подсознательно».

— Вы имеете в виду «исцеление словом», о котором мы говорили в одной из наших прошлых бесед?

— Нет, я говорю об отношениях «врач-пациент». Это у Антония очень внятно прописано.

Он говорит: «Когда я был молодым врачом, то, принимая пациента, видел сквозь него очередь сидящих на прием. Потом обнаружил, что к вечеру пациентов, которых принимал, не помню». Тогда он изменил поведение, и стал полностью погружаться в того пациента, который был перед ним, не думая о других. Это – то, что вкладывает в понятие «врача» обычный человек, который не потерял надежду такого врача встретить.

Кстати, исследуя дистанционные подходы к медицине, американцы обнаруживают, что «латиносы» и «african-american» гораздо хуже на них переходят, для них важнее личное общение с врачом. Видимо, они сохраняют надежду, почти потерянную более зажатыми англо-саксами. Хотя, я уверен, владыка Антоний, не побрезговал бы и скайпом, и у него бы получилось еще лучше, чем по радио.

Вообще, никаких оснований бояться дистанционной медицины нет. Со временем она займет свою нишу среди других возможностей.

О персональном подходе к человеку

Фото с сайта vichuga-voskr.cerkov.ru

— А в дальнейшей пастырской практике владыки Антония его врачебный опыт как-то проявлялся?

— Думаю, что он сохранил все, что накопил как врач, и нес это до конца: относился к каждому своему пациенту лично. У человека всегда есть личные проблемы, которые надо решать, обращая прямое внимание: оттенки болезни могут быть не менее существенны, чем сама нозология. Действительно, нужно лечить не болезнь, но пациента. И встреча с каждый человеком была для Антония Блума «кризисом» – важным, несомненным и неотменяемым событием, в которое он вкладывал все свои способности.

Он помнил себя мальчиком, потерянным в джунглях капитализма, он помнил себя стоящим перед столом и осознавшим, что по ту сторону стола находится Нечто Большее, он помнил себя студентом и врачом, потом – бойцом Сопротивления, человеком, который скрывает свое прошлое и должен всецело оставаться в настоящем, чтобы выжить. И дальше он набирал опыт пастырского служения. И все это он вкладывал в разговор с каждым человеком.

О неполезности толстых книг

Фото с сайта mgarsky-monastery.org

Я думаю, большая ошибка – издавать владыку Антония толстыми томами. Как его беседы были наговорены, как они издаются его Фондом отдельными книжечками, — так они и прекрасны.

Они не собираются в толстые тома, потому что каждая беседа представляет Антония целиком.

И когда вы читаете подряд, у вас начинает кружиться голова, потому что это выглядит как повтор. А это каждый раз отдельное событие, которое нужно переживать отдельно.

— Насколько в таком случае это вообще тиражируемо? Ведь изданную беседу или магнитофонную запись читает ДРУГОЙ человек, нежели тот, для которого это откровение было.

— Это – общая тайна искусства. Очень легко объяснить, как то или иное искусство возникает из реальной жизни. Но почти невозможно понять, почему оно сохраняет свою значимость, когда эта самая жизнь изменяется. Просто объяснить, почему этот человек писал то или другое, и как он почерпнул это из своей реальной жизни.

Как про соловья говорят: «Есть хочет – вот и поет». Но почему трели соловья сохраняют значимость для других людей? Это – признак того, что мир связан единым смыслом. То есть, адресуясь к одному индивидууму, митрополит Антоний решал общечеловеческие задачи. И новые люди, приходя к этим текстам, их воспринимают.

Знаете, у Аксакова в «Детских годах Багрова-внука» герой спрашивает няню: «На каком языке говорил Христос?» И она ему отвечает: «Конечно, по-нижегородски!».

Так вот, Антоний потому и необходим в большом количестве экземпляров, что говорит с каждым «по-нижегородски».

— И все-таки у владыки есть еще одно свойство – он брался разрешать ситуации, в которых миллион других людей отделались бы дежурной цитатой.

— Это ситуация врача. Он шел не от анатомического атласа, а от конкретной травмы, которую видел в этом больном.

Например, он рассказывал, как лечил пленного немца с повреждением кисти. Разговаривая с ним, Антоний узнал, что тот – часовщик. И он бесконечно внимательно и долго, вопреки порядкам своего госпиталя, выхаживал эту руку, чтобы сохранить человеку возможность работать.

И так он относится ко всему, с чем к нему приходят люди. Он верил, что у них настоящие проблемы, что им повредило именно то, о чем они говорят, — в той мере, в какой они могут это описать. Потому что это реальность. Вообще отношение к реальности – это правильное восхищение Творцом. Так вот, Антоний благоговел перед реальностью.

О воскрешении лазарей

Фото с сайта rusbereza.ru

Павел Флоренский в книге «Столп и утверждение Истины» рассуждает о том, что слово «истина» у разных народов характеризует, как ему кажется, суть этого народа. У греков это Αλήθεια – то, что не поглощается рекой забвения. У римлян это veritas – юридический, законнический термин. У евреев это «эмет» — Закон, который этот народ нес.

Русская «истина», как думает о. Павел Флоренский, — это «естина» — то, что есть, что существует. И вот к этой самой «естине» владыка Антоний относился с очень глубоким почтением, ей он и служил, не заменяя ее выдумками.

— Но как тогда примирить «неотмирность» христианства с такой концентрацией на действительности?

— Это – как говорит апостол Иаков: «Покажи мне свою веру без дел, а я покажу тебе свою веру из дел моих». Также и притча об агнцах и козлищах – как там будут судить – по философским взглядам? По наличию диссертаций? Ничего подобного! Судить будут по делам: «Накормил, напоил, в больнице, в тюрьме посетил».

Просто Антоний действительно верил в то, что сказано в Евангелии, а там бывают удивительные вещи. Например, Лазарь после того, как был воскрешен, умер. Но Христос сказал: «Те, кто веруют в Меня, смогут делать то, что Я делаю, и гораздо больше», — и Антоний видит, что человечество это реализовало.

Теперь в реанимациях «воскрешают» лазарей десятками и сотнями. И они уходят оттуда живыми и здоровыми, унося свои пожитки и иногда забывая поблагодарить врачей, которые их «воскресили».

А вот про Самого Христа, после того, как Он воскрес, сказано, что Он уже не умер. И поэтому каждый живущий может Его встретить. Христианин должен готовиться Его встретить. Об этом все время говорит Антоний.

По идее, наш мир должен быть наполнен апокрифическими Евангелиями. Вот, например, Улицкая написала одно, правда, встреча с Даниэлем Штайном, переводчиком, произошла не с ней самой, но ей рассказали.

Антоний искренне ожидал такой встречи всегда, в этом была суть его христианства. И как честный ученый, он приводит ссылки на предшественников, для него это очень близкая мысль: «Видел ли ты брата твоего? Ты видел Господа Бога своего!»

— Между прочим, я знаю, что духовные чада владыки Антония полагают: встреча со Христом, стоящим по другую сторону стола, не была единственной в его жизни. Просто о дальнейших он не писал.

— Так она была каждой встречей Антония с ними самими! Он в чадах видел Христа, и они это очень чувствовали!

Об умении быть здесь и сейчас

Фото с сайта foma.ru

— Но в то же время, владыка Антоний плотно занимался темой, которая выводит нас за пределы реальности, – темой подготовки к смерти…

— Не знаю, выводит ли, не уверен. О. Александр Мень в своих трудах несколько раз цитировал реанимированных, которые утверждали, что они видели что-то «необычное». Но я никогда не мог разглядеть в этом ничего содержательного. Все, кто имеют какой-то «загробный опыт», либо не видели там ничего интересного, либо не сумели об этом рассказать.

То, что рассказывает Антоний про свою жизнь, мне исключительно интересно. Для меня каждый его шаг — это существенно. Про свою смерть он ничего не рассказывает, и о своих чадах, которых он провожал, он рассказывает тоже только про их жизнь, но никак не про смерть. Поэтому я знаю только про жизнь, жизнь в реальном масштабе времени. То есть, то мгновение, в которое человек умирает, очень важное.

Например, есть переписка Антония с женщиной, которая очень тяжело болеет.

Она пишет: Мне стало легче, несмотря на страдания, я поднимаюсь к Богу.

Он отвечает: Подожди, тебе станет хуже, ты еще ослабеешь и не сможешь этого делать.

Она пишет: Да, мне стало хуже.

Он: И это пройдет.

Она: Да, я умираю, но Он спускается ко мне…

Вот так. А про смерть я ничего не знаю у Антония. Да, его книжка называется «Жизнь, болезнь, смерть». Но все это – важнейшие куски жизни. Весь наш опыт сконцентрирован здесь, другого опыта нам не дано.

— Но тогда это получается, — как в сказке Лескова: «Какое мгновение самое важное в моей жизни?» — «То, которое сейчас».

— И это – не только у Лескова. Так у всех.

У Антония еще очень хорошо сказано о молитве: для диалога необходимо двое, и вот существуем ли мы сами в момент, когда собрались помолиться – надо еще доказать. Мы сразу попадаем либо в воспоминания, либо в размышления о том, что еще надо сделать.

Бог приходит только в настоящем времени, вот в нем и надо оказаться.

И владыка Антоний нигде не говорит, что ему это давалось легко. Но о том опыте, который он получил, работая с больными во время немецкой оккупации Франции, и когда он бежал в метро, а ему на плечо положили руку и сказали: «Предъяви документы!» — он рассказывает как о тех мгновениях, когда он оказался в настоящем и запомнил, что это было очень ярко и осмысленно.

Я думаю, что чудо его общения состояло именно в том, что, разговаривая с людьми, он умел оказаться в настоящем. Быть здесь и сейчас, а не размышлять о том, куда он пойдет ужинать, когда они от него отстанут.

— Насколько это умение передаваемо, или это дар?

— Думаю, здесь – как со всяким человеческими навыками – есть талант и есть профессионалы, которые владеют этим умением лучше. Гений – это сочетание.

Я долго близко наблюдал, как человек становится хорошим столяром. Это выражалось в том, что он все больше времени тратил на заточку инструмента – а сама работа становилась короче и лучше.

Так, наверное, и здесь – наверное, люди, которые думают об этом, тратят время, могут в этом искусстве совершенствоваться.

Хотя вообще мы же знаем, что у всякого человека избыток талантов – другое дело, сколько из них потеряно и куда закопано. Великий психолог Лев Выготский очень точно описал, как следует вести себя с людьми, которые чего-то лишены: гораздо проще, чем учить их чему-то новому, воспользоваться тем, чем они на самом деле наделены. Ведь это бабочку не надо ничему учить – она вылезла из куколки, обсохла и полетела, а человек целиком сделан из общественных отношений. Поэтому талант – талантом, а обучение обязательно.

И существуют люди, которые не притворяются, что они всегда были такими умелыми. Как раз Антоний очень подробно рассказывает, где и чему он научился. И оказывается, что вся его жизнь укладывается в пять страничек. Но в этом нет ничего обидного – ведь и рассказ о жизни Христа не длинен.

В пушкинском духе

Фото с сайта pravoslavie.ru

У нас получается сравнительно немного про то, каким владыка был врачом. Но мы советуем всем прочесть его книжку «Жизнь, болезнь, смерть», где про это рассказывается очень подробно.

И свое священство Антоний ощутил как продолжение медицинской работы.

Потому что, когда он был врачом и тайным верующим, то сохранял некоторые тайны, которые у него с пациентами были общими. То есть, когда он был врачом и тайным монахом, у него все еще оставалась некоторая часть, которая принадлежала лично ему. Но когда он стал священником, для него это прозвучало как призыв: «Отдай свою душу каждому, кто тебя спрашивает!»

То есть, до этого он должен был поделиться с пациентами своими знаниями и надеждами на науку, но теперь должен был выложить и свои упования, а делиться с миром такими вещами – очень опасно. Это – почти как рожать детей: когда ты отдаешь в мир самое свое дорогое, никогда нельзя заранее сказать, как мир отнесется. Может и наступить.

Я имел счастье встретиться с владыкой: это было в начале перестройки, я привозил ему какие-то книжки, но он был усталый и не общался. Но я уверен: все, что мне нужно, я получил из его книг в избытке – больше, чем способен переварить.

Идея «быть здесь и сейчас» — для медицины является совершенно критичной. Потому что это – то, на что рассчитывает пациент, что он не получил от своих близких, и даже от себя самого, потому что он плохо уживается сам с собой в своем теле и все время от себя отпихивается. А вот от доктора – по крайней мере, в нашей патерналистической стране и медицине – он ждет, что тот окажется с ним. И это – тот культурный момент, от которого, по крайней мере, в ближайшее время нам не стоит отказываться.

— Доктор окажется с ним, и таким образом соберет пациента?

— Да, именно! Ведь почему докторов так ругают? Потому что к ним относятся как к высшим существам.

Когда я в первый раз попал на стажировку в Америку, то очень удивлялся бытовому отношению к врачам.

Я привык: когда в России говоришь, что ты – доктор, сразу получаешь огромный кредит доверия, хотя и вместе с серьезной критикой. А там, если ты сказал, что ты доктор, это воспринимается как «ты – богатая морда, и с тебя можно взять больше денег». Доктор — наемный работник, который должен что-то по договору исполнить.

А у нас, даже продравшись к своему врачу через препоны ЕМИАС, больной обращается к врачу в пушкинском духе:

Нет, если ты небес избранник,

Свой дар, божественный посланник,

Во благо нам употребляй:

Сердца собратьев исправляй.

Мы малодушны, мы коварны,

Бесстыдны, злы, неблагодарны;

Мы сердцем хладные скопцы,

Клеветники, рабы, глупцы;

Гнездятся клубом в нас пороки.

Ты можешь, ближнего любя,

Давать нам смелые уроки,